Через Кордильеры - Ганзелка Иржи - Страница 11

• Предыдущая
• 11/94
• Следующая

Селение Метан— лебединая песнь нашего путешествия по долине — это последний трамплин для прыжка в горы, расположенный на высоте 700 метров над уровнем моря. Начиная отсюда, можно будет вычеркивать со шкалы высотомера одну сотню метров за другой, заклеивая их липкой лентой, потому что теперь они нам надолго не понадобятся.

Спустя 100 километров дорога вырывается из объятий тропической растительности долин и вступает в скудную пампу, которую зорко стерегут патрули кактусов. После ночного ливня дорога раскисла, и над лужами грязи висит сырая мгла.

— Точно такая же картина, как в Эфиопии перед Дебра-Синой, помнишь? А потом темнота на перевале: не было видно ни зги…

— …даже фар того грузового «фиата». Он остановился почти у самого капота… Такого перевала здесь, вероятно, не будет.

— Перевала-то не будет, да в двадцати одном километре за Паломитасом перед нами река Мохоторо. Брод.

У аргентинских карт есть хорошее свойство: они точны. Но эта точность порою бывает страшно неприятной. Она безоговорочно ставит вас перед фактом, который больше бы хотелось считать просто пессимистическим примечанием.

На двадцать первом километре за Паломитасом сквозь клочья тумана проглянула река Мохоторо, о которой карта сообщает следующее: «En verano, debido a las lluvias, es sumamente dificil cruzar el rio рог vado». — «В летнее время, вследствие дождей, переезд реки вброд чрезвычайно затруднен».

Стояло отнюдь не лето, ибо внизу, в Аргентине, июль — это самая пора греться у печки. Не было и периода дождей, но ночью в горах лило как из ведра, и Мохоторо, выходя из низких берегов, набрасывалась на дорогу. По главному руслу мчался грязный поток. Где-то вдалеке поблескивали два-три узких притока реки, а все остальное зависело только от нашего воображения, так как действительность была скрыта туманом.

Высокий железнодорожный мост с левой стороны цинично насмехался над нашей беспомощностью.

Мы шарим по карманам, отыскивая мелкую монету.

— Если будет герб, пойду я. На цифру «20» разуваться тебе.

— Какая разница, герб выпадет или «20». Все равно. Эта грязища холодна как лед,

Туфли и носки сняты, брюки засучены до колен. Вязкий спуск — дно уходит из-под ног Мирека более чем на полметра.

— Здесь не проехать. На дне уйма камней, можно разбить картер,

— Попробуй-ка возьми правее, там не так много порогов! Четверть часа ледяной ванны, и самые крупные камни оттащены в сторону от намеченного пути. Первое крещение в Кордильерах.

А затем последовало второе.

Старт, полный газ, из-под передних колес вырвался желтый фонтан. Вдруг дно круто опустилось. Водяные брызги перед капотом превратились в волну, которая перехлестнула ветровое стекло и через открытый верх хлынула в машину. Нас окатило ледяной водой. Камни грохочут под автомобилем, как военные барабаны. Несколько секунд езды наугад, пока «дворники» не протирают на стекле два чистых полукруга, в которых отчетливо вырисовывается противоположный берег.

Потом замолкает мотор, стихает плеск воды. Лишь, струясь, бегут с крыльев бурые ручейки да лужица на дне накренившейся машины подтекает под чемодан с запасом кинопленки и под пишущие машинки.

Спасательные работы, мобилизация всех сухих тряпок, генеральная уборка внутри «татры».

— Подожди немного, впереди еще пять бродов!

— Тогда я хоть закрою верх.

Снова вода; неуклюже, как семидневный щенок, пробирается автомобиль по скользким порогам. Мы теряем скорость. Пулеметными очередями тарахтят по дну машины камни, кажется, будто их удары сыплются на голову, но иного выхода нет. Если мы сейчас завязнем здесь, из «татры» через минуту получится подводная лодка, и тогда уж не поможет никакая генеральная уборка.

Стрельба камнями прекратилась.

Под колесами — твердая земля, а за спиной — рев Мохоторо, предостерегающая увертюра Кордильер.

