Корунд и саламандра - Гореликова Алла - Страница 38

• Предыдущая
• 38/54
• Следующая

— Кто идет? — тихо окликают из полумрака впереди.

— Капитан.

— А остальные?

— Это верные люди, Юрик, — отвечает капитан. — Ручаюсь.

Караульный выходит на свет.

— Верю, капитан, но не к королю же они среди ночи?

— К королю я, — сообщает Сергий. — А они подождут в кабинете. Под мою ответственность, Юрик.

— Ладно, капитан! — Караульный сторонится. — Входите.

Кабинет короля Андрия совсем не походит на кабинет короля Анри. Он просторнее — и в то же время скромней. Никакой тебе резьбы с позолотой, ни шелковых драпировок, ни драгоценных стеклянных ваз. Даже окно ничем не занавешено. Большой темный стол, массивные табуреты. У стены стол поменьше, занятый грудой искусно вырисованных карт. Светильники по стенам и на большом столе. Все.

Васюра по-хозяйски подходит к столу с картами. Говорит не столько удивленно, сколь одобрительно:

— А нужная-то сверху.

Перекладывает на большой стол, разглаживает.

— Смотри, Ожье, вот о чем я тебе говорил.

— Не разбираюсь я в картах, — вздыхает Ожье. — Никто меня этому не учил.

— Да? — удивляется Васюра. — Ну, значит, я научу. Мало ли, пригодится…

Дверь открывается в самом неожиданном для Ожье месте — рядом с окном. В стене, выходящей, на первый взгляд, прямиком в небо! Ожье косится на Сергия, тот насмешливо приподнимает бровь: потом, мол, растолкую. Сейчас время короля приветствовать.

— Вернулись! — Король идет к ним, не скрывая радости. Приветствия явно прозвучали бы не ко времени…

Королю отвечает Васюра:

— Да если б не Василий Антипыч, могли бы и не вернуться. А новости горячие, мой король.

— Садитесь. — Король Андрий подходит к столу, одобрительно кивает, увидев карту, и садится. — Рассказывайте.

Ожье слушает вполуха: пока гостили у Антипыча, Васюра растолковал ему, что к чему. Очень может быть, думает он, что здесь и сейчас решается судьба королевства. Но я-то ничего важного не расскажу… и, наверное, чем сидеть здесь живым свидетельством собственного везения, лучше пойти бы к Юлечке. Каждый должен делать то, что умеет, и не лезть туда, где ничего не смыслит. И разве его это дело — сидеть на королевском совете?! Ему кажется, Васюра только затем притащил его сюда, чтобы не выглядело так, будто рисковать должны одни, а награды получать — другие. Смешно. Разве он ради наград рисковал?! Он просто хотел убедиться, что все еще чего-то стоит… и убедился! Еще как, прах его забери, убедился! И какая награда поспорит с этим…

Но у короля находится вопрос для того, чьим вкладом в дело был только риск.

— Что ты думаешь о князе Гордии, Ожье? — спрашивает король.

— Сильный, — не задумавшись ни на миг, отвечает Ожье. — И понимает, чего хочет добиться. Каждую минуту. Даже когда я вывел его из себя так, что, думал, он самолично меня придушит… все равно. Он никому не позволит отвлечь себя от цели.

— Да, — тихо говорит король Андрий. — Это опасный враг. Но вассалом…

Удивительно ли, что видение уходит внезапно, на полуслове?! Больше достойно удивления то, что я не валюсь без сил, столь много увидев за раз… и то, что Серж не растолкал меня раньше. Что ж, я успокоился. Смешно, конечно, тревожиться о людях, умерших так давно, что времена те стали легендой… но они ближе мне, чем многие из живущих сейчас незнакомцев.

— Знаешь, Серж, — говорю я, — иногда мне так хочется увидеть все это наяву…

— Но ты ведь так и видишь? Как наяву?

— «Как», — повторяю я. — Это на самом деле очень странно. Я помню, как пахнет степь ночью и как мерцает в темноте луноцвет. Я помню вкус вина. Помню, как замирает сердце, когда земля несется вскачь под копытами! А я ведь на лошадь в жизни не садился, Серж! Я живу чужими жизнями, и моя жизнь рядом с ними такая… такая…

— Так, — Серж садится рядом, всовывает мне в руки кружку с водой, — допрыгались. Да ты пей…

Я пью, вода ходит в кружке зыбкими волнами. Свет Господень, да у меня руки трясутся! Этого только не хватало.

