Диалоги (июль 2003 г.) - Гордон Александр - Страница 10

• Предыдущая
• 10/75
• Следующая

А.Г. Никакого хулиганства, никакой ярости.

Л.Ш. Да, да. Никакого хулиганства, ничего кабацкого, ничего этого не было. Поэтому когда вдруг мы услышали эти вещи, это было, конечно, неожиданно. Это было просто гораздо интереснее. И потом – это была правда, вот ведь что. И правда очень трагичная, очень страшная. Есть запись «Сорокоуста», где он кричит о гибнущей деревне, и запись «Исповеди хулигана», где он тоже прямо всего себя… Это очень сильные вещи. И вот какая интересная вещь. Ведь эти интонации актёр довольно легко может услышать и повторить. Иногда это делается.

А.Г. Достаточно вспомнить Высоцкого, «Монолог Хлопуши».

Л.Ш. Высоцкий повторил замечательно. Кстати, Высоцкий слышал эти записи.

А.Г. Это вне всякого сомнения.

Л.Ш. Я просто имел удовольствие давать актёрам театра на Таганке слушать эти записи. Все слушали, но он это воспроизвёл гениально, совершенно адекватно. А есть фильм, где актёр загримирован идеально, просто страшно, абсолютно. И он читает тоже по фонограмме, но ничего похожего. Как это ускользнуло, куда это провалилось?

А.Г. Провалилось туда же, откуда это берётся.

Л.Ш. Да, да. Если неоткуда взять, то его и не будет. Так что послушаем Есенина.

А.Г. Давайте, а что мы услышим?

Л.Ш. Мы услышим «Исповедь хулигана». Это большая вещь, но давайте хотя бы первую часть послушаем.

(Фрагмент из «Исповеди хулигана»).

А.Г. Как были эти записи сохранены?

Л.Ш. Тогда я просто про историю этих записей расскажу. Это история интересная, длинная, поучительная, трагичная. Эти записи делались в Петрограде с 20 года, в Институте живого слова. Представляете, ещё шла гражданская война, когда организовали такой институт – Институт живого слова. И там замечательные люди работали. Это было очень актуально, потому что речь вышла на улицы. Это бесконечные митинги, бесконечные политические вечера, это новые театры. И вот это всё изучалось. И чтобы было какое-то объективное свидетельство, то там стали записывать на фонограф. Потом мерить, изучать, сравнивать. И эту работу вёл профессор Сергей Игнатьевич Бернштейн. Там работал Эйхенбаум, там работал Гумилёв как профессор по поэтике. И как-то мне Сергей Игнатьевич Бернштейн рассказывал: выполняя трудовую повинность (они чистили снег), Бернштейн попросил Гумилёва зайти в лабораторию для читки, чтобы представить свой голос науке. И профессор Гумилёв зашёл, и поэтому тоже сохранилась запись Гумилёва. Это всё очень успешно развивалось в 20-е годы. Но в 30-е годы всё было прекращено, потому что пришли чистить институт представители завода «Красный треугольник», это, кажется, резиновые калоши. И нашли, что профессор Бернштейн делает всё неправильно, потому что он говорит, что существуют общие законы для читки буржуазных и пролетарских поэтов.

Примерно на таком уровне профессура была сильно почищена, и он был отстранён от этой работы, и валики были беспризорны какое-то время. Он всячески пытался спасти эту коллекцию, писал в правительство, писал Луначарскому, и в конце концов был организован архив звукозаписи по его докладной записке. Но эта коллекция, как не имеющая цены, в архив не попала. Она оставалась в институте, и один из фольклористов взял футляр Бернштейна и положил туда свои фольклорные записи. Это страшный эпизод, понимаете. Бернштейн пришёл (он получал как бы свидания со своей коллекцией) и увидел, что валики в других коробочках, и что на некоторых уже трещины. Он их перевязал верёвочкой и продолжал как-то работать, пытался эту коллекцию сохранить.

В конце концов, уже в конце 30-х годов её перевезли в Москву и выделили оттуда записи Маяковского, потому что Маяковский был объявлен лучшим и талантливейшим. И было постановление о восстановлении записей Маяковского. Тогда их переписали, и переписали очень неплохо, а остальная коллекция как-то так оставалась, и долгие годы была невостребована.

