Вызов гордости - Майклз Кейси - Страница 1

• 1/59
• Следующая

Что до бомонда, то в 1811 году, когда Париж, к сожалению, оказался во власти выскочки-корсиканца и стал недоступен высшему свету, центр цивилизованного мира переместился в Лондон.

За первые несколько серых и сырых месяцев года было изобретено много забавных bon mots,[1] которые обсуждались, подвергались критическому разбору, о которых спорили в гостиных тех немногих могущественных особ, что властвовали над светским обществом при помощи своей воли и железных правил.

Принц Уэльский, очаровательный Флоризель, в конце концов, уговорил парламент принять билль о регентстве, добившись, таким образом, некоторой власти; ослепляя несчастных кредиторов своей значимостью, он в то же время все глубже погружался в долги.

Несносный «маленький капрал» вполне мог объявить всю Европу собственной вотчиной, но Англия по-прежнему оставалась владычицей морей, а до тех пор, пока французские шелка и бренди контрабандой попадали в страну, общество многоречиво игнорировало шумную суету за английским каналом – Ла-Маншем.

Гораздо интереснее для изнеженных баловней Мейфера[2] были последние сплетни о чудаковатости странного, но безобидного пэра, сэра Ламли Скеффингтона, больше известного как Скиффи, который начал писать посредственные пьески, а также – о ужас! – рисовать, к тому же щедро поливал себя духами и разгуливал по городу в атласных костюмах разных, но одинаково отвратительных оттенков.

Дамы хихикали, прикрываясь веерами, и строили нелепые догадки касательно тех персон, которых имел в виду лорд Олвенли, когда царапал в книге для записей пари своего клуба: «Лорд Олвенли заключает пари с сэром Джозефом Копли на двадцать гиней о том, что некая персона проживет дольше, чем другая персона». Неужели его светлость имел в виду принца-регента и самого беднягу безумного короля Георга?

С приближением весеннего сезона внимание общества все больше сосредотачивалось на предстоящем открытии «Олмака» – лондонского клуба, куда допускались лишь безупречные аристократы, чтобы глотнуть тамошних безвкусных теплых «освежительных» напитков, сыграть скучную партию в карты на скучные ставки и потанцевать под мелодии, которые вымученно пиликали час за часом какие-то равнодушные музыканты.

Именно в вечер открытия клуба «Олмак», в период первого упоения регентством, перед жадными взорами этого самого экзальтированного общества, ценившего хороший скандал превыше всего на свете, была разыграна особенно возбуждающая, восхитительная шарада.

Джаред Делани склонился над рукой своей партнерши, вернул ее хлопотливой мамочке и отошел, оставив девушку услаждать слух почтенной вдовы в тюрбане дословным пересказом всего, что привлекательный и весьма завидный жених лорд Сторм говорил ей во время танца.

Его губы изогнулись в потаенной улыбке – он вспомнил, как вспыхнула девушка, когда он отметил «соблазнительный» вырез ее платья во время очередного па скучнейшего контрданса.

Разволновавшись, девушка больно наступила ему на ногу; оставалась надежда, что она от ужаса рухнет в обморок прямо посреди зала, а ради этого можно было потерпеть и боль. Все, все что угодно, лишь бы избавиться от невыносимой скуки этого вынужденного посещения ярмарки невест.

Краем глаза Джаред заметил, что его манит тетушка Агата прижавшая к себе одну из девиц Четсворт, разукрашенную, как рождественский пудинг. Ради тети Агаты Джаред был готов почти на все, но будь он проклят, если станет ухаживать еще и за этим рвотным порошком! Мисс Черити Четсворт косила одним глазом, поэтому при разговоре с ней трудно было выбрать, в какой глаз смотреть, – впрочем, вряд ли она за всю свою жизнь сказала хоть одно интересное слово. Ни одна из девиц Четсворт не дотягивала даже до обычных стандартов, что страшно расстраивало барона Четсворта – уж слишком много дочерей у него было.

