Остров - Голованов Василий - Страница 17
- Предыдущая
- 17/113
- Следующая
– Тогда к столу?
Он помотал головой и щелкнул ногтем по бутылке:
– Мне пока вот этого надо…
– Саш, тогда зови жену…
– Какую жену? – вдруг изумленно вытаращился на меня Саша.
– Как какую? Свою… С которой ты ехал…
– Она мне не жена.
– А кто же? – тут даже Валентин, которого с каждым глотком помаленьку отпускало лютое похмелье, приподнялся на своей койке.
– Просто… познакомились в аэропорту, когда билеты пытались взять…
– Так не жена? – Валентина это необыкновенно воодушевило, почему, вероятно, мы и стали невольными слушателями истории, которая может показаться веселой разве что с похмелья – как какой-то мужик вьюжной полярной ночью стал трахать бабу в подъезде и она ему сказала, чтоб он потушил, что ли, свет, а он, нащупывая рукой выключатель, наткнулся на оголенный провод и через свой орган сообщил своей избраннице разряд в 220 вольт, заставивший разлететься их в разные стороны, как двух крысенышей…
Почему-то это казалось Валентину необыкновенно забавным…
Саша по слабодушию вынужден был изобразить на лице что-то вроде ухарской улыбки.
Меня это разозлило.
– Знаешь, – сказал я. – Отнеси этой… Женщине… хоть кофе с сухарями, она ведь тоже весь день не ела ничего…
Ночь. Валентин уснул, опорожнив свою бутылку. Заснул и Саша, незадачливый паж своей прекрасной дамы, согревшись едой. Мне бы тоже надо поспать хоть немного. Ночь будет коротка, как ни одна другая. Завтра, если Бог даст, я достигну точки старта: Нарьян-Мара. Мое путешествие по-прежнему все еще не начиналось, хотя мне кажется, что я в пути давно, может быть, несколько лет. Я забыл свой дом, я забыл и тоску по дому. Я оказался вплетенным в клубок событий, над которыми не властен. Течение реки подхватило меня и крутит, как щепку, заставляя цепляться за обстоятельства и за попутчиков, с которыми в своем мире я просто никогда бы не встретился. Обрел ли я что-нибудь? Кажется, в меня вошло немного того, что называют «свободой». Хотя я ведь не знаю, что такое свобода. Может быть – это единственный выбор, в результате которого ты чувствуешь себя человеком…
В три часа ночи – побудка и посадка. Неправдоподобно много людей хочет погрузиться на наш теплоход. Когда я продираюсь сквозь осаждающую сходни толпу, мое место оказывается занятым старухой лет семидесяти пяти – я не могу не уступить ей его. Однако, стоять в проходе – нерадостная перспектива. Я вышел в тамбур, покурил и, в конце концов, постучался в кабину капитана.
– Так и так, – говорю. – Я журналист, вторые сутки еду, и хотел бы взглянуть, как выглядит река непосредственно…
Впустили без разговоров, сразу вопрос:
– А как у вас в Москве друг друга теперь называют – «господа» или «товарищи»?
Мне повезло: была вахта дежурного помощника капитана Александра Васильевича, это оказался очень доброжелательный человек, который и так не прочь был поговорить, а узнав, что у нас с ним дни рождения в один день, 23 декабря – совершенно ко мне расположился. Ему сорок лет, и никогда прежде не встречал он человека, родившегося с ним в один день – хотя бы и другого года.
За Щелья-юром Печора повернула на север, ударил ветер и пошла волна, которая плоскодонное наше суденышко колотила как о стиральную доску. В какой-то момент показалось даже, что мы не движемся больше, охваченные встречным течением ветра. И если б не наша встреча с Александром Васильевичем, не пожелавшем спасовать перед стихиями ввиду столь важных жизненных совпадений – кто знает? – не вернулась ли бы в этот день «Заря» в Щелья-юр?
Человеку цивилизованному жизнь Печоры будет абсолютно непонятна, или он должен будет описывать ее в терминах дикости или даже жестокости. Но я видел: никакой жестокости нет. Нет жестокости матросов, бросающих шатающийся трап «Зари» с носа прямо на песок: просто по нашему ходу на Печоре едва ли будет две нормальные пристани. И я видел матросов, на руках переносивших на берег немощных бабок.
