Затворники Альтоны - Сартр Жан-Поль Шарль Эмар - Страница 6

Франц будто не слышит. Продолжает пить.

(Сухо.) Ты слишком много пьешь.

Франц смотрит на него таким взглядом, что отец растерянно умолкает. Пауза.

(Продолжает настойчиво, со страстным желанием понять.) Ну какой смысл, что целый народ обрекают на отчаяние? Что сделал я, чтобы заслужить презрение всего мира? Мои убеждения всем известны. А ты, Франц, ты, который был солдатом и дрался до конца?

Франц выразительно смеется.

Ты нацист?

Франц. Черта с два.

Отец. Тогда выбирай: либо осуждение виновных, либо пусть вся Германия отвечает за их ошибки.

Франц (без единого жеста разражается сухим и диким смехом). Это одно и то же.

Отец. Ты что, рехнулся?

Франц. Можно по-разному уничтожить народ: осудив его целиком или заставив отречься от тех вождей, которых он выбрал. Второе страшнее.

Отец. Я ни от кого не отрекаюсь, к тому же нацисты не были моими вождями: я их лишь терпел.

Франц. Ты с ними мирился.

Отец. А что я должен был делать, черт возьми?

Франц. Ничего.

Отец. Что касается Геринга, то я его жертва. Пойди погляди на наши верфи. Их двенадцать раз бомбили, ни одного целого ангара: вот как он нас защищал!

Франц (грубо). Я сам не лучше Геринга. Если они повесят его, то буду повешен и я.

Отец. Геринг был тебе всегда противен!

Франц. Но я повиновался.

Отец. Твоим армейским начальникам.

Франц. А кому повиновались они? (Смеясь.) Мы ненавидели Гитлера, другие любили его: в чем разница? Ты поставлял ему военные корабли, я — трупы. Скажи, что мы могли бы сделать больше, если бы мы его обожали?

Отец. Так что же? Все виновны?

Франц. Боже мой, нет! Никто! Виновны лишь раболепствующие псы, принимающие суд победителей. Хороши победители! Знаем мы их: в восемнадцатом году они тоже судили нас, теми же лицемерными добродетелями. Что они сделали с нами с тех пор? Во что они сами превратились? Помолчи: дело победителей брать в руки ход истории. Они его взяли и дали нам Гитлера. Это они — судьи? Разве они никогда не убивали, не грабили, не насиловали? А кто бросил бомбу на Хиросиму? Уж не Геринг ли? Если они будут судить нас, то кто же будет судить их? Они кричат о наших преступлениях, чтобы оправдать то преступление, которое готовят исподволь: систематическое истребление немецкого народа. (Разбивает бокал об стол.) Все невиновны перед лицом врага. Все: вы, я, Геринг и остальные.

Отец (кричит). Франц!

Свет вокруг Франца гаснет, он исчезает.

Франц! (Короткая пауза. Медленно поворачивается к Иоганне и тихо смеется.) Я ничего не понял, а вы?

Иоганна. Ничего. Ну а потом?

Отец. Это все.

Иоганна. Но ведь надо же сделать выбор, либо все виновны, либо все невиновны?

Отец. Он не выбирал.

Иоганна (на минуту задумавшись). Но ведь это бессмысленно.

Отец. Возможно и так... не знаю.

Лени (поспешно). Не заходите в дебри, Иоганна. Мой брат очень мало думал о Геринге, о военной авиации, ведь он сам служил в пехоте. Он тоже считал, что есть виновные и есть невиновные, но он судил по-иному. (Перебивая отца, который хочет что-то сказать.) Мне лучше знать — я вижу его каждый день. Невиновным было двадцать лет, они были солдатами; виновным было пятьдесят — это были их отцы.

Иоганна. Понимаю.

Отец (все равнодушие его исчезло, когда он заговорил о Франце. Голос его страстен). Ничего вы не понимаете: она лжет.

Лeни. Отец! Вы отлично знаете, что Франц ненавидит вас.

Отец (с силой, Иоганне). Франц любил меня больше всех.

Лени. До войны.

Отeц. И до и после.

Лени. Тогда почему же вы говорите — любил?

Отец (удивленно). Мы, кажется, говорили о прошлом... Лени.

Лeни. Не оправдывайтесь: вы выдали свою мысль. (Пауза.) Мой брат пошел добровольцем в армию в восемнадцать лет. Пусть отец расскажет вам, почему он это сделал — вам станет яснее история нашей семьи.

Отец. Расскажи сама, Лени: не хочу лишать тебя этого удовольствия.

