Дневник памяти - Спаркс Николас - Страница 24

• Предыдущая
• 24/32
• Следующая

Пальцы прострелила боль. Я вдруг подумал, что мы уже так давно по-настоящему не держались за руки. С тех пор как переехали сюда. Грустно, тем более что все это из-за меня – тяжелая форма ревматоидного артрита. Руки стали уродливыми, бесформенными и беспрерывно дрожат. Иногда мне хочется, чтобы их вообще не было, но тогда я не смогу делать даже тех простых движений, что пока еще доступны. Приходится мириться со своими клешнями, как я их называю, и каждый день, превозмогая боль, брать жену за руки. Потому что я уверен – ей это необходимо.

Хоть в Библии и сказано, что человек может жить до ста двадцати лет, мне это не нужно, а если и захочется, тело этого не выдержит. Оно рассыпается, гибнет, болезнь подтачивает меня изнутри и снаружи. Руки не работают, почки отказывают, сердце бьется медленнее день ото дня. А самое страшное – рак. Рак простаты. Это моя третья встреча с незримым врагом, и на этот раз он меня прикончит, хотя и не раньше того момента, как я скажу: «Пора». Доктора беспокоятся обо мне, а я нет. У меня не осталось времени беспокоиться.

Из пятерых наших детей четверо живы. Им трудно навещать нас, но они все-таки приезжают, и я им очень благодарен. А когда их здесь нет, они все равно у меня перед глазами – все четверо, вся наша семья, их улыбки и слезы. На стене моей комнаты десяток фотографий. Мой дар этому миру. Я горжусь своими детьми. Интересно, а моя жена видит их во сне? И видит ли она вообще сны? Теперь я многого о ней не знаю. А что бы подумал о моей жизни отец? Что бы он делал на моем месте? Отец умер пятьдесят лет назад и давно превратился в смутное воспоминание. Я даже не могу толком вспомнить его – вместо лица темное пятно, как у человека, который стоит против яркого света. То ли старческая память подводит, то ли просто слишком много времени прошло. Правда, у меня сохранилась его фотография, да, к сожалению, она выцвела. Лет через десять фото исчезнет вместе со мной, и память об отце растает, как следы на песке. Если бы не мои дневники, я был бы готов поклясться, что прожил не больше половины моей реальной жизни. Огромные куски биографии просто испарились из памяти. Иногда, перелистывая страницы дневников, я гадаю, куда делся человек, который их написал, потому что совершенно не помню тех событий. Удивительно, куда они все исчезли?

– Меня зовут Дюк, – говорю я (мне всегда нравился Джон Уэйн[14]).

– Дюк, – задумчиво, нахмурив лоб, шепчет она. – Дюк…

– Да, – подтверждаю я. – И я к вашим услугам. – «Сейчас и всегда», – добавляю мысленно.

Ее лицо вспыхивает. В глазах набухают слезы. У меня просто сердце разрывается, когда я вижу ее такой… Если б я мог хоть что-нибудь сделать!

– Простите. Совершенно не понимаю, что со мной происходит. Я ничего не помню! Даже вас. Когда слышу ваш голос, мне кажется, мы знакомы, но я не помню… Даже имя свое и то не знаю. – Жена вытирает слезы и просит: – Помогите мне, Дюк. Помогите вспомнить, кто я такая. Или на худой конец кем я была. Мне очень страшно.

Я тянусь к ней всей душой, однако называю ее чужим именем. Так же как минуту назад – себя. У меня есть на это причина.

– Вы – Ханна. Жизнерадостный человек и верная подруга. Вы – мечта и счастье, а также необыкновенный художник, что тронул сердца тысяч и тысяч людей. Вы прожили интересную, полную событий жизнь и ни в чем не нуждались, потому что все необходимое находили в своей душе. Вы добры и верны, умеете находить прекрасное даже там, где другие его не заметят. Вы – учитель красоты, мечтательница и фантазерка.

