Сдается в наем - Голсуорси Джон - Страница 21

• Предыдущая
• 21/63
• Следующая

– Я в его возрасте понял бы.

Ирэн схватила его за руку.

– Ты всегда был большим реалистом, чем Джон; и ты никогда не был таким невинным.

– Это правда, – сказал Джолион. – Но не странно ли? Ты и я, мы могли бы, не стыдясь, рассказать нашу историю всему свету; а перед собственным нашим мальчиком мы немеем.

– Нам было безразлично, осуждает нас свет или нет.

– Джон не может нас осудить!

– Может, Джолион! Он влюблён, я чувствую, что он влюблён. И он скажет самому себе: «Моя мать вышла когда-то замуж без любви! Как она могла?» Ему это покажется преступным, да так оно и было!

Джолион погладил её руку, и улыбка искривила его губы.

– Ах, зачем только мы рождаемся молодыми? Если б мы рождались старыми и с каждым годом молодели бы, мы понимали бы, как что происходит, и отбросили бы нашу проклятую нетерпимость. Но знаешь, если мальчик в самом деле влюблён, никакая Италия не заставит его забыть. Мы, Форсайты, упрямый народ; и он поймёт чутьём, зачем его отсылают. Одно лишь может его излечить – то потрясение, которое он испытает, если ему все рассказать.

– И всё-таки дай мне попробовать.

Джолион молчал. В этом выборе между дьяволом и морской пучиной, между болью страшного разоблачения и горем двухмесячной разлуки с женой он втайне больше доверял дьяволу, чем морю; но если Ирэн предпочитает море, он должен примириться. В конце концов, это будет для него подготовкой к той разлуке, которой нет конца. Он обнял её, поцеловал в глаза и сказал:

– Как хочешь, любимая.

«Маленькое волнение» любви поразительно разрастается, когда ей грозит опасность. Джон прибыл на Пэддингтонский вокзал за полчаса до срока и, как ему казалось, с опозданием на добрую неделю. Он стоял около условленного книжного киоска в толпе воскресных дачников, и даже грубая шерсть клетчатого костюма не могла скрыть взволнованное биение его сердца. Он читал названия романов на прилавке и наконец купил один из них, чтобы избежать косого взгляда продавца. Роман назывался «Сердце стези! „, что должно было иметь какой-то смысл, хотя, по всей видимости, не имело. Купил он, кроме того, „Зеркало дамы“ и «Земледельца“. Каждая минута длилась час и полна была воображаемых ужасов. Когда прошло девятнадцать таких минут, Джон увидел Флёр в сопровождении носильщика, катившего багаж. Она подошла быстро, спокойно. Она поздоровалась с ним, как с братом.

– Первый класс, – сказала она носильщику, – угловые места, одно против другого.

Джон дивился её поразительному самообладанию.

– Нельзя ли нам занять целое купе? – спросил он шёпотом.

– Не выйдет. Поезд с частыми остановками. Разве что после Мэйденхеда. Держись непринуждённо, Джон.

Джон скривил лицо в хмурую гримасу. Они вошли в купе – и с ними двое каких-то болванов, черт бы их побрал! От смущения он дал на чай носильщику уйму денег. Подлец не заслужил и пенни за то, что привёл их сюда, да ещё с таким видом, точно все понял!

Флёр спряталась за «Зеркало дамы». Джон в подражание ей – за «Земледельца». Поезд тронулся. Флёр уронила «Зеркало дамы» и наклонилась вперёд.

– Ну? – сказала она.

– День тянулся, точно две недели!

Она кивнула в знак согласия, и у Джона сразу просветлело лицо.

– Держись непринуждённо, – шепнула Флёр и прыснула со смеху.

Джон почувствовал обиду. Как может он держаться непринуждённо, когда над ним нависла угроза Италии? Он намеревался сообщить ей новость осторожно, но тут выложил сразу:

– Меня хотят на два месяца отправить С мамой в Италию!

Флёр опустила ресницы, чуть побледнела и прикусила губу.

– О! – сказала она.

Вот и все, но этого было довольно.

Это «О!» было как быстро отдёрнутая рука в фехтовании при подготовке к неожиданному выпаду. Выпад тотчас последовал.

– Ты должен ехать!

– Ехать? – повторил Джон придушенным голосом.

– Конечно!

– Но – на два месяца! Это ужасно!