Вернер (стараясь сохранить спокойствие). Предупреждаю, Лени: одно слово, порочащее отца,— и я немедленно уйду.

Лени. Ты боишься поверить мне?

Вернер. Я не позволю оскорблять отца в моем присутствии.

Отец (Вернеру). Успокойся, Вернер. Говорить буду я. С самого начала войны государство нам давало большие заказы. Флот построили мы. Весной сорок первого года правительство сообщило мне о своем желании приобрести земли, которые нам не были нужны, пустошь за холмом, ты знаешь.

Лени. Правительство — это был Гиммлер. Он искал землю для концлагерей.

Тяжелое молчание.

Иоганна. Вы знали об этом?

Отец. Да.

Иоганна. И вы согласились?

Отец (тем же тоном). Да. (Пауза.) Франц увидел, что производятся работы. Мне передавали, что он часто бродит вдоль колючей проволоки.

Иоганна. А после?

Отец. Ничего. Молчание. Потом сам нарушил молчание. Как-то в июне сорок первого года. (Поворачивается к Францу, внимательно смотрит на него, продолжая говорить с Иоганной и Вернером.) Я сразу понял, что он совершил глупость. Это было ужасно некстати: Геббельс и адмирал Дениц были в Гамбурге и должны были осмотреть наши новые верфи.

Франц (голос молодой, мягкий, ласковый, но взволнованный). Мне нужно поговорить с вами, отец.

Отец (глядит на него). Ты был там?

Франц. Да. (С ужасом, резко.) Отец, это больше не люди.

Отец. Стража?

Франц. Нет, заключенные. Я сам себя ненавижу, и все же они вызывают во мне ужас. Они грязны, их раны полны вшей. (Пауза.) У них такой вид, точно они все время испытывают страх.

Отец. Они таковы, какими их сделали.

Франц. Меня бы таким не сделали.

Отец. Да?

Франц. Я бы ответил на удар.

Отец. Кто говорит о том, что они не отвечают?

Франц. Их взгляд.

Отец. Будь ты на их месте, у тебя был бы такой же.

Франц. Нет. (С суровой решимостью.) Нет.

Отец (пристально глядит на него). Погляди на меня. (Берет его за подбородок, пытливо глядя в его глаза.) Откуда у тебя это?

Франц. Что?

Отец. Страх к заключению.

Франц. Я не чувствую страха.

Отец. Но ты его желаешь?

Франц. Я... Нет.

Отец. Вижу. (Пауза.) Эти земли, я не должен был продавать их?

Франц. Раз вы... продали — значит, не могли поступить иначе.

Отец. Мог.

Франц (ошеломлен). Вы могли отказать?

Отец. Разумеется.

Франц отшатывается с жестом негодования.

Ну что? Ты больше не доверяешь мне?

Франц (пересиливая себя, с уверенностью). Я... знаю, что вы мне объясните.

Отец. Что тут объяснять? Заключенные Гиммлера. Если бы отказал я, он купил бы землю у другого.

Франц. У другого.

Отец. Разумеется. Где-нибудь в другом месте, на востоке или на западе, но те же заключенные страдали бы от тех же стражников, от тех же побоев. А у меня появился бы враг в правительстве.

Франц (настойчиво). Вам не следовало вмешиваться в эту историю.

Отец. Почему же?

Франц. Потому что вы — это вы.

Отец. И чтобы ты, маленький фарисей, мог спокойно умыть руки? Да, пуританин?

Франц. Отец, вы меня ужасаете, у вас совсем нет сострадания к ближним.

Отец. Я буду им сочувствовать, когда смогу реально им помочь.

Франц. Такой возможности у вас никогда не будет.

Отец. Раз так, я не буду сочувствовать им — это потерянное время. А ты испытываешь сострадание к ним? Ну же! (Пауза.) Если бы ты любил своего ближнего, Франц, ты бы не осмелился презирать этих заключенных.

Франц (уязвленный). Я не презираю.

Отец. Презираешь. Потому что они грязны, и потому что они боятся. (Поднимается и подходит к Иоганне.) Он еще верил в человеческое достоинство.

Иоганна. Он был прав?

Отец. Вот этого я не знаю, невестка. Все, что я могу сказать вам: мы, Герлахи, — жертвы Лютера: этот пророк наделил нас безумной гордыней. (Садится на прежнее место и указывает Иоганне на Франца.) Франц бродил по холмам, спорил сам с собой, и когда его совесть говорила ему «да», то вы могли разрезать его на куски, но он не пошел бы против совести. В его возрасте я был таким же.