Последний из Рода - Авербух Наталья Владимировна - Страница 2

Соседи меня не видели. Меня не было, я не существовала. Не должна была существовать. А вот его заметили сразу, хоть и темно было в доме. Пусть Тарка бросили умирать одного, в похоронном обряде ему не отказали. В нем не отказывали и последнему бродяге.

А я была еще жива.

Отзвучала заупокойная молитва.

Я жива.

Вот гроб опустили в могилу.

Я жива.

Комья начавшей подмерзать земли застучали по крышке гроба.

Я жива.

Мой срок окончился, но я не исчезала. Соседи вынесли вещи и поделили их между собой. Они снесли дом — слишком старый и ветхий. Больше не годящийся для жизни: слишком долго в нем только умирали, и никто не рождался.

Я все еще была жива.

Мой долг, моя жизнь: все закончилось, когда похоронили Последнего в Роду. Но я была жива, хоть и оставалась дряхлой старухой — последней девушкой из этой семьи. Когда умирал ее брат, я плакала не от горя — от радости. Это он обрек ее на одиночество, это он сделал мою любимицу несчастной. Это он прекратил Род — вздорный, злобный старик, всю жизнь копивший деньги и так и не сумевший потратить. Вздорный, злобный, подлый. Он видел мои слезы и мою радость. Мое нежелание помочь. Но теперь его нет. Его нет, а я жива.

Холодно. Осенью всегда холодно. Дом разрушен, я сижу на могиле. Почему я жива? Почему не умираю? Мой Род прерван, мне больше не ради чего существовать. Я должна была уйти вслед за ними, унося с собой память о тех, кого хранила веками, кого встречала и оплакивала, чьи могилы сейчас окружают меня.

Старое кладбище. Надгробный камень. Очень холодный. Не стоило бы сидеть на нем такой старухе, как я. Но я сижу — день, два, три… неделю.

Не может баньши настолько пережить свой Род. Своих людей.

Моя жизнь должна была оборваться вместе с жизнью Тарка…

Воистину, годы помутили мой разум!

Нити судеб, паутина судеб. Дом моей Эйш-тан, Ткачихи, перед чьим могуществом склоняются и Князья, и низшие фейри, и Старшие, и люди. Княгини Судеб, единственной, не принадлежащей ни к одной Семье и весь год владеющей землями смертных. Я висела посреди разноцветной паутины, ожидая… чего? Решения. Решения той, чье слово для меня Закон. Если она ошиблась, моя нить оборвется сейчас. А если нет?..

— Нара. — Она лежала в своем гамаке, сплетенном из судеб, накручивала на палец одну из нитей, — то натягивая, то отпуская, — и ждала. Сколько времени она смотрела на меня, прежде чем заговорить? — Прежде ты мне нравилась больше.

— Великая. — Я с трудом опустилась на колени. — Мой Род угас, а я осталась.

Ткачиха засмеялась.

— Ты все такая же, Нара. Даже свою Эйш-тан подозреваешь в ошибке. Разве я могла пропустить твою нить?

— Нет. — Я продолжала ждать решения хранительницы баньши.

— Твой Род не угас, — раздраженно сказала она. Я никогда не решилась бы появиться на глаза Эйш-тан, если бы не крайняя необходимость. Я всегда злила ее. Я! Злила… ее?! Свою богиню и покровительницу.

— Мой Род не угас, — покорно согласилась я. Кто я, чтобы опровергать слова Княгини? — Ты покажешь мне?

— Встань, — велела Ткачиха. — Подойди ко мне.

Я подошла к гамаку, на котором покачивалась Великая и вновь опустилась на колени.

— Нет, не покажу, — шепнула она, возложив руки мне на голову. — Ты должна сама найти его. Поднимись.

Я выпрямилась, с недоумением ощущая, как легко мне было подняться с колен. Куда девался ревматизм, радикулит? Где старческая подслеповатость?

— Вот твоя нить. Смотри.

Баньши единственные, кто при виде нитей судьбы может не разгадывать сплетенные ими загадки, а видеть судьбу своими глазами. Это страшное знание, но никто из нас не смеет уклониться от долга.

Девушка. Против обычая и погоды она распустила волосы, их треплет ветер. Серый плащ на плечах. Девушка оборачивается, я вижу ее лицо. Обычное человеческое лицо, таких много в любой деревне, в любом городе.

— Это ты, — шепчет Ткачиха.

— Я? — неверяще.

