Серебряный волк - Гореликова Алла - Страница 31
- Предыдущая
- 31/51
- Следующая
— Что на этот раз, мой король? — Суховатый, чуть надтреснутый голос аббата звучит усталой укоризной.
Новый поток ругательств завершается взмахом руки в сторону упавшего в кресло гиацинта.
— Помедленнее, мой король! — Аббат берет отливающий кровью самоцвет, вертит в худых пальцах. — Что стряслось — гномы? В таком камушке, мне кажется, должно быть послание? Вы смотрели, мой король?
— А, он знает, — бормочет Хозяин Подземелья.
— Эта сволочная нелюдь, — король трясет кулаком и тычет пальцем в пол, — вот здесь, прямо здесь! Из воздуха! Как к себе домой, — и Анри Грозный, король Золотого полуострова, выдает тираду, коей позавидовал бы самый отъявленный головорез. Аббат вздыхает и заглядывает в ограненный восьмигранником гиацинт. И замирает. Когда он опускает камень, рука его дрожит.
— Что вы ответите, мой король?
— Ничего не стану отвечать. К Нечистому в задницу гномов и их требования!
— Но ведь у них Карел, — прерывающимся голосом напоминает аббат. — Пусть изгнанный, но он — ваше дитя, в нем — ваша кровь, кровь королей Таргалы. Вы не можете допустить…
— Я?! — рычит король. — Я МОГУ ВСЕ! Я — король, Нечистый меня задери! Я, а не погань подземельная! И НИКТО не смеет мне указывать.
— Есть Господь в небесах и Свет Его под небесами… — Аббат хмурится, надтреснутый голос обретает звучные нотки. — Он смеет. Ты нуждаешься в покаянии, сын мой. Данной тебе именем Господа властью ты сотворил несправедливость.
— ЧТО-О-О-О?!
Лека понимает вдруг, что дрожит. Вот он, гнев Анри Грозного… Лютого. Нет, не страшно — жутко. Свет Господень… все-таки в Славышти он был другим! Хотя уже тогда эта война начала его корежить… да полно, война ли? Или неистовое желание упиваться властью, не встречая ни в ком отпора? Матушка рассказывала о свадьбе Серегиных родителей… Они ведь на том и сыграли, что законом в Таргале была королевская воля. Отец госпожи Юлии не отдал бы ее за простого гвардейца — и где он сейчас? Мигом из хозяина Готвяни угодил в монахи…
— Разве не видишь ты теперь, что изгнание Карела обернулось злом?
Король скалится в кривой ухмылке:
— Да уж вижу! Надо же, добрался-таки до гномов… щ-щенок. И эта мразь тут же вообразила, что теперь можно диктовать мне условия. НЕ ДОЖДУТСЯ! — Могучий королевский кулак едва не разносит в щепки хрупкий столик; подпрыгивает и падает, звеня, серебряный кубок.
— И ты обречешь на муки и смерть невинного? Юношу, в чьих жилах течет твоя кровь?
— Да, Нечистый меня задери! Да, да, да! Раз уж он оказался таким кретином, что попался в лапы нелюди, пусть сам и расхлебывает! А ты, святоша полоумный, можешь пойти и отслужить по нему заупокойную, вместо того чтобы указывать своему королю, что он должен делать, а чего не должен.
— Сын мой, ты обрекаешь душу свою на проклятие и вечные муки! Покайся, пока не поздно, и…
— Ах ты, тварь упрямая! Вот тебе мое покаяние! — Король устремляется к аббату, привычным движением выхватывая шпагу… Один короткий выпад — и тело светлейшего отца падает, корчась, к его ногам.
Карел вскрикивает. А грозный король хрипло ругается, вбрасывает шпагу в ножны и выходит, не оглядываясь.
Окошко гаснет.
По щекам Карела текут слезы. Он отворачивается.
Лека с трудом разжимает кулаки. Ненавижу, бьется в голове, ненавижу… Серегин голос пробивается к сознанию, как сквозь толстый душный войлок.
— Что?
— Я говорю, прав был дед.
— В чем — прав?
— Здесь нужен мятеж, он сказал. А я тогда не понял. И даже когда Карела… и тогда не понял. Дубина. «Моя королевская воля», понимаешь? Никто ему не указ, и никакие разговоры-уговоры добром не кончатся. Серьезно тебе говорю. Уж если он Господа не стыдится, что ему люди?
— Я не должен, — кричит Карел. — Он мой король, пусть даже не отец больше, но все равно — король! И мы… мы ведь присягали!
