Хочу верить… - Голосовский Игорь Михайлович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/33
- Следующая
Но я не поддался на его дружеский тон. Я непримиримо сказал:
— Я не морочу голову. И в шутку превращать всю эту историю не собираюсь. Как только вернется Бочаров, я расскажу ему, как вы аннулировали мою командировку.
Он что-то ответил, но я уже вышел. Щеки у меня горели. Я был рад, что отплатил ему за те несколько неприятных минут, которые по его милости пережил в Прибельске, но радость моя была отравлена разочарованием. Мне было горько, что я не смогу теперь уважать Василия Федоровича. А ведь он был моим учителем…
В отделе сообщили, что меня спрашивала по телефону какая-то девушка. Я подумал о Маше, но отбросил эту мысль: «Наверно, какая-нибудь читательница…»
Но это была все-таки Маша. Она позвонила в тот же день. Узнав ее голос, я растерялся и долго молчал, а она с тревогой спрашивала:
— Это редакция? Что же вы молчите? Это редакция?
— Здравствуйте, Маша, — ответил я наконец.
— Это вы, Алеша? — обрадовалась она. — Как хорошо, что вы приехали! Извините, что опять беспокою вас… Я опять насчет того дела… Оно вас, наверно, давно не интересует?
— Нет, Маша, оно по-прежнему меня интересует.
— Если вас по-прежнему интересует то дело, не могли бы вы встретиться со мной сегодня? Недавно я случайно нашла одну записку… Я покажу ее вам…
— Хорошо Маша, — ответил я. — Давайте встретимся, когда вам угодно: Давайте сегодня в шесть часов возле магазина.
— Я приду. — Она повесила трубку, не попрощавшись.
Я очень мало думал о записке, которую она хотела мне показать. Я вспоминал ее сухой тон и не мог понять, какая кошка пробежала между нами. А может, все это мне просто показалось? Сперва я выдумал, что Маша относится ко мне как-то особенно, а потом, когда выяснилось, что это чепуха, вдруг счел себя обиженным…
Я пришел к магазину ровно в шесть. Маша в своей белой шубке уже ждала меня.
— Это, собственно, не документ, то есть не имеет значения как официальный документ, — сказала Маша деловито. — Просто я думаю, это сможет вас натолкнуть на какую-нибудь догадку…
Она достала из сумочки и протянула мне листок бумаги, вырванный из блокнота, обтрепанный по краям, по-видимому, оттого, что его долго таскали в кармане. На этом листке было написано несколько строк торопливым, размашистым почерком. От сильного нажима химический карандаш сломался, и последние слова были нацарапаны острым осколком графита.
Это был чей-то адрес, записанный Дмитрием Алексеевичем, Машиным отцом, видимо, наспех, на ходу… Я прочел: «Пролетарская, 8, Манкевич Ксения Владимировна. Говорит, что видела Люсю в декабре 1942 года в машине немецкого офицера. Утверждает, что не могла ошибиться. Они вместе учились на курсах радистов. Если бы Люся была по заданию, Манкевич знала бы об этом. Значит, сама с немцем… Ложь! Но еще жива!» Последнее слово было жирно подчеркнуто два раза.
— Я нашла записку в кармане его старого пиджака, — сказала Маша. — Он не носил этот пиджак, наверно, лет десять. Что вы думаете о записке и вообще обо всем?
— А вы?
— Не знаю… По рассказу Майбороды выходит, что мама умерла двадцать восьмого сентября, а Манкевич ее видела в декабре… Папа, наверно, сам пытался выяснить что-нибудь, но у него не получилось, иначе он рассказал бы мне…
— Да, это не документ, — усмехнулся я. — Во всяком случае, Варваре Борисовне его лучше не показывать.
— Варваре Борисовне?
— Есть там такая, в Прибельске… Вдова подпольщика… Она заявила бы, что немцы выполнили обещание, освободили Людмилу из тюрьмы и она уехала со своим приятелем-немцем…
— Варвара Борисовна ни при чем, вы сами так думаете, — тихо сказала Маша.
— Нет, я так не думаю, — ответил я. — Если бы я так думал, не пришел бы сюда…
Повалил снег. Маша подняла капюшон шубки и медленно пошла к станции метро. Поколебавшись, я взял ее под руку. Она не отстранилась.
— Как вы съездили? — спросила Маша, помолчав.
— Все хорошо, — ответил я. — Мне ведь удалось и с тетей Дусей повидаться. Помните, про нее Майборода говорил?
