Одна на краю света - Галкина Марина - Страница 40

• Предыдущая
• 40/51
• Следующая

Знаете ли вы, дорогой читатель, что значит почувствовать запах дыма к вечеру утомительного сплава по мелководной речке с постоянными перекатами и почти сухими каменными горками? Когда вы находитесь в безлюдных районах центральной горной части Чукотки в полном одиночестве вот уже три недели, когда у вас осталось меньше килограмма продуктов, лето на исходе, ночами палатку засыпает снегом, леденящий встречный ветер лишает сил, вместо желанных хариусов изредка ловится маленькая мальма, а до поселка на побережье остается более 300 километров неизвестного пути? Такое чувство не поддается описанию.

Итак, почуяв божественный аромат жилья, неповторимый запах дыма ив, я насторожилась, как зверь, и, в бинокль выискав силуэты пяти яранг на дальней прирусловой террасе, стала приплясывать от радости: «Я буду есть!»

Не стряхивая воды с ног, плюхаюсь в лужу, натекшую в каяк, и быстрее, быстрее гребу вниз. Ну сейчас, сейчас река подойдет к террасе, где стоят белые яранги. Но нет, все не приближается. Видимо, так и не подойдет, я уже начинаю удаляться. Все! Бросаю каяк и, не снимая бинокля, спасжилета и «юбки», легкой поступью бегу к становищу. Просто лечу, ощущая свою невесомость, быстро и легко, не задыхаясь, длинными прыжками, не разбирая, что под ногами. В беге я чувствую себя легкой ланью, чувствую, насколько человек гармоничен с природой. И наслаждаюсь от такого бега. Наверное, я дошла до такого веса, который и нужен человеку для счастья.

Взлетаю на насыпь террасы — и вот они, люди! Чумазые прекрасные ребятишки, вывалянные в оленьем ворсе с всклокоченными, давно нечесаными волосами. Мужчина в засаленном до блеска пиджаке и потерявших на коленях первоначальный цвет солдатских галифе. Все они немного настороженно смотрят на меня. «Здравствуйте! Я путешественница, плыву вниз!» — представляюсь я. Мне хочется обнять и поцеловать их всех, но я все-таки сдерживаюсь. «А мы гадаем, человек от реки, в бронежилете — тут передавали, заключенные сбежали», — мужчина широко улыбается. — «Пойдемте вон к той яранге. Там хозяйка сейчас есть, чай попьете».

Чукчи — удивительно гостеприимный народ. Чай — это только начало, предлог. Нагнувшись, прохожу внутрь кажущегося темным после улицы пространства яранги. Посередине жилища окружностью из камней выложен очаг. Яранга пропитана неповторимым ароматом дыма ивовых веток. Хозяйка, облаченная в красно-синий синтетический тренировочный костюм, черноволосая, черноглазая молодая женщина, моя ровесница на вид, хозяйничает у огня. В котле, свисающем на металлической цепочке, что-то кипит, у очага стоит черный от сажи чайник.

Прочный, хитроумно поставленный деревянный каркас, прокопченный и отполированный дымом и временем, обтянут рэтемом — покрышкой, сшитой из выделанных оленьих шкур, а местами с вкраплениями кусков брезента. Вдоль стены лежат дрова — части сухих разлапистых ивовых кустов. На перекладинах каркаса развешаны и коптятся под дымом куски оленьего мяса, гирлянды кишок, покрытых нутряным жиром, рыбьи потрошеные тушки. Висит здесь и каменный божок — продырявленный камень.

Мы находимся в так называемом чоттагыне — холодной хозяйственной части яранги. Спят люди в меховом, шерстью внутрь, пологе — по-чукотски — йороны. Полог представляет собой прямоугольный невысокий короб, крепящийся на горизонтальных перекладинах каркаса и оттянутый сверху веревкой. Этакая палатка без дверей под высоким основным куполом яранги за очагом напротив входа. В доме может стоять 2 отдельных полога — как бы двухкомнатная квартира. Под пологом расстелены шкуры, на них спят, ими и укрываются. Но все эти тонкости быта я отметила уже потом, а сначала все мои помыслы были устремлены к еде.

«Ой, вы, наверное, голодная, а чем же вас покормить?» — хозяйка начала оправдываться, видимо, это здесь такая традиция — ругать перед гостями свою стряпню. «У меня ведь только суп сейчас готов, а я добавила туда нутряного жира, вам, наверное, будет невкусно», — запричитала она. «Невкусно!!! — я чуть не подпрыгнула. — Такого не бывает! Я все буду, я все ем!»

