Цветок в пустыне - Голсуорси Джон - Страница 16

• Предыдущая
• 16/58
• Следующая

– Потрясающе!

– Да, но ты никогда бы так не поступил.

– Понятия не имею, как бы я поступил!

– Нет, имеешь. Ты никогда бы не позволил рефлексии или чёрт знает ещё чему подавить твоё первое побуждение, как это сделал я. Моим первым побуждением было крикнуть: "Стреляй и будь проклят!" Жалею, что тогда промолчал и теперь сижу здесь! Удивительнее всего то, что я не дрогнул бы, если бы он пригрозил мне пыткой, хотя, конечно, предпочитаю ей смерть.

– Пытка – жестокая штука.

– Фанатики не жестоки. Я послал бы его ко всем чертям, но ему в самом деле не хотелось стрелять. Он умолял меня – стоял с пистолетом и умолял меня не вынуждать его выстрелить. Его брат – мой друг. Странная вещь фанатизм! Он стоял, держал палец на спуске и упрашивал меня. Чертовски гуманно! Он, видишь ли, был связан обетом. А когда я согласился, он радовался так, что я в жизни ничего подобного не видел.

– В поэме про это нет ни слова, – вставил Майкл.

– Чувство жалости к палачу ещё не может служить оправданием.

Я не горжусь им, тем более что оно спасло мне жизнь. Кроме того, не уверен, сыграло ли оно решающую роль. Религия – пустой звук, когда ты неверующий. Если уж умирать, так за что-нибудь стоящее.

– А ты не думаешь, что тебя оправдают, если ты все будешь отрицать? спросил подавленный Майкл.

– Ничего я не буду отрицать. Если это выплывет наружу, я за это отвечу.

– Динни в курсе?

– Да. Она прочла поэму. Я не собирался ей говорить, да вот пришлось.

Она держалась так, как никто бы не сумел, – изумительно!

– Ясно. Я считаю, что тебе следует отрицать все – хотя бы ради

Динни.

– Нет, я просто обязан отказаться от неё.

– Это уж решать не тебе одному, Уилфрид. Если Динни любит, так беззаветно…

– Я тоже.

Удручённый безвыходностью положения, Майкл встал и налил себе ещё бренди.

– Правильно! – одобрил Дезерт, следя за ним глазами. – Представь минуту, что это стало достоянием прессы! И Дезерт расхохотался.

– Но ведь Юл оба раза слышал эту историю только в пустыне, – сказал Майкл с внезапной надеждой.

– Что сегодня сказано в пустыне, завтра разнесётся по базарам. Нет, рассчитывать не на что. Мне не отвертеться.

Майкл положил ему руку на плечо:

– В любом случае можешь располагать мною. Моё мнение такое: кто смел, тот и преуспел. Но я, конечно, предвижу, что тебе придётся вытерпеть.

– Мне приклеят ярлык "трус", а с ним хорошего не жди. И правильно приклеят.

– Чушь! Уилфрид, не обратив внимания на этот возглас, продолжал:

– При мысли, что придётся погибнуть ради жеста, ради того, во что я не верю, всё моё существо взбунтовалось. Легенды, суеверия – ненавижу этот хлам. Я готов пожертвовать жизнью, только бы нанести им смертельный удар. Если бы меня заставили мучить животных, вешать человека, насиловать женщину, я бы, конечно, скорее умер, чем уступил. Но какого чёрта умирать только для того, чтобы доставить удовольствие тем, кого я презираю за то, что они исповедуют устаревшие вероучения, которые принесли миру больше горя, чем любой из смертных. Скажи, какого чёрта?

Эта страстная вспышка напугала Майкла. Расстроенный и мрачный, он пробормотал:

– Религия – символ!..

– Символ? Не сомневайся, я сумею постоять за любое стоящее дело – за честность, человечность, мужество. Как-никак я прошёл войну. Но почему я должен стоять за то, что считаю насквозь прогнившим?

– Мы обязаны это скрыть! – взорвался Майкл. – Мне нестерпимо думать, как куча болванов будет воротить нос при виде тебя.

Уилфрид пожал плечами:

– Поверь, я сам от себя его ворочу. Никогда не подавляй своё первое побуждение, Майкл.

– Что же ты собираешься делать?

– Не всё ли равно? Будь что будет. Так или иначе, меня не поймут, а если даже поймут, никто не станет на мою сторону. Да и зачем? Я ведь в разладе с самим собой.

– По-моему, в наши дни найдётся немало таких, кто поддержит тебя.