Не обращая внимания на раздраженные сигналы тетушки, Джаред вышел в фойе, надеясь укрыться там до тех пор, пока не сумеет вежливо улизнуть. Он был крупным мужчиной, почти на голову выше большинства, и сложен, как истинный коринфянин: широкие плечи и спортивные узкие бедра. Профиль, отразившийся в ближайшем зеркале, представлял собой сплошные грани и углы и смягчался только поразительными голубыми глазами, обрамленными на удивление длинными, угольно-черными ресницами. Джаред лениво обозрел свое отражение и равнодушно откинул непокорную черную прядь, выбившуюся из прически в стиле «продуманный беспорядок». Он простоял у зеркала еще несколько минут, и тут его внимание привлекла какая-то суета у двери.

Первой в «священный портал» вошла похожая на мышку маленькая женщина – ее тюрбан слегка сбился набок. Ее растрепанный вид был вполне объясним: время приближалось к одиннадцати, а после этого часа даже сам принц-регент не рискнул бы появиться в Собрании.

Должно быть, ее подопечная невероятно уродлива, раз ей потребовалось столько времени на туалет, подумал Джаред. Он оторвался от стены, приготовившись увидеть очередную «несчастненькую», но тут дверь широко распахнулась – и в фойе вошла невысокая девушка, закутанная в черную бархатную вечернюю накидку.

Она тряхнула головой, скидывая капюшон, и Джаред с присвистом выдохнул. У нее были черные, как ночь, волосы, пронизанные золотыми искорками, словно подсвеченные изнутри. Волосы ниспадали каскадом соблазнительных локонов из узла на макушке, а нежную белую шейку ласкали отдельные тонкие завитки.

Джареда пленило ее лицо, он не мог оторвать от него взгляд. Брови цвета воронова крыла изгибались над чуть раскосыми глазами цвета старинных золотых монет. Густые черные ресницы, дерзкий носик, темно-розовые губы и упрямый острый подбородок – все восхитительно смотрелось на этом небольшом личике. Девушка окинула взглядом помещение, глаза ее задержались на Джареде, и высоко на нежных щеках вспыхнули два красных пятна.

Взгляд сделался надменным, одна бровь насмешливо приподнялась, и Джаред в замешательстве отвернулся. Кто эта девушка? Почему она так откровенно высмеивает его?

В этот самый миг лакей помог девушке снять накидку, и маленькая мышка ахнула, увидев платье, до сих пор прятавшееся под роскошным бархатом.

Даже сильные духом мужчины бледнели, когда лорд Сторм смотрел на них в свой знаменитый монокль. Значительно увеличившийся в размерах глаз пристально рассматривал платье из темно-золотистого шелка – цвет, какой не осмелится надеть ни одна дебютантка, тем более в «Олмак»; его простой покрой подчеркивал совершенство хрупкой фигурки. Крохотные рукава-буфф прикрывали сливочно-кремовые плечи, а дальше ткань словно обрывалась в глубокий квадратный вырез, не делающий чести модистке: местами он морщинился и заламывался неаккуратными складками, а несколько чересчур больших стежков бросались в глаза даже несведущему наблюдателю.

Черная бархотка на шее девушки, черные бархатные ленты, подчеркивавшие высокую линию талии, а также крохотные бантики, пришитые по подолу, никоим образом не сглаживали чрезмерную броскость платья. На девушке не было никаких драгоценностей, кроме двух тонких золотых, усыпанных топазами браслетов, надетых поверх длинных, до локтя, перчаток. Сочетание невинности и дерзости вывело лорда из состояния привычной скуки, и он от души забавлялся увиденным.

Девушка вновь кинула оценивающий взгляд на Джареда, видимо пытаясь понять, как он отреагировал на ее внешний вид, и ее глаза загорелись от удовольствия, когда она увидела, что этот высокий красивый мужчина с моноклем в глазу стоит, открыв рот от изумления. Девушка вознаградила Джареда ослепительной улыбкой, обнажившей небольшие белые зубы и превратившей ее хорошенькое личико в лицо настоящей красавицы. Монокль выпал из глаза Джареда, но он, казалось, не заметил этого – он поспешил подойти к девушке. Да благословит Господь Агги, подумал он, за то, что она заставила меня прийти на первый бал в «Олмаке». Это обещает быть куда интереснее, чем «фараон»[3] до утра в клубе «Уайтс».[4]

• 1/59
• Следующая