Позже Тамара, так звали хозяйку, рассказала мне, как недавно у нее гостил этнограф, прибывший сюда на вездеходе, который мог есть только молочную кашу, которую она ему специально и готовила. Поэтому и усомнилась сначала в моих способностях.

Но вот начинаю несдержанно поглощать горячее варево, непринужденно руками вытаскиваю из миски олений волос, сгладив неловкость, возникшую оттого, что Тамара заметила его поздно, так же торопливо продолжаю еду.

Тем временем хозяйка замешивает тесто и начинает печь лепешки на жиру от мясного бульона — подсолнечного масла на стойбище нет. Лепики — так ласково называют здесь это чудо кулинарного искусство. От чрезмерного обжорства меня спасают детишки — мне стыдно объедать их, и процесс еды идет медленнее, когда на одну сковородку приходится несколько голодных ртов.

Из стада возвращается Валера, муж Тамары. На нем рыжая кухлянка с капюшоном, отороченным мехом, за спиной карабин — волки наведываются к олешкам в гости. Коренной чукча, родом из поселка Рыркайпий, что на северном побережье, не был дальше Улан-Уде, где проходил военную службу. Мать его, веселая старушка, живет здесь на стойбище, в соседней яранге.

Мне предлагают переночевать под пологом в кукуле — спальном мешке из оленьих шкур, на что я радостно соглашаюсь. Ясное небо, звезды, безветрие — ночь обещает быть холодной. Под пологом уже спят трое ребятишек — сын Тамары, сын тракториста Вити и мальчишка из соседней, еще недостроенной яранги.

Тамара подвешивает над костром котел с мясом, и мы, трое взрослых, сидим на шкурах у очага и за разговорами ждем, когда оно сварится. Я узнаю, что поселок Пламенный ныне жилой, и еще ниже по течению Пегтымеля могут быть стойбища. От сытости и тепла меня размаривает. «Вы устали, наверное, ложитесь спать», — предлагает мне Тамара. «Да как спать, сейчас уж мясо поспеет», — понимающе подмигивая, проговаривает мою мысль Валера. А мне, помимо мяса, еще хочется просто посидеть с людьми. Еще некоторое время ожидания — и Валера не выдерживает: «Все, сварилось», — объявляет он. «Ой, оно же не доварилось, вы наверное не будете такого…» — снова извиняющимся тоном начала Тамара. «Я все буду», — снова убеждаю я хозяйку и набрасываюсь на сочащиеся в середине кровью, мягкие, нежные куски оленины. «Такое самое вкусное!» — восхищаюсь я. Больше Тамара не обращается ко мне на официальное «вы». «Только бы не объесться», — лихорадочно думаю я, но, похоже, ничто не может удержать меня от изобилия пищи. Оленина — продукт легко усваиваемый, диетический, убеждаю я себя, смакуя мягкий розовый костный мозг, который в тысячу раз вкуснее сливочного масла.

Под полог нет входа: просто, приподняв свисающую шкуру, заползаю внутрь отгороженного пространства — здесь со всех сторон олений мех — и пол, и потолок, и стены — это оленьи шкуры. Тамара зажигает свечку — замену используемых ранее жировых светильников. На деревянном подносе прибито несколько гвоздей, на которые накалываются свечи, чтобы не падали. Залезаю в мягкий кукуль. Олений ворс в нем изнутри, поэтому Тамара советует мне не снимать штормовку, чтобы не вываливать свитер. Рядом, с головой накрывшись шкурами, спят дети. Сначала мне кажется, что будет душно, и я чуть-чуть приоткрываю стену полога. Но оттуда слишком сильно тянет холодом, я опускаю «дверь» и вскоре засыпаю. Такого комфортного тепла, как в эту ночь, я давно не испытывала.

Следующий день становится для меня днем сытого отдыха. Хоть я вечером и съела много еды, ночью мне плохо не было, и аппетит совсем не пропал, а, кажется, разгорелся еще больше. С утрa снова чай, лепешки, мясо, язык. На дворе безветрие, ясно — отличная погода для сплава, но на озере в соседнем распадке нас ждут вкусные жирные гольцы. И вообще, пожить денек на настоящем становище, прикоснуться к реликтовой культуре первобытного народа совсем не грешно, убеждаю я себя и решаю задержаться здесь, у гостеприимных хозяев яранги.

• Предыдущая
• 40/51
• Следующая