— Так какая, Анже? — спрашивает Серж. — Жизнь?

— Серая, — отвечаю я. — Тусклая. Одни и те же стены. Ни прошлого, ни будущего. Я ведь не об этом мечтал.

— Да и я об этом не мечтал, — тоскливо усмехается Серж. — Только знаешь, друг Анже… приключения хороши, когда слушаешь байки менестреля в теплой таверне за кружкой вина, после сытного ужина. Приключения бывают в чужой жизни, друг Анже. А если они случаются с тобой, ты скорее назовешь их невзгодами…

Может быть, думаю я. Только ведь не в приключениях дело. Обидно то, что не увидеть мне таких глаз, какими Юля смотрит на Ожье…

— Вернулся, вернулся, вернулся! — Юлечка плачет, и смеется, и никак не разожмет рук. — Ожье, мой Ожье… живой…

— Юли. — Ожье с трудом отрывается от поцелуев. — Ну что ты, Юли! Да с чего бы мне не быть живым?!

— Я места себе не находила, Ожье… что-то было, признайся, я не могла так ни с чего с ума сходить! Ожье… ведь у нас будет сын.

— А может, дочка, — опомнившись от нахлынувшего восторга, шепчет Ожье. — Такая же красавица, как ты… повезет же кому-то!

— Сын, — счастливо улыбается Юлия. — Ты просто еще не знаешь. Я сказала Марго, а Марго Андрию… и король рассказал мне… здесь живет бабушка Егоровна такая, она всегда точно говорит. И помогает… Только, Ожье, она мне сказала, знаешь что?

— Что, Юли? — вздрагивает Ожье.

Юлечка смеется:

— Что мне и помогать не понадобится! Легко и быстро, и сынок здоровенький. Только, знаешь, она так странно сказала… — Юля хмурится, замирает… и повторяет с чужой, значительной интонацией: — Свет Господень и благость Его! Кого-то из вас коснулась благодать Господня, детонька, вот почему все будет хорошо. Вы просто выбрали удачный день для зачатия… или удачную ночь. Вот приедет муженек, пусть для сына имя выберет и Господу о том скажет с благодарностью. И тогда уж, детонька, ничего не бойся.

— Источник, — шепчет Ожье.

— Вода святая, исцеляющая, благодатная, — благодарно вторит Юлечка. — Правда… Ожье, как ты назовешь нашего сына?

— Сергий.

Ожье мимолетно удивляется — почему? Но имя пришло само, и… такое чувство, будто других имен и нет на свете!

— Правильно, — убежденно говорит Юли. — Если бы не Сергий…

Сын…

Несбывшееся для меня слово стучит в висках, рвет болью душу. Давно простил я свою любовь… отпустил и забыл. И даже благодарен был судьбе — за то, что ударила сразу, не стала ждать, пока едва проросшее чувство укоренится… за то, что нанесла рану, способную затянуться. Не мое, сказал я тогда себе. Не моя, и я — не ее. Встретим еще свою судьбу.

Встретила ли Катарина — не знаю. А мне не удалось. Беда одна не ходит… как раз тогда пало на меня чужое проклятие, тогда вслед за любовью своей чуть не потерял я и свет этого мира — и судьбой моей стало бегство. Бегство от себя, от дара своего…

Счастье, что окончилось оно монастырской кельей и дознанием, порученным мне во славу Господа. Могло быть хуже…

Но сына у меня никогда уж не будет…

«Серебряная трава» перечеркивает загорелое запястье двойной белой чертой. Амулет, побывавший с отцом в таких переделках, из которых не всякий герой смог бы вернуться живым. А до того хранивший маму. Амулет, который повязала на мамину руку королева Таргалы. Нина, королева-ведьма. Настоящий сильный амулет, — какой еще помог бы маме не думать каждую минуту, где шкода-сыночек!

— Едут, — говорит Лека.

• Предыдущая
• 38/54
• Следующая