Закрытые страницы истории - Горбовский Александр Альфредович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/92
• Следующая

покрылась коркой льда, достаточно прочной, чтобы выдержать солдатский шаг, но с хрустом ломавшейся под тяжелыми колесами армейских телег, которые тут же застревали, так что приходилось подпрягать свободных лошадей, чтобы выбраться на сухое место.

Их было десятеро в то промозглое утро — Иоахим и еще девять солдат, когда они заприметили такую повозку, крытый фургон, за перелеском, в стороне от движения русских и неприятельских войск. Француз-возница пытался, видимо, незаметно, в объезд, подобраться к переправе, но повозка застряла, и, судя по тому, как накренилась набок, безнадежно. Он тоже заметил приближавшихся русских и успел, обрезав поводья, ускакать на одной из лошадей в сторону, откуда доносились шум переправы и выстрелы.

Иоахим одним из первых подбежал к брошенному фургону и, откинув тяжелый кожаный полог, заглянул внутрь. Сначала показалось, фургон пустой, но через секунду он разглядел восемь небольших бочонков, стоявших в два ряда на дне повозки. По 6—8 гарнцев[9] каждый, как вспоминал потом Иоахим.

— Ребята, вино!

Но когда стронули один бочонок, почувствовали — не вино, слишком тяжел. Они не сразу поняли, что это, и боялись дать веру глазам, когда, сбив тесаком крышку, увидели россыпь золотых монет, «арабчиков» — так почему-то называл их Иоахим в своем рассказе.

Раздумывать было некогда. Каждую минуту могли появиться либо французы, либо свои — и неизвестно, что в этой ситуации было бы хуже. Здесь же, в стороне, неподалеку от берега реки, у двух дубов вырыли яму, застлали ее кожей, содранной с фургона, и высыпали туда содержимое всех восьми бочонков. Один из солдат бросил туда же свой нательный крест — «чтоб вернуться». А чтобы свежая земля не бросалась в глаза, не была заметна, разожгли на том месте костер и, пока он горел, говорили, как заживут, когда, отслужив, уйдут в «чистую».

Но может ли знать человек, что его ждет?

Через два дня пятеро из них — ровно половина — полегли на переправе.

Потом был поход через всю Европу, война с турками… Иоахим оказался последним, кто остался в живых.

— Завтра, добрый барин, я пойду с вами и покажу это место. Рачковский понял, о каком месте говорит солдат. Он помнил эти два

дуба, срубленные уже лет пятнадцать назад. Сейчас на их месте торчали два больших черных пня, которые тоже могли бы служить ориентиром. Но наутро ударил мороз, началась метель, вывести больного в такую погоду никто не решился.

— Ничего, Иоахим, вот через недельку спадут морозы… Солдат только улыбнулся печально.

— Нет, добрый барин. Не суждено мне, вижу, этим богатством пользоваться. Все мои товарищи погибли, один я остался, но чую, что и мой конец уже близок. Если вас бог благословит взять деньги, то сделайте так, чтобы на вечные времена служились три раза в год общие панихиды за русских и французов, убитых в этой войне, ибо они христиане, и притом хорошие люди, я это испытал на себе, когда был во Франции. Остальными деньгами за то, что вы такие добрые, живите сами и помогайте бедным.

Похоронив солдата, Рачковский так и не решился завладеть кладом, справедливо опасаясь, что власти отберут его.

Прошло несколько лет. Сын Рачковского, Юлиан Станиславович, слышавший все разговоры Иоахима с отцом, «по не зависящим от него обстоятельствам должен был переселиться на житие в Вятскую губернию». (В таких выражениях принято было обозначать в те времена политическую ссылку.) Вернуться в родные места Рачковскому-младшему разрешено было, когда ему исполнилось уже 70 лет. Тайну о золоте, зарытом у двух дубов, он хранил все эти годы.