Нет никакого злоумышления капитана в том, что видя ожидающую его на берегу толпу людей, он хладнокровно проводит мимо свой перегруженный корабль. Он просто не может взять их. В Усть-Цильме тридцать человек с берега взирали на нас в отчаяньи и в полном оцепенении до тех пор, пока «Заря», пройдя мимо них, вдруг, спустившись ниже метров на пятьсот, не повернула к берегу, чтобы высадить пассажиров, которые должны были сойти. Ведь не высадить людей капитан не может. «Заря» на несколько секунд тыкается носом в берег. От толпы ожидающих суденышко отделяли две вытащенные на берег баржи и куча завезенного на зиму угля. Сообразив в чем дело, несколько молодых без багажа со всех ног бросилось к нам. Один оступившись, растянулся на куче угля, но человека три добежало. Их, раскрасневшихся, с выпученными глазами, взяли на борт, как родных. Капитан знает правила честной игры: они заслужили. Когда корабль, отрабатывая машиной «полный назад», отходит от берега, с тремя счастливчиками на борту, Александр Васильевич несколько раз обращается в мегафон к людям на берегу:
– Извините, «Заря» переполнена, взять вас не можем…
Люди потихоньку начинают расходиться…
– Извините, «Заря» переполнена, не можем никого взять…
Представляю, какое бешенство охватило бы какого-нибудь правительственного деятеля, окажись он на месте этих людей! Как разрывала бы его, привыкшего к холопскому исполнению всех своих капризов, бессильная злоба! Какими словами поносил бы он капитана, какое ужасающее будущее уготавливал ему за то, что тот осмелился пройти мимо, «не заметив» его, не придав его нуждам никакого особенного значения!
Ну, а люди на реке живут так пожизненно. И власти Коми-республики, и уж тем более власти России – они не просто не знают обстоятельств этого житья, они, я подозреваю, просто не знают, что эти люди есть. К счастью это, или к несчастью? Бог весть. В России всегда за добро считалось держаться от властей подале.
Если деревня была дальше, чем за десять километров от берега, где, прячась под каким-нибудь одиноким деревом от ветра и дождя, ждали «Зарю» люди, капитан их обязательно брал. Если деревня рядом – без угрызений совести проходил мимо.
– Ничего, – объяснял он мне. – Они вернутся домой, будут пить чай. Мы их на обратном пути возьмем…
Капитан не врет. И у людей нет на него обиды. На остановках экипажу «Зари» приносят простоквашу, семгу. Все по-родственному. Капитан на всей реке – единственный командир и перевозчик. Капитана любить надо, чтобы в случае чего взял, чтобы не отказал, когда, действительно, припрет: а так сутки подождать – не велика важность. И матросов надо любить. Какая-то девушка на остановке ласково гладит матроса Костю по руке, тихо спрашивает:
– Не останешься?
В Новом Боре все пассажиры «Зари» пересаживаются на скоростную «Ракету», за два часа пролетающую оставшуюся сотню километров до Нарьян-Мара. «Ракета» больше и вместительнее «Зари», но все равно, рейсы ее так редки (три раза в неделю), что после двух остановок и она оказывается опасно перегруженной и капитан ее, точно так же, как и капитан «Зари», вынужден прибегать к хитрости, чтобы высаживать пассажиров, но не брать никого на борт. Загвоздка в том, что «Ракета» с подводными крыльями не может, как «Заря» подойти вплотную к берегу. Волей-неволей она должна ошвартоваться у причала, на котором ждет ее толпа людей. И люди эти прекрасно знают, что к чему, знают, что скорее всего, «Ракета» и на этот раз не будет чалиться, а все манипуляции матроса со швартовым концом – просто уловка, призванная усыпить их бдительность. Так и есть! Трое спрыгнули, матрос захлопывает бортовую дверцу, ком сизого дыма вспухает за кормой стремительного изобретения человечества и вся толпа остается с носом, кроме одного человека, который, словно брошенный ладонью великана, смешно махая в воздухе руками, вдруг прилетает к нам с пристани и шлепается на палубу.
- Предыдущая
- 17/113
- Следующая