Маша слушала и изредка поглядывала на меня из-под капюшона. Когда я умолк, она сказала грустно:
— Вот видите, сколько у вас было из-за меня неприятностей в обкоме и на работе… А толку все равно «ет… Представляю, что вы думаете, когда меня видите… Ведь это я во всем виновата.
— Что вы, Маша! — воскликнул я. — Так вот почему вы не звонили? Неужели вы подумали… Эх, Маша!
— Поговорим лучше о записке, — смущенно перебила она.
— Я оставлю ее у себя. Может, пригодится… Свяжусь с этой Манкевич… Первым-то у меня на очереди Игорь Черныш, благо, он живет в Москве. Хотите, я зайду к вам после того, как с ним встречусь!
Маша вдруг поскучнела.
— Как хотите… Лучше сперва позвоните, хорошо? Остановившись, я взял ее за руку. Она удивленно подняла глаза.
Послушайте, Маша, — сказал я, собравшись с духом. — Больше так нельзя! Давайте откровенно! Можно?
— Можно…
— Вы потому не звонили, что вам жених не велел?
— И да и нет. — Маша покраснела. — Вы правы, и все же все по-другому… Я давно о нем не знаю… Я очень несчастлива, Алексей! — вдруг вырвалось у нее. Закусив губы, она отвернулась.
Молча дошли до ее дома.
— Спокойной ночи, Маша, — сказал я, но она не ответила, не обернулась и продолжала идти.
Мы очутились на лестнице, поднялись на третий этаж. Маша открыла дверь и, не сказав мне ни слова, по-прежнему не оборачиваясь, вошла в квартиру. Я последовал за ней.
В комнате она зажгла свет и устало присела на диван прямо в шубе. Я стоял у дверей, не зная, как себя вести.
— Хотите чаю? — спросила она тихо, не глядя в мою сторону.
— С удовольствием, если вы разрешите снять пальто, — рискнул я пошутить.
— Конечно, раздевайтесь.
Она улыбнулась, мне стало немного полегче. Маша тоже сняла шубку и осталась в синем платье из шерстяного трикотажа, с белым поясом, белым воротничком и белыми кармашками на груди. Она была похожа в нем на спортсменку.
После того как мы выпили чай, Маша убрала со стола и включила телевизор. Она уютно устроилась в углу дивана, свернувшись в комок и закутав ноги платком. Я сидел рядом так близко, что ее волосы прикасались к моей щеке. Я смотрел на экран, где что-то происходило, но ничего не видел. У меня кружилась голова.
Маша погасила верхний свет, горела только настольная лампа. Комната тонула в полумраке.
— Мне нравится у вас, Маша, — шепнул я. — Я бы приходил к вам в гости каждый день…
— Каждый день я не могу принимать гостей. Я часто дежурю по вечерам в поликлинике, выезжаю по вызовам к больным…
— Я поеду вместе с вами…
— Не мешайте, Алеша. Смотрите, там на экране сейчас будут драться!
— Что делать, такая мода, это называется неореализм!
— Какой вы смешной, Алеша!
— Смешной?
— Так и есть, дерутся… А из-за чего? Могли бы договориться.
— Бывает, что договориться нельзя. Например, если между двумя мужчинами стоит женщина.
— Глупо смотреть на женщину как на предмет, из-за которого можно драться или спорить.
— Иногда не глупо.
— Я не думала, что вы такой…
— А вы вообще обо мне думали?
Маша повернулась ко мне, коснувшись щекой моего лица, и тихо ответила:
— Думала… Очень часто…
…Не знаю, как получилось, что я ее поцеловал. Я не ожидал, что такое может произойти. Я вдруг потерял над собой власть. Конечно, это было свинством. Маша не успела меня оттолкнуть и на секунду замерла, ошеломленная, затем вскочила и отбежала к окну. Я опустил голову. Трудно было дышать,
— Уходите! — сказала Маша.
Боясь поднять глаза, я встал, надел пальто. Я ждал, что она меня остановит, но нет, не остановила… Перед тем, как выйти, я взглянул на нее. Она стояла у окна, спиной ко мне.
— Простите меня, — пробормотал я. — Пожалуйста, простите…
Маша не ответила. Я тихонько закрыл дверь.
По-прежнему крупными хлопьями валил мокрый снег. Медленно ехали машины, плохо различимые в туманной пелене. Все вокруг казалось нереальным. Я побрел по улице. Я ненавидел и презирал себя. Как мог я так поступить с Машей! Она доверилась мне, позвала в свой дом как друга, как брата, а я…
- Предыдущая
- 22/33
- Следующая
