Фантастика - Акунин Борис - Страница 17

• Предыдущая
• 17/57
• Следующая

От одного этого взгляда, безо всякой иголки, у Сереги режим включился.

Москвич не спеша (хотя на самом деле, наверно, одним быстрым движением) достал из кармана тяжелую черную штуку.

Пистолет! Настоящий!

Стал поднимать.

Только увидев, как палец жмет на крючок, а дуло изнутри озаряется пороховой вспышкой, Серега проснулся и дернулся в сторону.

Выстрела он почти не слышал (по железке как раз грохотал грузовой состав), лишь мимо уха просвистело.

Назад, на улицу, не побежишь – Штык с парнем дорогу перегородили. Справа высокий забор. Слева несется поезд. Оставалось одно – бежать вдоль путей. Только пуля-то все равно догонит, она не вчетверо, а в сто раз быстрее.

Не побежал Серега, на это ума хватило. Попятился, не сводя глаз с пистолета.

И опять в самый момент выстрела скакнул в сторону. И еще раз. И еще.

Бах! Бах! Бах!

– Вот сука вертлявая! – выругался московский, выставил руку с волыной вперед и побежал прямо на Дронова.

Тот развернулся и дернул вдоль железки что было мочи, стараясь двигаться не по прямой, а зигзагами.

Товарняк уже пронесся, и до переезда с автоматическим шлагбаумом оставалось всего ничего. Там машины ходят, фонари горят – добежать бы только.

Теперь жахнуло громко, и пуля просвистела у самой шеи.

Серега с перепугу зажмурился – и не заметил под ногой камень. С разбегу, с размаху зарылся мордой в землю, чуть через голову не перелетел. Больно!

Хотел подняться, а правая нога не держит! Подвернул. А может, вообще сломал.

Недалеко оторвался он от погони, метров на тридцать. Если б нога не подвела, удрал бы, а так всё, кранты.

Московский неторопливо трусил к нему по дорожке, на ходу меняя обойму. Штык поспевал сзади.

Вдруг кто-то громко крикнул:

– Эээй, ребяаатааа! Чтооо это у вааас тууут творииитсяаа?

На переезде, по ту сторону железки, стоял мужик, то есть гражданин – в шляпе, при галстуке. Наверно, не слышал выстрелов, а то дунул бы от греха.

Московский остановился, оглянулся на Штыка.

Тот махнул рукой: валим отсюда!

Ясно, зачем им свидетель? Одно дело Серегу Дронова кокнуть и после под электричку кинуть. Совсем другое – грохнуть солидного человека в шляпе. Тем более там еще «волга» стояла, черная, с зажженными фарами. Вроде даже и шофер за рулем сидел.

Штыка с его московским мочилой как ветром сдуло.

Гражданин подошел.

Сначала еле двигался, но когда Серега понял, что останется жив, и съехал с «токо-така», шаг незнакомца сразу ускорился.

– За что это они тебя пристрелить хотели? – с любопытством спросил он, присаживаясь на корточки.

Значит, все-таки слышал выстрелы? И не убежал? Чудно.

– Ногу зашиб? – Гражданин помог подняться, довел Серегу до штабеля бревен, усадил. – Жалко. Такие ноги беречь надо. Какой спурт!

– Чего? – насторожился Дронов.

– Спурт. Рывок в забеге. Я не замерял, но, по-моему, на мировой рекорд тянет. Конечно, когда в спину из «Макарова» палят, всякий припустит, но такой скорости я еще не видывал. Так за что тот парень в тебя выстрелил?

Не «стрелял», а «выстрелил»? Значит, дядька видел только самый конец – как Серега, пригнувшись, дул вдоль шпал. Ну да, раньше ему товарняк заслонял, понятно.

– Не знаю. Шпана какая-то привязалась, – пробурчал Серега и потрогал щиколотку. Кажется, опухает.

– А ты сам кто? – не отставала любопытная шляпа.

Между прочим, он мне жизнь спас, подумал Серега и ответил по-вежливому:

– Серега я. Дронов.

– А я Иван Пантелеевич. Будем знакомы.

Крепко пожал руку.

Потом обернулся к машине, крикнул:

– Эй, Володя, давай сюда.

Если на черной «волге» раскатывает, да еще с водилой, значит, какой-то шишкарь.

Тачка переехала на эту сторону, подрулила вплотную к штабелю.