– Да, таких, с которыми стоять рядом и то противно. Нет, я – отверженный.

– А Динни?

– С ней я всё улажу.

Майкл взялся за шляпу:

– Если я могу быть полезен, рассчитывай на меня. Спокойной ночи, старина,

– Благодарю. Спокойной ночи!

Прежде чем Майкл вновь обрёл способность рассуждать, он уже был на улице. Уилфрид попал в ловушку! Он до того ослеплён своим бунтарским презрением к условностям и почитателям их, что разучился здраво смотреть на вещи, – это ясно. Но нельзя безнаказанно зачёркивать ту или иную черту в едином образе Англичанина, – кто изменит в одном, того и в другом сочтут изменником. Разве те, кто не знает Уилфрида близко, поймут это нелепое чувство сострадания к своему же палачу? Горькая и трагичная история. Ему без суда и разбора публично приклеят ярлык труса.

"Конечно, – думал Майкл, – у него найдутся защитники: всякие там маньяки-эгоцентристы или красные, но от этого ему будет только хуже. Нет ничего отвратительнее, чем поддержка со стороны людей, которых ты не понимаешь и которые не понимают тебя. И какой прок от такой поддержки для Динни, ещё более далёкой от них, чем Уилфрид? Все это…"

Предаваясь этим невесёлым размышлениям, Майкл пересёк Бондстрит и через Хэй-хилл вышел на Беркли-сквер. Если он не повидает отца до возвращения домой, ему не уснуть.

На Маунт-стрит его родители принимали из рук Блора белый глинтвейн особого изготовления – средство, гарантирующее сон.

– Кэтрин? – спросила леди Монт. – Корь?

– Нет, мама, мне нужно поговорить с отцом.

– Насчёт этого молодого человека… который переменил религию? Мне всегда было при нём не по себе: он не боялся грозы, и вообще.

Майкл вытаращил глаза от удивления:

– Да, об Уилфриде.

– Эм, абсолютная тайна! – предупредил сэр Лоренс. – Ну, Майкл?

– Все правда. Он не хочет и не станет отрицать. Динни об этой истории знает.

– Что за история? – спросила леди Монт.

– Арабы-фанатики под страхом смерти принудили его стать ренегатом.

– Какая нелепость!

"Боже мой, почему бы всем не встать на такую же точку зрения?" мелькнуло в голове у Майкла.

– Итак, по-твоему, я должен предупредить Юла, что опровержения не последует? – мрачно произнёс сэр Лоренс.

Майкл кивнул,

– Но ведь дело на этом не остановится, мой мальчик.

– Знаю. Он ничего не хочет слушать.

– Гроза, – неожиданно объявила леди Монт.

– Совершенно верно, мама. Он написал об этом поэму, и превосходную.

Завтра он посылает издателю новый сборник, в который включил и её. Папа, заставьте Юла i – Джека Масхема по крайней мере молчать. Им-то, в конце концов, какое дело?

Сэр Лоренс пожал худыми плечами, которые, несмотря на груз семидесяти двух лет, только-только начинали выдавать возраст баронета.

– Всё сводится к двум совершенно различным вопросам, Майкл. Первый как обуздать клубные сплетни. Второй касается Динни и её родных. Ты говоришь, что Динни знает; но её родные, за исключением нас, не знают. Она не сказала нам; значит, им тоже не скажет. Это не очень красиво. Это даже не умно, – уточнил сэр Лоренс, не ожидая возражений, – так как всё равно рано или поздно обнаружится и они никогда не простят Дезерту, что он женился, не сказав им правду. Я и сам бы не простил, – дело слишком серьёзное.

– Огорчительное! – изрекла леди Монт. – Посоветуйтесь с Эдриеном.

– Лучше с Хилери, – возразил сэр Лоренс.

– Папа, во втором вопросе решающее слово, по-моему, за Динни, – вмешался Майкл. – Ей надо сообщить, что кое-какие слухи уже просочились. Тогда она или Уилфрид сами расскажут её родным.

– Если бы только Динни позволила ему оставить её! Не может же Дезерт настаивать на браке, когда в воздухе носятся такие слухи!

– Не думаю, что Динни оставит его, – заметила леди Монт. – Она слишком долго выбирала. Мечта всей юности!

– Уилфрид сказал, что считает себя обязанным оставить её. Ах, чёрт побери!

– Вернёмся к первому вопросу, Майкл. Я, конечно, могу попытаться, но сомневаюсь, что из этого будет толк, особенно если выйдет его поэма. Что она собой представляет? Оправдание?

• Предыдущая
• 16/58
• Следующая