Баньши. У человека не может быть таких глаз — заплаканных, несчастных, видящих судьбу своих близких, судьбу, которую нельзя изменить…

Я.

Девушка стоит в огромной очереди перед воротами какого-то города.

— Вольград, — подсказывает Ткачиха. — Там ты найдешь последнего из твоего Рода.

— Покажи мне его, Великая. — Молю, согретая надеждой. Не прерван! Жив! Мой Род жив. Значит, и я могу жить дальше… Она качает головой.

— Нет. Ты не должна его видеть. Иди, ты сразу поймешь, когда он заговорит с тобой. Иди…

Ветер. Холодный, злой ноябрьский ветер. Я кутаюсь в серый плащ, пахнущий мокрой шерстью, но это не помогает. Меня толкают в спину.

— Не спи на ходу! Или двигайся, или уступай очередь!

Я безропотно шагнула вперед. Огромная очередь сдвинулась на целую телегу, это дало людям возможность подойти на три шага вперед. Мой черед подойдет не скоро, хорошо, если до вечера в городе окажусь.

Внезапное озарение заставило застыть на месте и получить еще один тычок.

Меня видят люди!!!

Ткачиха подарила мне тело из плоти и крови. Смертное тело.

О, нет… что же мне предстоит, если пришлось пойти на такое?!

Тиан

Ушел Листопад, прогорели Осенние Костры, на смену им пришли ледяные ливни и стылый, почти зимний ветер. Зима уже стояла на пороге, заглядывала в окна, грозила людям. Уже недолго осталось до того, как Мать-Стужа ступит на землю, оденет голые ветви в белую снежную шубу.

Скорее бы…

Уж лучше зима, чем такая осень.

— Следующий! — рявкаю. Напарник смылся в таверну — греться. А я вот… стою… мерзну… Куцая форменная куртка не спасает от ноябрьских холодов. Хочется попрыгать, чтобы согреться, но не положено. Не хватало еще выглядеть дураком перед… этими…

Хмурюсь, кладу ладонь на торчащую из-за пояса рукоять меча — короткого, тоже форменного, дерьмовенького, не годящегося для боя. Им, как однажды продемонстрировал мой сослуживец, даже колбасу ровно не настрогать.

Купчишка. Трясется, словно осиновый лист. Усатый. Мордатый. Ненавижу!

— Какова цель визита? — рычу, он не отвечает — сует две золотые монеты. Я отмахиваюсь.

Принципиальный, мать мою так! Благородный! Честный! Взяток не беру, девок из ближайшей таверны к себе не таскаю, морды по пьяни никому не бью. Ну просто ангел Единого. Мать бы мною гордилась.

А что толку?

Живу в крысятнике, денег даже на еду не хватает, когда девку в последний раз щупал уже и не помню. Зато честный.

— Следующий!

Крестьянка с двумя детишками. Погостить к родственникам. Пропускаю. Беру три медные монетки и, не глядя, опускаю их в прорезь ящика.

Вот что мне с этой честности, а? У сослуживцев всех жены, дети — карапузы толстощекие. Дома всегда ужин ждет, форма чистая, а ночи жаркие.

Пальцы уже посинели, холод струйками пробирался под широкие рукава и обвивал руки, полз все выше.

Одно утешает: последний день стою.

Перевели меня. В Костряки.

Возвращался я вчера со смены, решил в таверну зайти, кружечку пропустить, благо жалование вчера выдали, да еще и премию накинули в честь дня Основания Вольграда. Иду, гляжу, мальчишка какой-то Линю тащит — девчонку из таверны. Она-то кухаркой там, да подавальщицей — не продажная. А он тащит. Линя кричит, отбивается… Ну я-то и вмешался. Девчонка она хорошая, редко когда не клала в суп лишний кусочек мяса, а кружку до краев приносила, да не пену одну.

Вмешался… на свою голову. Парень-то зыркнул на меня и процедил, дескать он — маг дипломированный, что хочет, то и творит. Маг-то маг, а кулаком в зубы — и свалился. Линя в слезы, я — в холодный пот. Это сейчас я себя героем чувствую, а вот маг очухается — и не останется от меня и горстки пыли. Эти гады что хотят творят — никто им слова поперек не скажет. Люди простые для них — что трава под ногами.

Утром меня к сотнику вызвали. Нажаловался. Ур-р-род.

Нет, обвинить-то меня не в чем было. Не убил же, а зубы маг себе новые отрастит.