Не беремся судить, как могла бы завершиться эта история со спрятанным сокровищем где-то еще, а в нашем случае она кончилась так. Рачковский отправил в Петербург докладную записку о кладе на имя министра земледелия и государственных имуществ. Ни министр, ни министерство не ответили ему. Ответ пришел наконец от императорской Археологической комиссии, которая извещала, что сообщение его «принято к сведению». На последующие обращения с предложением своих услуг, с просьбой начать раскопки комиссия просто не отвечала.

Кто-то надоумил старика обратиться к почетному председателю Археологической комиссии графине Прасковье Сергеевне Уваровой. Он так и сделал, прося «приказать доложить себе» его докладную записку. В октябре 1895 года он получил ответ: «Ни Петербургское археологическое общество, ни Московское — никто из нас не пускается в такие дела, ибо мы по уставу преследуем только ученые цели, предоставляя кладоискательство частным лицам или правительству».

Старик не сдавался. Он продолжал писать во все инстанции и стучаться во все двери, пока министерство внутренних дел не дало наконец ему разрешение на раскопки сроком на год.

С того далекого дня, когда солдаты торопливо забрасывали землей свою нечаянную находку, прошло к тому времени восемьдесят пять лет. Берега, каждую весну заливаемые Березиной, изменились неузнаваемо. Да и самого места, где когда-то стояли два дуба, найти было уже невозможно.

На свои скудные средства старик нанял нескольких землекопов, те покопали выборочно в двух-трех местах, потыкали землю железным щупом. На том все и кончилось.

Примерно в то же время, когда происходило это — когда землекопы ходили со щупом вдоль берега Березины, один из наполеоновских ветеранов, которому было уже за сто, рассказывал журналистам в Париже, как маршал Ней поручил ему переправить через Березину повозки с золотом французского казначейства. Мост, наскоро построенный из разобранных домов близлежащей деревеньки, не выдержал тяжести орудий отступавшей армии и рухнул…

Не на одну ли из этих повозок наткнулись солдаты 14-го егерского полка в то ненастное осеннее утро? Никто не знает. Может быть, история эта будет еще иметь продолжение и более удачный конец. Как, возможно, получит продолжение история с другим военным кладом — кладом полковника Икатурова.

…В годы первой мировой войны казачий полковник Икатуров отнял у турецких войск бесценное церковное имущество, награбленное ими в христианских монастырях и храмах: золотые оклады икон, монеты, бриллианты (некоторые — от 70 до 80 карат!) и т. д. Но военное счастье переменчиво. Через несколько дней отряд Икатурова сам оказался окруженным турецкими войсками в горах Армении и почти весь погиб. Чтобы сокровища не достались врагу, полковник сложил их в два больших тюка и зарыл на склоне горы.

«Клад Икатурова» пытались искать не раз. В начале 30-х годов там побывала экспедиция английских искателей сокровищ. Повторная экспедиция должна была состояться в 1939 году, но начавшаяся вторая мировая война помешала этому.

Так же безвозвратно потерянной оказалась и золотая казна 10-й русской армии, зарытая в 1915 году, когда армии угрожало окружение, где-то в районе Каунаса. Тайна места захоронения клада была доверена нескольким офицерам. Но все они погибли, не успев никому передать ее.

Немало кладов спрятано было в разных тайниках в годы революции, когда многие состоятельные люди бежали из России за границу. Надеясь на скорое возвращение, они прятали свои сокровища — зарывали их в фамильных парках, замуровывали в стенах особняков. По-видимому, большинство этих сокровищ так и осталось там в ожидании владельцев, которых давно уже нет в живых.

Иногда можно подумать, что клады действительно не даются тем, кто пытается искать их, и сами выходят на тех, кто о них и не помышляет. Копал, например, человек огород, рыл котлован и вдруг — россыпь монет! Как-то строители меняли пол в ленинградском универмаге «Гостиный двор». Лом ударился о твердый предмет… Металлический кирпич, на нем номер и какие-то буквы. Всего выкопали восемь таких «кирпичей». Оказалось — золотые слитки, и потянули они на 128 килограммов.

Согласно закону, рабочим была выплачена четвертая часть суммы, в которую был оценен клад.

Время от времени газеты печатают сообщения о такого рода находках. Вот некоторые из них:

• Предыдущая
• 31/92
• Следующая