– Нет, – сказала Флёр, – на полтора. Ты меня тем временем забудешь. Мы встретимся в Национальной галерее на следующий день после вашего приезда.

Джон засмеялся.

– А что, если ты забудешь меня? – пробормотал он под грохот колёс.

Флёр покачала головой.

– Какой-нибудь другой мерзавец… – проговорил Джон.

Она носком придавила ему ногу.

– Никаких других мерзавцев! – сказала она, поднимая «Зеркало дамы».

Поезд остановился; двое попутчиков сошли, вошёл один новый.

– «Я умру, – думал Джон, – если мы так и не останемся одни».

Поезд покатил дальше. Флёр опять наклонилась вперёд.

– Я ни за что не отступлю, – сказала она, – а ты?

Джон горячо тряхнул головой.

– Никогда! – воскликнул он. – Ты будешь мне писать?

– Нет. Но ты можешь писать мне – в мой клуб.

У неё свой клуб… – удивительная девушка!

– Ты пробовала нажать на Холли? – прошептал он.

– Да, но ничего не выведала. Я боялась нажимать слишком сильно.

– Что бы это могло быть? – воскликнул Джон.

– Что бы ни было, я узнаю.

Последовало долгое молчание, которое нарушила, наконец Флёр:

– Мэйденхед, держись. Джон!

Поезд остановился. Единственный попутчик вышел. Флёр опустила штору на окне.

– Живо! – сказала она. – Смотри в своё окно! Сделай самое зверское лицо, какое только можешь.

Джон раздул ноздри и нахмурился; он отроду, кажется, так не хмурился! Одна старая дама отступила, другая – молоденькая – взялась за ручку двери. Ручка повернулась, но дверь не подалась. Поезд тронулся, молодая дама бросилась к другому вагону.

– Какое счастье! – воскликнул Джон. – Замок заупрямился.

– Да, – сказала Флёр, – я придержала дверь.

Поезд шёл. Джон упал на колени.

– Следи за дверью в коридор, – прошептала Флёр, – и живо!

Их губы встретились. И хотя поцелуй длился всего каких-нибудь десять секунд, душа Джона покинула его тело и унеслась в такую даль, что когда он снова сидел против этой спокойной и сдержанной девицы, он был бледен как смерть. Он услышал её вздох, и этот звук показался ему самой дорогою вестью – чудесным признанием, что он кое-что значит для неё.

– Шесть недель совсем не долго, – сказала она, – а тебе нетрудно будет свести поездку к шести неделям: – надо только не терять голову, когда будешь там, и делать вид, что не думаешь обо мне.

Джон обомлел.

– Как ты не понимаешь, Джон! Их необходимо в этом убедить. Если мы не исправимся к твоему приезду, они оставят свои причуды. Жаль только, что вы едете в Италию, а не в Испанию. В Мадриде на картине Гойи есть девушка, папа говорит, что она похожа на меня. Но она совсем не похожа – я знаю, у нас есть копия с неё.

Для Джона это было словно луч солнца, пробившийся сквозь туман.

– Мы поедем в Испанию, – сказал он. – Мама не станет возражать, она никогда не была в Испании. А мой отец очень высокого мнения о Гойе.

– Ах да, ведь он художник?

– Он пишет только акварелью, – честно признался Джон.

– Когда мы приедем в Рэдинг, Джон, ты выйдешь первым и подождёшь меня у Кэвершемского шлюза. Я отправлю машину домой, и мы пойдём пешком по дорожке вдоль реки.

Джон в знак благодарности поймал её руку, и они сидели молча, забыв о мире и одним глазом косясь на коридор. Но поезд бежал, казалось, с удвоенной скоростью, и шум его почти заглушало бурное дыхание Джона.

– Подъезжаем, – сказала Флёр. – Береговая дорожка возмутительно открытая. Ещё разок! О, Джон, не забывай меня!

Джон ответил поцелуем. И вскоре можно было видеть, как разгорячённого вида юноша выскочил из вагона и торопливо зашагал по платформе, шаря по карманам в поисках билета.

Когда наконец Флёр догнала его на берегу, немного дальше Кэвершемского шлюза, он сделал над собой усилие и привёл себя в относительное равновесие. Если разлука неизбежна, что ж, он не будет устраивать сцен. Ветер с ясной реки переворачивал наизнанку листья ракит, и они серебрились на солнце и провожали двух заговорщиков слабым шелестом.

• Предыдущая
• 21/63
• Следующая