Ф. М. Том 1 - Акунин Борис - Страница 25
- Предыдущая
- 25/58
- Следующая
— Папа на самом деле не такой! — дрожащим голосом выкрикнула Саша. — Он просто болен!
— Конечно. И я обязательно его вылечу. — Зиц подошёл к кровати, наклонился. — Филипп Борисович, ведь вы умный, интеллигентный человек. Взгляните на своё состояние с научной точки зрения. В результате травмы у нас с вами проблемка по части физиологии мозга. Произошёл перекос гормоноснабжения, вы повышенно возбудимы, но зачем же так травмировать Сашу? Ведь она ваша дочь!
Морозов осклабился.
— А кого тут ещё травмировать? Этого мерина переодетого, что ли?
Он дёрнул головой в сторону Вали — та аж руками всплеснула от такого ужасного оскорбления.
Ника же поневоле был впечатлен. Впервые на его памяти кто-то с ходу определил Валино гендерное происхождение.
— Не обращайте внимания, он психически болен, — шепнул Валентине врач. — Филипп Борисович, я ввожу вам внутривенно препарат моей собственной разработки. Он поможет вашему мозгу справиться с последствиями травмы. Всё вернётся на свои места. Но на это понадобится время. Сколько — не знаю. Торопиться опасно — слишком большая нагрузка на сердце, а электрокардиограмма у вас не очень.
— Тю-тю-тю, — сказал на это достоевсковед. — Пойди лучше, *** *******.
Загнул такое, что Ника не решился даже посмотреть в Сашину сторону.
У Зица в кармане запищал телефон.
— Ой, ради Бога, простите! — заизвинялся доктор перед невидимым собеседником. — Совсем из головы вон! Сейчас, сейчас бегу! Одна минута.
Рассоединился, скороговоркой объяснил:
— Меня уже десять минут ждут, совсем забыл. Попробуйте восстановить эмоциональный контакт. Попытка — не пытка. Только ни в коем случае не отстёгивать и близко не подходить. Как бы ни прикидывался, как бы ни упрашивал. Если что — Миша за дверью.
И был таков.
— Ничего, — мрачно заявила Валя. — Если что, я его и без Миши вырублю.
Она хотела показать больному кулак, но Ника удержал запястье уязвлённой помощницы. Надо было и в самом деле попытаться установить контакт с этим монстром. Иначе как найти вторую половину рукописи? И «перстень Порфирия Петровича»!
О том же, кажется, подумала и Саша. Она посмотрела на Фандорина, едва заметно кивнула: мол, попробуйте, на вас вся надежда.
— Хм. Филипп Борисович, моя фамилия Фандорин… Ваша дочь рассказала мне о ситуации в вашей семье. Пора переводить в швейцарскую клинику очередной взнос, двадцать тысяч евро. Там же ваш сын, Илья…
На глазах у Морозова выступили крупные слезы, а одна даже скатилась по щеке.
— Илюша… Илюшечка, сыночек, — растроганно пробормотал больной.
Воодушевлённый такой реакцией, Ника заговорил уверенней:
— Для спасения Илюши эти деньги необходимы. Срочно!
Филипп Борисович горестно вздохнул:
— Но у меня нет денег. Сами видите, добрая вы душа, в каком жалком я состоянии.
— А рукопись Достоевского? Вы где-то спрятали её вторую половину. И «перстень Порфирия Петровича» тоже спрятали. Постарайтесь вспомнить. Это очень, очень важно!
Человек на кровати наморщил лоб, словно пытаясь напрячь мысли.
Напряжённое молчание.
Ника, Саша и Валентина боялись пошевелиться.
Повздыхав, поцокав, Морозов проговорил:
— Как же, как же. Неизвестное творение величайшего Федора Михайловича. Жёлтые странички. Сухие такие, ломкие. Дрянь бумажки. Станешь подтираться — всю задницу обдерёшь… Ой, ой, глазами-то захлопали! Умора!
Он затрясся в приступе злобного хохота, и стало окончательно ясно: мерзавец издевается. Где рукопись, отлично помнит, но говорить не намерен. Наплевать ему теперь и на больного сына, и на былого кумира Достоевского. Да и на деньги тоже. «Сжёг всё, чему поклонялся», вспомнил Ника строки (кажется, тургеневские), процитированные доктором.
— Шеф, — сказала Валя, оглянувшись на дверь, — а давайте я этому гаду по ушам надаю. Отлично освежает память.
Саша всхлипнула:
— Не надо! Пожалуйста!
— Преданная дочь молит за отца. Я растроган, — продолжала веселиться жертва синдрома. — Хочешь, Сашок, отдам тебе эти бумажки? Мне-то они даром не нужны.