Я останавливаюсь на секунду, чтобы перевести дыхание. Потом продолжаю:

– Ханна, вам нечего бояться, потому что:

Она задумывается над моими словами. В наступившей тишине я смотрю в окно и замечаю, что дождь перестал. В окно льется солнечный свет.

– Это вы написали? – спрашивает жена.

– Нет, Уолт Уитмен.

– Кто?

– Любитель и умелец облекать мысли в слова.

Она не отвечает. Просто смотрит на меня и молчит, пока наше дыхание не начинает звучать в унисон. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Глубокое, спокойное дыхание. Не знаю, чувствует ли она, как я ею любуюсь.

– Вы не могли бы побыть со мной подольше? – спрашивает она наконец.

Я с улыбкой киваю. Жена улыбается в ответ. Ласково берет мою руку и кладет возле себя на одеяло. С жалостью смотрит на узлы, что уродуют мои пальцы, и нежно поглаживает их. У нее-то до сих пор пальцы как у ангела.

– Идемте, – с трудом поднимаясь, говорю я. – Пора на прогулку. Воздух свеж, и птицы нас ждут. Сегодня прекрасный день.

Я смотрю ей прямо в глаза, и она краснеет. Прямо как в юности.

Конечно, она стала знаменитой. Ее называли одной из самых известных художниц Юга, и я всегда ею гордился. В отличие от меня, с трудом слагавшего даже самые простые строчки, моя жена творила красоту легко, естественно, как Господь создал когда-то Землю. Теперь ее работы висят в музеях всего мира, а я оставил себе только две. Самую первую и самую последнюю. Обе висят у меня в комнате, и вечерами я сижу и смотрю на них. И нередко плачу. Сам не знаю почему.

Так и шли годы. Мы жили полной жизнью – работали, творили, растили детей, любили друг друга. Я разглядываю фотографии: Рождество, семейные поездки, праздники, свадьбы. Веселые мордашки внуков. И мы сами – с каждой фотографией волосы все белее, морщины все глубже. Просто жизнь – обычная и необыкновенная.

Мы не предвидели такого будущего. Да и кто вообще может его предвидеть? Сейчас я живу совсем не так, как собирался. А как я собирался? Пенсия. Поездки к внукам. Путешествия. Жена всегда любила путешествовать. Нашел бы себе какое-нибудь хобби… Какое – точно не знаю, например, строил бы модели кораблей. В бутылках. Маленькие, изящные – с моими теперешними руками об этом и думать не стоит. Но я не ропщу.

Нашу жизнь нельзя судить по ее последним годам, в этом я уверен. Жаль, что я не догадывался, чем все закончится. Теперь кажется, что все было ясно с самого начала, а тогда я считал маленькие странности жены вполне объяснимыми и неопасными. Забыла, куда положила ключи… А с кем такого не случается? Не может вспомнить имя соседа? Так ведь не близкого друга. Иногда пишет неверный год на квитанции или чеке? Каждый может ошибиться, особенно если голова занята другим.

И лишь когда дела пошли совсем плохо, я заподозрил неладное. Утюг в холодильнике. Одежда в раковине для посуды. Книги в печке. Каждый день что-нибудь новое. А когда я нашел жену в трех кварталах от дома – она рыдала над проколотым колесом и понятия не имела, как ей вернуться обратно, – я в первый раз по-настоящему испугался. И она тоже. Когда я постучал в стекло машины, жена повернулась и сказала: «Господи, что же со мной творится? Пожалуйста, сделай что-нибудь». У меня все внутри похолодело, но я старался надеяться на лучшее.

Через шесть дней она пошла на прием к врачу, и ей сразу же сделали кучу анализов. Я не понял тогда, что это за анализы, да и сейчас не понимаю. Возможно, потому, что не хочу понимать. Она провела у доктора Барнуэлла почти час, а на следующий день пошла туда снова. Тот день показался мне самым длинным в моей жизни. Я просматривал журналы, не в силах читать, пытался разгадывать кроссворды, смысла которых не понимал. В конце концов врач вызвал нас обоих в кабинет, усадил перед собой. Жена держала меня за руку, и руки у нас дрожали.

• Предыдущая
• 24/32
• Следующая