Выбери любимый жанр

Встретимся в Силуране! - Голотвина Ольга - Страница 47


Изменить размер шрифта:

47

Женщина смолкла, словно обессилев в борьбе с собой. И тут же ей ответил мужской голос: низкий, хрипловатый, изнемогающий от страсти:

Но если власть, и слава, и величье
Не стоят слезки девочки моей,
Грустящей тихо у ручья лесного?..
Ты говоришь, любовь твоя — приманка?
Злорадный смех врагов тебя тревожит?
Но кто они для нас с тобой, Луанни?
Так... стайка пауков из темной щели...
Моя красавица, во всех балладах
Звенят слова: «Любовь костром пылает».
Избитая, затасканная фраза...
А я сегодня понял: да, костром!
Смотри, Луанни, как я в это пламя
Бросаю без тоски, без сожаленья
Мечты, что в черном холоде изгнанья
Спасали от отчаянья и боли!
Бросаю замыслы, что и меня
Порой пугали царственным размахом,
Бросаю память о печальном детстве,
Об одинокой юности... В огонь!..
А это что?.. Жемчужина ценнее,
Чем все, что я швырнул в костер любви:
Месть за отца... Смотри, моя Луанни:
Рука не дрогнет... На костер ее,
Кровавую, жестокую химеру!..
Ну вот и все. Теперь я чист, Луанни.
Я — это я. Без мишуры, без блеска.
Я остаюсь у нашего ручья...

Женщина, которую сейчас нельзя было назвать старухой, вгляделась в лицо мужчины так, словно ничего дороже ей в жизни видеть не приходилось и не придется, и ответила:

Нет, милый! Память, и мечты о славе,
И жажда мести, что меня пугает,
В огне любви великой не исчезнут...
А знаешь, почему? Все это — ты!
«Я — это я», — сказал ты... Нет, любимый!
Не сможешь ты самим собой остаться,
Отвергнув все, чем жил, страдал, дышал!
Ты не судьбу сейчас приносишь в жертву —
Ты разрушаешь самого себя!
В развалины души ворвется стужа,
Любовь умрет — поверь, мой ненаглядный!
А это страшный грех — убить любовь!
Уж лучше за спиной оставь Луанни,
Забудь свою «девчонку у ручья».
Как сор, швырни в траву воспоминанья!
Я соберу их — каждое мгновенье! —
И буду помнить, помнить за двоих!..

Отзвучали последние слова, на поляне воцарилась тишина. Ее разбили звонкие хлопки в ладоши.

— Молодцы! — пронзительно закричала Ингила. — Ох, какие молодцы!..

Старуха и Орешек, как по команде, обернулись к своей маленькой «публике» и величественно кивнули. Связанный по рукам и ногам Орешек при этом выглядел весьма комично, но не замечал этого.

— У меня было такое платье... — блаженно улыбнулась старуха. — Белое, с огромными васильками... Я сидела в траве, вокруг были такие ромашки... А Раушарни стоял рядом...

— Во имя Хозяйки Зла! — заявил вдруг Орешек с явным отвращением. — А я-то, дурак, почти поверил, что ты и впрямь играла Луанни...

Обе женщины с негодованием уставились на грубияна.

— Да, ты могла бы сыграть, — с полупрезрительной снисходительностью протянул Орешек. — У тебя неплохо получается... выразительно... но надо же чувствовать сцену! Травка... Ромашки... Когда эту пьесу играли мы — усаживали Луанни на большой валун!

Женщины недоуменно переглянулись. Какая разница, на чем сидит героиня пьесы?..

— Стало быть, Раушарни стоял рядом с тобой? На коленях стоял?

— Ты что, сдурел? Он же принца играл! Ему нельзя было на коленях!..

— Ага-а! — протянул Орешек въедливым тоном судьи, поймавшего преступника на противоречивых показаниях. — Он дальше говорит: «Позволь припасть пылающим челом к ручьям твоих прохладных белых ножек!..» И кланяется Луанни в ноги! Это как же его должно скорчить, если ты сидишь на полу, а ему, бедняге, и на колени встать нельзя?

— Кланялся! — завопила старуха. — Я вот так сидела... колени к подбородку... — Она плюхнулась на траву, коричневая домотканая юбка веером легла вокруг грубых стоптанных сапог. — Вот так свои ноги обнимала... А он — лицом мне в колени... У него лютня в руках была, он на лютню чуть опирался... изящно так...

— Да сроду Раушарни такой трюк не проделать!

— Дурень, он ведь моложе был, спина лучше гнулась!

— Все равно б не вышло! Он высокий, с меня ростом... это как же ему нужно было гнуться?

— Да, ростом он, пожалуй, с тебя... А ну вставай! Вставай, кому сказано! Сейчас примеримся...

Старуха вошла в сарай, рывком за цепь заставила Орешка подняться на ноги.

— Вот я сажусь... Да стой ровно, пенек неуклюжий!

— Сама бы так постояла... со связанными-то ногами! — зло ответил Орешек и через голову бабки бросил Ингиле странный взгляд. Словно просил сделать что-то... Но что?

Девушка в отчаянии огляделась — и сразу взгляд наткнулся на вбитое рядом в стену кольцо со змеящимся длинным обрывком цепи...

Правильно! У нее-то руки свободны... Вот только как добраться до цепи, чтобы бабка не заметила?

Тем временем Орешек неловко ткнулся головой в сторону старухиных колен, упал, перевернулся на бок и, не вставая, заорал во весь голос:

— Грымза! Актриса с большой дороги! Корова старая! В ромашках она восседала! А принц через нее кувыркался!

Под эти крики Ингила подвинулась к соседнему кольцу. Это осталось незамеченным для бабки, которая продолжала упрямо возражать:

— Сам дурак! Говорю тебе — он на лютню...

Старуха недоговорила. Два крайних звена цепи аккуратно хлестнули ее по макушке. Всхлипнув, старуха осела к ногам Ингилы.

Когда вредная карга очнулась, она была уже опутана веревкой, а рот ее был завязан полосой от подола юбки. Разбойница завозилась и свирепо замычала, но не устрашила этим пленников, которые уже освободились от цепей.

— Пошли! — скомандовал Ралидж, отшвыривая ненужную уже связку ключей и набрасывая на голые плечи свой плащ с меховой оторочкой.

— Ты, бабушка, не сердись, — почти виновато сказала Ингила. — Ты хорошо роль сыграла, правда-правда-правда! Я чуть не разревелась!

— Еще извинись за то, что она тебе к горлу нож приставила! — бормотнул Орешек.

Бывшие пленники покинули было поляну, как вдруг Орешек хлопнул себя по лбу — мол, забыл! Поспешно вернулся к дверям сарая, нагнулся над связанной старухой и произнес серьезно, с глубоким чувством:

Тебе лишь кажется, что я свободен.
Да, руки не в цепях... но разум, сердце
Всегда к тебе одной стремиться будут,
И этого уже не изменить.
Моя душа с тобою остается.
Прощай, моя последняя любовь!

И в несколько прыжков догнал негодующую Ингилу.

— Зачем моему господину понадобилось издеваться над старухой?

— И не думал издеваться! — удивился Орешек. — Просто не хотелось оставлять сцену скомканной. Уверен, бабка меня поняла правильно.

47
Перейти на страницу:
Мир литературы