Когда думаешь о том, как читал Есенин, то, во-первых, видишь, что он читал всем своим существом, абсолютно отдавая себя этому чтению. Он не читал, он кричал о том, чем он живёт, чем он болен, от чего он страдает. Причём такая манера была у него не всегда. Я эти записи давал слушать людям, которые могли как-то корректировать реставрацию, потому что сделать отчётливей можно, но очень легко уйти от подлинного тембра. Поэтому я давал Чагину, например, очень он мне много советов хороших дал. И вдруг мне говорят: а вы Миклашевской давали слушать? Я сразу: как Миклашевской, неужели она жива? Миклашевская, та, которой он стихи посвятил – «Любовь хулигана», «Москва кабацкая».

Да, жива, живёт там же, где и раньше, на Качалова, прямо наискосок от Дома радио, где я тысячу раз бывал. И я к ней пошёл и много фотографировал, записал её. Какие-то фотографии я принёс, посмотрите. И она мне рассказала, что он так вот читал с эстрады. Иногда он так же, с таким напором и, можно сказать, истерично, в хорошем смысле, читал и дома. Ей запомнился «Чёрный человек». Это, говорит, страшно было. Он читал так, что казалось, что, действительно, Чёрный человек – вот он, рядом с ним, вот он, страшно это. И даже показывала, как он это читал: «Прямо в морду ему, в переносицу…» То есть на полном таком напряжённом крике. Как он читал вот эти стихи.

«А мои стихи, – она называла это „мои стихи“, – он читал по-другому – тихо и как бы с удивлением». Вот это: «Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу», или: «Но мне осталось, мне осталось твоих волос стеклянный дым…». И эти семь стихотворений знаменитых он ей читал. Она говорила, каждый раз он напишет стихотворение, приходит очень торжественно, или они встречаются в кафе поэтов. Когда напечатано было в «Красной нови» это стихотворение, он ей назначил встречу и подарил журнал. И тогда он читал тихо.

А одно стихотворение, самое последнее, которое он написал уже много позже, когда они уже не видели друг друга, он уже был женат на Софье Толстой, было напечатано в «Бакинском рабочем». Но Миклашевская о нём узнала много лет спустя, когда уже было готово собрание сочинений Есенина. Почему я к ней пришёл? Меня из комиссии, где мы тогда обсуждали варианты, послали к ней. И она говорит: «Я впервые прочитала эти стихи: „Я помню, любимая, помню сиянье твоих волос…“». Вот так она получила привет от Есенина через много лет. И она удивительные вещи ещё рассказывала о совершенно другом Есенине.

А.Г. Мы сегодня уже не успеем об этом поговорить…

Участники:

Жорж Лошак – профессор (Париж)

Леонид Ирбекович Уруцкоев – доктор физико-математических наук

Александр Гордон: Доброй ночи, перед тем как программа началась, буквально сейчас, мы обсуждали такое явление, как Комиссия по борьбе с лженаукой, созданная Академией Наук Российской Федерации. Почему? Потому что результаты экспериментов, о которых речь пойдёт сегодня, оцениваются физиками и другими учёными в смежных областях крайне неоднозначно. Я должен это подчеркнуть для того, чтобы отвести от моей скромной персоны, от программы огонь критики. Пусть весь огонь критики ляжет на тех, кто сегодня будет в кадре. Проблема крайне спорная, ещё более спорная, чем темы, которые иногда мы затрагивали в этой передаче. Тем не менее, сразу после рекламы мы поговорим о такой, казалось бы, давно ушедшей от нас вещи, по крайней мере, по результатам эксперимента, как алхимия. Короче говоря, как из чего-то может получаться чего-то без добавления в это что-то необходимой для этого изменения энергии. Уже чувствуете, чем пахнет? Насколько я понял из того, о чём вы говорили, и из тех материалов, которые я прочёл… Если эксперименты, о которых пойдёт речь ниже, не полная чушь – это цитата из вас же, то вся современная теоретическая наука просмотрела не больше не меньше, как один из видов взаимодействия. То есть одну из самых фундаментальных вещей, которые существуют в современной теоретической физике. Что же это за взаимодействие, если ваши эксперименты не чушь?

• Предыдущая
• 10/75
• Следующая