— Для вас нам пришлось отвести специальное отделение, — с улыбкой сказал чиновник за окошечком poste restante[5] на почте в Жужуе, внимательно просматривая наши паспорта. — Вам бы следовало захватить с собой портфель побольше, а то все не унесете…

Горы писем из Чехословакии, от неизвестных радиослушателей и читателей наших репортажей; большой конверт из редакции с наклеенными на обеих сторонах новыми марками.

— Не могли бы вы оставить мне этот конверт на память, за него я вам дам заказные письма, посланные вслед за вами с главного почтамта в Ла-Пасе.

Радостный день, принесший нам долгожданные известия. Островок Жужуй под Кордильерами словно ожил, заговорив с нами родными голосами. На несколько часов он превратился в оазис родины среди чужой пустыни одиночества. Письма из редакции, с народных предприятий, от знакомых и незнакомых друзей из Чехословакии, Африки и изо всех уголков Америки. Ученики девятой средней школы в Праге посылают сердечные приветы в далекую Южную Америку. Ровно шесть дней тому назад, перед тем как разъехаться на каникулы, они поставили под ними свои подписи и вложили в конверт частицу пражского солнышка.

— Всего здесь примерно сто тридцать писем. За час не прочесть.

— Хоть на некоторые надо ответить сразу. Кто знает, будет ли у нас время в горах. А еще нужно осмотреть «татру», проверить тормоза, управление, мотор, сменить масло…

— В таком случае завтра не едем. Вернувшись в Прагу с каникул, ребята девятой средней школы получат ответ из Южной Америки…

Сколько радости и воспоминаний, сколько вопросов и надежд, опасений и дружеских чувств накопилось за один день в маленькой комнатке жужуйского отеля! Сколько сердечных рукопожатий через горы провожало нас в дальнейший путь! Казалось, что посветлели даже хмурые горы, когда после небольшой остановки мы снова оказались лицом к лицу с ними.

Но старый служитель бензоколонки на окраине Жужуя мигом подрезал крылья нашему оптимизму.

— В прошлом году железная дорога наверху, возле Умауаки, не действовала целый месяц.

— А шоссе?

— Его с грехом пополам привели в порядок, возможно проедете. Да через полгода все начнется снова. Вам бы стоило полюбоваться на эту свистопляску! По долине Рио-Гранде мчатся кучи камней, они разрывают шоссе и железную дорогу — и конец. Через какую-нибудь недельку вязкая глина затвердевает, и рельсы замурованы в ней, как в бетоне. Кое-где они. остаются так глубоко, что никому и в голову не придет откапывать их. Груды наносов разравнивают, потом прокладывают новый путь, и поезда опять могут спокойно ходить здесь целый год. Стоит ли из-за этого ломать голову!

— Хорошее же тут у вас сообщение, нечего сказать…

— Рего, hombre, ведь это всего каких-то три сотни километров!

Расчеты за бензин, рукопожатия, старт.

— Buen viaje, muchachos! — Счастливого пути, ребята!

Утром туман рассеялся, и теперь, около полудня, над долиной Рио-Гранде раскинулся изумительно синий небосвод. Склоны гор, тюремной стеной окружавшие узкую ленту шоссе, вздымались к солнцу, и мы вскоре забыли о плачевной дороге где-то внизу, под Тукуманом.

За городом мы попали в широкую пограничную зону. Полицейская проверка машины и ее экипажа — и путь в Боливию свободен.

В самом деле свободен?

— Ты же слышал, что говорил этот старик у бензоколонки. Сказал: «Всего каких-то три сотни километров», — и даже глазом не моргнул. Представь себе, что из Границ в Прагу, например, ездили бы по долине реки, которой во время паводка некуда разлиться. Эта река всего лишь зацементирует железнодорожную линию от Пардубиц до Колина[6], вывернет шпалы, размоет насыпи, затопит или просто снесет шоссе — и все это пустяки, hombre: ведь рельсов хватает, а год долог! Машина же как-нибудь найдет себе дорогу. Каких-то триста километров — пустяки!

Перед нами театрально расступился караван ослов, нагруженных плитами соли, которую индейцы добывают где-то в горах за Умауакой. Ослики остановились у обочины, виновато глядя в пыль. Старик, ведущий караван, стоит перед своим стадом, ожидая, пока машина проедет.

• Предыдущая
• 11/94
• Следующая