– Ну-ка, развернись. Посвети сюда дальним.

Серега прикрыл глаза от яркого света, а Иван Пантелеевич присел, расшнуровал ему ботинок и осторожно пошевелил ступню.

– Тихо, не дергайся… Слава богу, не перелом. И связки вроде целы. Ерундовское растяжение. Через три дня заживет. Повезло тебе. И соколам тоже.

При чем тут соколы, Серега не врубился. Подумал, может, ослышался.

– Вы доктор, да?

Очень уж ловко дядька ощупал ногу, даже больно не сделал.

– Нет, Сергей, я не доктор, – весело ответил Иван Пантелеевич, выпрямляясь. – Я человек, который доверяет своей интуиции. И если она за каким-то хреном велит ему не сидеть у закрытого шлагбаума, а на минутку выйти и подышать свежим воздухом, я ее слушаю.

Сколько дядьке лет, понять было трудно. Лицо у него было не то чтобы молодое, но и не старое. Хорошее такое лицо, крепкое.

– А еще, Сережа, я член правления спортивного общества «Ленинские соколы». И сейчас ты поедешь со мной – все равно на одной ноге далеко не упрыгаешь. Двинем мы с тобой в одну хорошую больницу, где тебе грамотно наложат повязку. А по дороге, Сергей, у нас с тобой будет очень серьезный разговор.

Нынче с утра саундтрек как взбесился. Еще толком не проснувшись, Роберт услышал вздохи труб и нервные взвизги струнных, а стоило ему открыть глаза и прищуриться от льющегося в спальню солнца, как грянула увертюра: мощная, торжественная, с взлетами, от которых замирало сердце.

Музыка вела себя неординарно и позднее, когда Дарновский умывался, брился, «брал» душ (он любил англицизмы, считал, что они придают его манере выражаться неповторимость и шарм). Потом неспешно завтракал с женой (ей на работу было к двенадцати, у него же четверг и вовсе числился «библиотечным днем»), а сам всё прислушивался к мелодическому буйству, обрушившемуся на его душу. Или на мозг? Этот вопрос он для себя за десять лет так и не решил. Если у человека есть душа, то, наверное, все-таки на душу.

«Саундтреком к лайфстори» Роберт прозвал свою внутреннюю музыку, еще когда был сопливым щенком и только-только привыкал жить с Даром. Не такое дурное название, между прочим. Если относиться к жизни, как к кинокартине, в которой ты играешь главную роль. Правда, с режиссером ты никогда не встречался и сценария не читал, но это у всех так. Роберт, по крайней мере, хоть слышит музыкальное сопровождение, а другим не дано и этого. Музыка к фильму «Жизнь Р. Дарновского» была качественная, не такая, как в кичовых киноподелках, где, если на экране происходит что-то грустное, то ноют флейты и скрипки, а если кто пошутил или поскользнулся на апельсиновой корке, то за кадром звучит «ха-ха-ха». Саундтрек у Роберта очень часто не совпадал, а то и контрастировал с происходящим. Вроде день как день, ничего особенного от него не ожидаешь, но музыка обещает: жди, готовься, сегодня что-то случится.

Поэтому, зная, что саундтрек никогда не обманывает, Дарновский с утра был настороже, глядел и слушал в оба.

Инструментальное богатство и симфонический размах концерта предвещали день необыкновенный, а между тем всё пока шло обычным чередом. Ну, кофе с молоком, чуть подгоревший тост, по радио пел Валерий Леонтьев, жена говорила про скучное.

Как всегда, опустив свои замечательные пушистые ресницы и неглубоко затягиваясь сигаретой, она лениво рассказывала про то, как встретила свою однокурсницу, дочь бывшего секретаря ЦК. Роберт эту Машу Демьянцеву помнил плохо, поэтому слушал вполуха – сосредоточился на саундтреке.

– Ну и чем она занимается? – рассеянно спросил он.

– Дурью мается, – вздохнула жена, сбив алым ногтем столбик пепла.

– В каком смысле?

– В прямом. Сидит на дури и жутко от этого мается. Когда папочка лег в Кремлевскую стену, муженек сразу сделал ласты. Сама она ни черта не умеет. Распродает антикварку и колет всякую бяку. Другую бы посадили давно, но она все ж таки Демьянцева.

– Ясно. – Роберт подавил зевок. – Ты прямо сейчас на работу?

• Предыдущая
• 17/57
• Следующая