— Отдай, папа. Скажи, куда ты их спрятал. Девушка смотрела на отца о такой мольбой, что, казалось, и камень бы дрогнул.
— Скажу, скажу. Но не за здорово живёшь. Развлеки больного папочку. Расскажи что-нибудь пикантное, с порнушечкой. Ты ведь у меня девочка-дюймовочка, целочка-переспелочка. А гормончики-то тоже попискивают, гипофиз или что там подкачивают (ты про это у доктора спроси). Тельце соком наливается. Неужто никогда о **** не думаешь, девственница ты моя Орлеанская? Ду-умаешь, ещё как думаешь. А если думаешь, то неужели в постельке там или в ванной ручонками не пошаливаешь? Опиши, с физиологическими подробностями. Тогда и я тебе про рукопись расскажу. Ну, давай.
Он сглотнул слюну и отвратительно оскалился. Дочь стояла, опустив голову.
— Молчишь? Не хочешь сделать больному старику приятное? Тогда катись в *****. Вместе со своим Илюшечкой.
Саша в ужасе попятилась.
— Алё, папаша, — вышла вперёд Валя. — Хочешь порнушки? Тогда не по адресу обращаешься. Давай я тебе расскажу, из личного опыта. А-ля карт, на любую тему.
Филолог-расстрига брезгливо фыркнул.
— У вас, нелепое создание, не получится. Тут ведь главное не фабула, а исполнение. В нем, выражаясь по-еврейски, самый цимес. — Старикашка облизнулся. — Чтоб со стыдливым румянцем, с дрожью в голосе. Голенькая перед всеми. И чтоб потом со сраму под землю провалилась. Вот что возбудительно. А вы с вашей дешёвкой.
На Сашу было невозможно смотреть — она допятилась до самой стены, вжалась в неё и вся окоченела.
— Послушайте, вы, больной… — яростно начал Николас, но сдержался. Ведь в самом деле больной человек, что с него возьмёшь? — Перестаньте издеваться над девочкой. Иначе я вызову охранника, и на вас снова наденут намордник.
— Да как же я в наморднике про рукопись-то расскажу? И про расчудесный перстенёк с бриллиантом? — удивился Морозов и вдруг с интересом принялся разглядывать Фандорина. — А, может, вы? У вас хорошо получится, по глазам вижу. Давайте, расскажите что-нибудь самое стыдное, самое неприличное из вашей жизни. Да смотрите, не обманите. Не подсуньте какую-нибудь фальшивку. Мне правда нужна, брехню я сразу распознаю. И в ответ тоже навру. Ну, валяйте. Про самое непристойное. Только обязательно с сексиком, а не про то, как вам на улице приспичило и вы в чужом подъезде нагадили. Это не засчитаю.
— Идёмте отсюда, — махнул Николас девушкам. — Ничего он нам не скажет.
— Нет, погодите! — Саша бросилась к нему, схватила за руку. — А как же Илюша? Я бы ему рассказала, я бы всё сделала! Но чего он хочет, я не могу… Не потому что не хочу, а потому что нечего. Я бы напридумывала, но… Я не умею. И догадается он.
А Морозов со своего ложа подхватил:
— Выручите девочку. Вы же джентльмен… Ой, глядите, покраснел! Сейчас отважится! Ну же, благородное сердце! Ланселот Озёрный! Вперёд, за честь дамы!
Да ни за что на свете, сказал себе Ника, катитесь вы все… Но знал уже, что никуда он из этой проклятой палаты не уйдёт. Не сможет.
— Ладно, будет вам про неприличное, — глухо проговорил он, глядя на гнусного старикашку с ненавистью. — Но если вы после этого нас обманете…
— Шеф, я ему тогда своими хай-хилами запрыгну на проблемное место и спляшу там чечётку, — хищно пообещала Валя.
Что рассказывать, Ника уже знал. Эта сцена ему до сих пор иногда снилась в кошмарах, хотя прошло столько лет: раскрывается дверь, там застыла тётя Синтия с чайным подносом в руках, и её глаза-незабудки так и лезут из орбит.
— Просим, просим, — торопил главный слушатель.
На него-то наплевать, потому что он не человек, а диагноз, но вот остальные слушатели…
Валя уселась, выжидательно уставилась на начальника. И даже скромница Саша опустилась на стул, приготовилась слушать: упёрлась локтями в колени, обхватила щеки ладонями.
Впрочем, в ту сторону Фандорин старался не смотреть. Сдавленным голосом, едва шевеля губами, он начал:
- Предыдущая
- 25/58
- Следующая