Лека встает. Присяга предполагает встречное покровительство, хочет сказать он. Но произносит другое:
— Как хочешь, Карел. Я уже говорил как-то и повторю снова: Двенадцать Земель примут тебя. Но тогда… уж если ты отказываешься от Таргалы…
— Пожалуй, мы вернемся в армию, а, Лека? — тягуче усмехается Серега. — Я, прах меня забери, хочу наведаться в Готвянь. Родню навестить. А ты, Лека, хочешь навестить родню?
— Еще как! — Верхом, по древнему праву победителя… припомнить этой сволочи все… и Карела с Серегой, и разоренную страну, и бледную, испуганную королеву… исходящего горькой ненавистью Серегиного деда… накрытую тенью безнадежной войны Корварену, давно забывшую о карнавалах. — Лучше мы, чем империя. Прости, Карел, но глупо нам будет оставаться в стороне, если Таргале все равно конец.
— Нет!
— Нет? А почему, собственно? Моя мать остается принцессой Таргалы, Карел. Трон почти вакантен, и мы имеем не меньше прав на эту страну, чем империя.
— Мой король пока что жив, — мертвым голосом напоминает Карел. — Чьи бы войска ни вошли в Таргалу, ваши или императора, законным это не будет.
— Поверь, Карел, — цедит Лека, — стоит людям узнать, что Подземелье согласно на мир, а войну длит только воля их короля… Любому терпению есть предел, и никакая королевская воля не удержит тех, кто терпеть больше не может.
— Это… это подло!
— Точно. — Лека отворачивается от Карела и обращается к Хозяину Подземелья: — А что, почтенный, послы империи к вам пока не наведывались?
— Прекрати! — кричит Карел.
— И не подумаю! Будь я проклят, но этой сволочи на троне не место, и раз уж ты не хочешь его окоротить, это сделаю я.
— Лека… Лека, ты меня на что толкаешь, скажи? На мятеж, предательство и отцеубийство? Трон Таргалы не стоит погубленной души.
— Я? Тебя? Господь с тобою, Карел! Я сам все сделаю, не ввязывайся! Раз уж тебе плевать на эту страну…
— Лека, перестань! — Серега, вздыхая, становится между двумя принцами. — Хватит его подначивать. Ты перегибаешь… а ты, Карел, реши уж: борешься ты за Таргалу или уступаешь ее тому, кто сильнее. И не в троне дело. Зима на носу, тянуть нельзя.
— Почтенный, — Карел смотрит на Хозяина Подземелья, — вы поможете остановить вторжение? Таргала слишком слаба для войны с соседями.
— Тебе — поможем. — Гном серьезно кивает. — Однако мальчик прав, медлить нельзя. Даже если мы уже завтра перестанем портить жизнь крестьянам и откроем людям доступ в предгорья для охоты, зимой твою страну ждет голод.
— У нас найдется зерно, — хрипло обещает Лека. — Для короля Карела — и зерно, и все прочее. Я берусь уладить это с отцом… да он и не будет против.
— Ладно… будь по-вашему. — Карел криво усмехается. — Может, я и негодяй, но не настолько, чтобы жертвовать жизнями всех, кто там наверху… даже ради спасения собственной души. Пусть. Я готов. Что ты предлагаешь… племянничек?
— Открыто объявить о мире. Вам, — Лека обращается Хозяину Подземелья, — перестать вредить людям наверху. И даже не завтра, а уже сегодня. Тебе, Карел, сообщить об этом людям. И о том, что договор с Подземельем заключен. О его условиях, конечно. А главное — о том, что заключил его ты.
— Как ты себе это мыслишь? У меня герольдов нет! Самому по площадям кричать?
— Самому, и открыто. Хоть пару раз, — такую весть разнесут быстро. Понимаешь, люди должны осознать выбор.
— И, наверное, вернуться в Корварену…
— А вот это — не сразу! В Корварене тебе нужна поддержка. Думаю, нам надо связаться с королевой.
— Ни за что! Лека, если ты втянешь в эту пакость матушку, я тебе не прощу!
— Помолчи и послушай. Ей не придется рисковать. Но нам понадобится сэр Оливер, а ему проще будет действовать, если таиться придется только от короля. И, Карел, разве твоя матушка не имеет права узнать, что с тобой все в порядке? Подумай, если король показал ей тот камень…
— Во дворец придется пойти кому-то из вас, — предупреждает Хозяин Подземелья. — Для любого из моего народа это верная смерть.
— Кому-то? — Серега чешет шрам и широко улыбается. — Ясно кому. Карелу туда соваться рано, а Леке — и вовсе глупо. Только вот что… Ты, Лека, подумай, должен ли я знать подробности. Мало ли кому попадусь…
- Предыдущая
- 31/51
- Следующая
