Аттракцион любви - Лейкер Розалинда - Страница 3

• Предыдущая
• 3/69
• Следующая

– Вы милое, доброе существо, Лизетт. И очень хорошенькая. Никто не пытался понять мои чувства, помочь мне взглянуть на вещи в другом свете. – В его живых глазах мелькнула озорная улыбка. – Когда я вернусь из Африки, седой и старый, возможно, вы опять пожалеете меня и выйдете за меня замуж.

Лизетт от смущения залилась краской, но поняла, что он поддразнивает ее. Ей не пришлось отвечать на его шутку – отец повернулся в их сторону и заговорил с Филиппом. До конца поездки он был занят беседой о скучных делах, а Лизетт, уткнувшись в книгу, не проронила ни слова.

Когда поезд прибыл на Лионский вокзал, Филипп под шум паровозных гудков и вокзальной суеты, наконец, снова обратился к Лизетт:

– До свидания, Лизетт. Пожелай мне удачи!

– Желаю удачи, – быстро ответила она.

К ее величайшему удивлению, Филипп, взяв ее руку, склонился над ней, словно перед ним была взрослая дама. Попрощавшись, с Филиппом, шагая по перрону рядом с отцом, Лизетт несколько раз оглянулась, но он так и не обернулся, и девочка поняла, что он уже забыл о ней.

На улице шел сильный дождь, но карета отца, запряженная парой лошадей, уже ждала их у выхода из вокзала. Багаж быстро погрузили на задок экипажа. Проезжая по городу, Лизетт ничего не видела из окна кареты, кроме мокрых навесов и опустевших столиков кафе. Время от времени отец показывал ей разные достопримечательности города, но из-за дождя, хлеставшего в окна кареты, нельзя было ничего рассмотреть. Очевидно, город остался уже позади, поскольку они явно проезжали через сельскую местность. Когда прибыли на место, из-за облаков выглянуло вечернее солнце, бросая последние лучи на бледные стены замка и отражаясь искрами в его многочисленных окнах и мокрой траве на лужайке. Дом был не таким большим, каким она его себе представляла, но милым и уютным, окруженным деревьями и цветочными клумбами, которые создавали радостную атмосферу. Лизетт почувствовала волнение, надеясь, что в стенах этого здания еще витает дух ее матери и скоро она сама убедится в этом, когда познакомится с домом.

Подъезжая к воротам замка, Шарль – по гулу голосов, доносящемуся из Голубого салона, понял, что у жены снова гости. Войдя в просторный вестибюль и передав лакею шляпу, трость и перчатки, Шарль глубоко вздохнул. Путешествие его утомило, и он втайне рассчитывал побыть наедине с женой после того, как познакомит ее с дочерью. Однако Изабель любила многочисленное общество, обожала балы и вечеринки, никогда не уставала от них и даже пыталась вовлечь мужа в свои непрекращающиеся увеселения. Шарль давно понял, что не стоит возражать молодой супруге, и во всем соглашался с ней, поскольку совершенно не выносил ее капризов, которых, кстати, не было до свадьбы.

Лизетт сняла пальто и шляпу и собралась с духом перед встречей с мачехой. Она втайне надеялась, что все будет так, как говорил отец. Когда распахнулись двойные двери, она заметила, что перед тем как войти в обитый голубым шелком салон, отец выпрямился и подтянулся, стараясь придать походке юношескую легкость, словно желал стряхнуть с себя десяток лет.

Лизетт шла за ним следом. В зале было не меньше дюжины гостей, преимущественно возраста его жены, и, судя по тому, как он поздоровался с ними, он явно был знаком со всеми.

Увидев мужа, Изабель с ослепительной улыбкой быстро поднялась со стула. Шурша тафтой вечернего платья и блистая украшениями, она с подчеркнутой радостью бросилась ему навстречу.

– Шарль! Какой приятный сюрприз! А я ожидала тебя только завтра!

Изабель была среднего роста, полногрудая, с тонкой талией и прекрасной кожей цвета слоновой кости, которую чудесно оттеняли темно-рыжие волосы. Всем своим существом она излучала блеск и полноту жизни. Обвив мужа красивыми, сверкающими кольцами руками, взметнувшимися над его головой, словно две счастливые птички, она театрально поцеловала его.

Наблюдая за отцом, Лизетт видела на его лице выражение слепой преданности и спрашивала себя, не забыл ли он о ней вообще. Однако он быстро повернулся к дочери, взял ее за плечи и, обращаясь к жене и всем присутствующим, сказал:

– Мне доставляет большое удовольствие представить нам свою дочь Лизетт.

