История советской литературы. Воспоминания современника - Леонов Борис Андреевич - Страница 10

— Здравствуйте, Валентин Петрович! — поприветствовал Катаева Юрий Павлович.

— А, Юрочка! Заходите, заходите. Очень рад, что и вы и Василий Петрович навестили меня в рождественскую ночь. Вот тут тапочки возьмите. И проходите в столовую. А я вам организую угощение. Вот уж, право, не ожидал…

Валентин Петрович прошел в столовую, скрипнула дверца серванта, зазвенел хрусталь.

Казаков повернулся к Рослякову:

— Вот это писатель! А то Нилин, Нилин! Давай побыстрее, что-то я замерз.

Сели за стол.

Катаев все еще доставал из серванта свои винные запасы, хотя на столе были уже разные коньяки, джины; портвейны, настойки, водки.

— Валентин Петрович, не забудь подать фужеры, — оказал Казаков. И когда хозяин подал фужеры, Юрии Павлович предложил:

— Давай, Вася, вот этого попробуем!

— Ну что ты, неудобно без хозяина-то.

— Давай. А он присоединится.

Выпили.

Казаков взял другую бутылку:

— Теперь давай этого нектара попробуем. Ну, будь здоров!

К столу подошел Валентин Петрович, сел, налил себе маленькую рюмочку коньяку и тихо произнес:

— Позвольте мне сказать.

Казаков тут же откликнулся:

— Давай, Валентин Петрович. Только покороче.

— Мне на самом деле очень приятно, что в эту традиционную русскую ночь вы навестили меня и разделяли со мной праздник Рождества. Я с уважением отношусь к вам, Василий Петрович, и к вам, Юрий Павлович. В эту ночь принято просить прощения. И потому простите меня, Юрий Павлович, что я, будучи ж свое время редактором «Юности», не печатал вас. Я считал вас эпигоном Тургенева, Бунина…

Казаков вскинулся:

— Но ведь и вы, Валентин Петрович, не писатель, а говно.

Он поднял фужер и повернулся к Рослякову:

— Давай, Вася!

Так продолжалось довольно долго.

«Я глянул на часы, — вспоминал Василий Петрович, — а уже почти три часа ночи».

Облокотившись на спинку стула, за столом спал хозяин. Хмель валил уже и Василия Петровича… И только Юра, пожалуй, на автомате брался за очередную бутылку и приглашал:

— Давай, Вася!..

Пора было кончать это сидение.

И Росляков рявкнул:

— Юра! Хватит!

Тот вздрогнул.

Валентин Петрович проснулся.

Поблагодарив хозяина, Василий Петрович решительно сказал:

— Все, Юра! Уходим! Надо человеку дать отдых.

Юрий Павлович расслабился и, обведя стол рукой, жалобно спросил:

— А это?

Писатель Василий Александрович Смирнов, написавший прекрасную книгу «Открытие мира», какое-то время был секретарем Союза писателей и курировал работу Литературного института имени А.М.Горького.

И вот однажды, когда он был не то на заседании правления Союза, не то обедал в Доме литераторов, ему сообщили, что большая группа студентов курируемого им института движется по улице Воровского к Союзу писателей, чтобы устроить митинг протеста против преследования властями писателя Гинзбурга и других дисседентов.

Он мигом поднялся и выскочил на крыльцо входа в Дом литераторов.

Действительно, по улице в сторону Союза писателей двигалась довольно-таки внушительная группа студентов. Они о чем-то громко говорили, жестикулировали и… Неожиданно смолкли, увидев на крыльце своего куратора. Не доходя до крыльца метров двух-трех, остановились.

Василий Александрович обратился к ним с вопросом:

— Коммунисты среди вас есть?

— Есть, — откликнулось несколько голосов.

После паузы Василий Александрович произнес:

— Коммунисты, назад!..

Зиновий Паперный рассказал, как однажды в Переделкино он случайно встретился с Корнеем Ивановичем Чуковским. Увидев Паперного, выходившего из калитки Дома творчества, Корней Иванович воскликнул:

— Зиновий Самойлович, как я рад, что встретил вас! Вы даже представить себе не можете!

— А в чем дело-то, Корней Иванович?

— Ну как же. Вы же знаете нашего знаменитого философа Асмуса? Вот и чудесно. Так вот Валентин Фердинандович буквально не дает мне проходу: познакомь да познакомь меня с Паперным.

— Чем же я ему так приглянулся? — удивился Зиновий Самойлович.

— А вот это вы выясните при встрече с ним самим.

Они пошли на дачу к Асмусу.

В доме царила тишина: Валентин Фердинандович работал. И все домашние соблюдали «режим благоприятствия» труду ученого. Даже дети — внуки Валентина Фердинандовича — и те говорили шепотом.

— А вы кричать умеете? — спросил у ребятишек Корней Иванович.

— Умеем.

— А ну-ка покажите, как у вас получается?

Ребята еле-еле что-то пробормотали или промычали.

— Да не так, — огорчился Чуковский. — Давайте вместе.

И он с ребятами устроил невероятный шум. Разохотившиеся дети кричали неистово и пронзительно.

— Нет, Зиновий Самойлович, не знаю, как вы, а я тут находиться не могу. Не дача, а какой-то сумасшедший дом…

Поэт Михаил Спартакович Пляцковский, оставивший такие популярные песни, как «Под крышей дома твоего», «Увезу тебя я в тундру», «С голубого ручейка» и многие другие, оказал как-то о сотруднике журнала, с которым он имеет дело, что глаз у того сильно косил:

— И потому я часто с ним беседую с глазу на глаз…

Колоритной фигурой был Григорий Михайлович Поженян, за плечами которого был долгий фронтовой путь, начиная с обороны Одессы и кончая освобождением Варны и Белграда. Он автор многих сборников стихов, таких, как «Ветер с моря», «Мосты» и др. Кроме всего прочего он умел беседовать с разной аудиторией. И в среде писателей его знали как компанейского, заводного человека.

Чаще всего прочего он рассказывал историю своего исключения из Литературного института.

А ведь был он морским офицером, кавалером многих орденов и медалей. За что исключили?..

Случилось это в 1947 году, когда только началась вакханалия борьбы с космополитизмом. Одной из первых жертв этой борьбы оказался Павел Антокольский, руководитель, поэтического семинара Литературного института.

Началось с того, что студентов из его семинара вызвали в партбюро и предложили публично осудить своего руководителя за антисоветские настроения. Многие, кстати, так и поступили. А Проженян встал и сказал:

— Что же это у нас получается? Вчера еще Павел Григорьевич для всех был выдающимся советским поэтом, а нынче ни с того, ни с сего стал врагом?! Как-то не сходится одно с другим.

Присутствовавший тут товарищ из партийных органов объяснил Поженяну, что такова партийная оценка деятельности Антокольского. Если же Поженян не согласен с мнением партии, то он может ее /то есть партию/ оставить.

Вот так и получилось, что был издан приказ об отчислении студента Поженяна из института, о чем сообщил ему у себя в кабинете ректор Федор Васильевич Гладков.

— И чтобы ноги вашей больше не было тут! — заявил ректор.

Григорий Поженян спокойно ответил:

— Уже нет моих ног!..

Тут же встал на руки и вышел на руках из кабинета ректора….

Потом он уехал в Прибалтику и устроился там на Судостроительный завод клепальщиком котлов. Там-то и стали его «открывать» как рабочего поэта. А вскоре восстановили в партии и в Литературном институте.