Изабель красиво изогнула спину и, картинно вскинув руки, воскликнула:

– Милое дитя! Добро пожаловать в наш дом!

Лизетт понимала, что должна подойти к мачехе, обнять ее, но что-то останавливало ее. Она не могла пошевельнуться и стояла как вкопанная на месте. Она чувствовала: вся эта напыщенность – сплошная показуха, в Изабель нет ни капли живого тепла. Однако полученное от бабушки воспитание и хорошие манеры заставили девочку вовремя взять себя в руки и ответить подобающим образом:

– Благодарю вас за теплые слова, belle-mere![1]

Замешательство Лизетт не прошло незамеченным. Изабель уловила настроение падчерицы и была глубоко уязвлена. Она всегда считала, что перед ее шармом никто не силах устоять, и вот является эта непрошеная девчонка, которая, видите ли, не желает отвечать на ее любезность! И все это в присутствии ее гостей!

С той же лучезарной улыбкой Изабель подошла к падчерице и, обняв за плечо, провела вокруг зала, представляя ее каждому гостю. Вскоре пришла экономка, и Лизетт была отдана на ее попечение.

– Вы помните мою маму? – живо спросила Лизетт, поднимаясь вверх по широкой лестнице со своей новой наставницей.

– Нет, когда ваша мама была жива, меня здесь еще не было. Я пришла после того, как новая мадам Декур сменила всю прислугу. Они с вашим батюшкой только что вернулись сюда после медового месяца.

– Я бы хотела видеть комнату моей мамы.

– Об этом вам надо спросить вашего папу. Я не знаю, в какой комнате жила ваша мама.

Комната, которую выделили Лизетт, была просторной и светлой, с бледно-зелеными обоями в полоску. Окна выходили на теннисный корт и лесную просеку. В комнате стояли письменный стол, стеллаж с книгами, удобное кресло с подушками, большой шкаф из красного дерева, в котором могли разместиться все ее платья. Из полуоткрытой двери виднелась отдельная ванная комната, выложенная мрамором, что было для Лизетт приятным сюрпризом, – дом бабушки был устроен по старинке, без особых удобств. Экономка быстро удалилась, вызвав Берту.

– Я ваша личная служанка, мадемуазель, – представилась молодая девушка в чепчике с оборками, обрамлявшем ее милое лицо. – Я здесь новенькая, но буду очень стараться. Сначала распакую ваши вещи, мадемуазель, а потому буду следить за вашей одеждой, чинить и штопать, причесывать вас и все такое прочее, – тараторила Берта.

Лизетт смутилась. У нее еще никогда не было личной служанки. Ее бабушка придерживалась мнения, что девушка должна делать все самостоятельно.

– Как это мило, – сказала она, преодолевая неловкость.

Затем обе улыбнулись друг другу, и напряжение как рукой сняло.

Пока Берта распаковывала дорожный сундук, Лизетт разбирала книги и подарки, привезенные из Лиона, в том числе фотографию бабушки, сделанную мсье Люмьером. На снимке мадам Декур была запечатлена в аристократической позе: сидя в высоком кресле, она красиво сложила на коленях руки, украшенные кольцами, волосы тщательно уложены на прямой пробор, словно нарисованы кистью художника, на ней черное кружевное платье от Ворта, серьги и ожерелье из жемчуга. Лизетт тяжело вздохнула.

Когда двое слуг вынесли из комнаты опустевший сундук и чемоданы, Берта расшнуровала ей корсет и вышла из комнаты, оставив Лизетт в нижней юбке, до переодевания к ужину.

Положив руки под голову, Лизетт, лежа в постели, думала о своей мачехе. В Изабель было что-то от кошки: мягкое и вкрадчивое. Вообще-то Лизетт обожала кошек, но эта женщина могла в любой момент выпустить когти и ощериться. Не дай бог чем-то разозлить ее. Однако ради собственного спокойствия и ради отца она решила изо всех сил стараться не раздражать мачеху. Девочка невольно хотела оградить отца от возможных неприятностей. Не зная почему, Лизетт чувствовала, что Изабель не желала появления падчерицы в их доме, и отцу пришлось немало выдержать, чтобы сломить ее сопротивление. Потом она вспомнила о красивом молодом человеке, с которым познакомилась в поезде и которому всем сердцем желала удачи в его африканской эпопее.

• Предыдущая
• 3/69
• Следующая