Зримая тьма - Голдинг Уильям - Страница 48

• Предыдущая
• 48/63
• Следующая

— Я не могу из-за пустых прихотей бросать магазин. Сам знаешь. А Рут ушла за покупками. Я никак не смогу уйти до тех пор…

Зазвонил колокольчик — конечно, это была Рут. Эдвин торжествующе обернулся к Симу:

— Видишь?

Теперь Сим всерьез разозлился.

— Банальное совпадение!

— Все одно к одному. Доброе утро, Рут.

— А, Эдвин!

— Все тратишь деньги, дорогая?

— Да так, по мелочи. Ничего серьезного.

— Я как раз объяснял Эдвину, что не могу оставить магазин.

— Почему не можешь? Сходи перекуси. Я с удовольствием посижу вместо тебя.

— Теперь-то видишь, мой дорогой Сим? Конечно, банальное совпадение!

Когда Сима понукали, он становился упрямым.

— Не хочу я никуда идти!

— Пройдись с Эдвином, дорогой. Свежий воздух тебе только на пользу пойдет.

— Никогда мне он не шел на пользу. И теперь не пойдет.

— Вставай, вставай!

— Не понимаю, чего ради… Ладно, Рут, если придут от Грэма, скажи им, что Гиббон у нас все-таки неполный. Отсутствует один том «Произведений разных лет». Но зато есть полный «Упадок и крушение…» в хорошем состоянии.

— Первое издание.

— Цена за «Упадок» как договорились. На остальном новые ценники.

— Я запомню.

Сим надел пальто, шарф, шерстяные перчатки, мягкую шляпу. Они бок о бок зашагали по Хай-стрит. Часы на башне Культурного центра пробили одиннадцать, и Эдвин кивнул в их сторону.

— Вот здесь я его и встретил.

Сим не ответил, и они молча прошли мимо Культурного центра, на кладбище при котором еще оставались кое-какие надгробья. «Харольд Кришна», «Чанг и Детани — готовое платье», химчистка Бартолоцци, китайская закусочная «Мамма Миа». В дверях бакалейной лавки Сунда Синга один из братьев Синг певуче разговаривал с белым полицейским.

Храм и новая мечеть. Закрытый на ремонт Клуб либералов, стены исписаны и изрисованы сверху донизу. Не ходи стадом. Война чернозадым. Фагглстон — ремонт обуви.

Эдвин обогнул сикхскую женщину в цветастом наряде, частично скрытом под плащом. Ярдов двенадцать Сим пробирался за ним среди белых мужчин и женщин, ожидавших автобуса. Эдвин сказал через плечо:

— Когда я приехал после войны, все было по-другому, правда? Лондон еще не наползал на нас со всех сторон. Гринфилд был зеленой деревушкой…

— Да, если зажмурить один глаз. Викарием был Понсонби. Значит, ты здесь встретил своего человека.

— Я хотел взглянуть на деревянную скульптуру юного Стивена. Он делает успехи — правда, пойдет не слишком далеко. Но хоть какая-то польза от того, что это место переделали в Культурный центр. Там еще была выставка, как его, который насекомых фотографирует. Ты понял, о ком я говорю. Потрясающе. Ах, да — детский драмкружок репетировал эту вещь Сартра… ну, знаешь… «За запертой дверью» — в этом, в северном приделе…

— Ты имеешь в виду северный неф, где раньше хранили утварь для причастий.

— Ну, Сим, старая ты калоша! Ты даже никогда не причащался! Не забывай, что мы — многорасовое сообщество, и все религии суть одна.

— Попробуй сказать это в мечети.

— Что я слышу? И ты теперь ходишь стадом?

— Не ругайся. Этот человек…

— Я его встретил как раз там, где… нет, не там. Купель была с другой стороны. Но он стоял под западным окном, рассматривая одну из древних надписей.

— Эпитафий.

— Видишь ли, я преподаю литературу. И живу литературой. В сущности, вся школа ею живет. Вчера, после этой встречи, я внезапно подумал, когда рассказывал о хрониках Шекспира, — Господи, вот почему он не заботился о том, чтобы печатать все это барахло! Понимаешь, он знал. Должен был знать, правда?

— «Венера и Адонис». «Лукреция». И еще сонеты.

— Молодой человек, буква убивает. Кто это сказал?

— Ты нашел это среди напечатанного.

— Время от времени мы с ним умолкали. Я имею в виду, совсем умолкали. Во время одной из таких пауз мне пришло кое-что в голову. Понимаешь, эти мерзкие самолеты убили тишину; и я подумал, что если, если он сам, или мы вместе могли бы найти место, где сохранилась абсолютная тишина… думаю, потому-то он и пошел в Культурный центр. Искал тишину — и, конечно, не нашел. Так что мы не все время говорили. То есть я говорил. Ты когда-нибудь замечал, что я очень много говорю — настоящее недержание речи, разговор ради разговора? Так вот, этого не было. В тот момент не было.

— Ты рассказываешь о себе, а не о нем.

— Но в том-то все и дело! Какую-то часть времени я… в общем, я говорил на Ursprache.[13]

— По-немецки?

— Зачем ты… Боже, насколько проще было этим древним философам и теологам, говорившим на латыни! Нет, я забыл. На ней не говорили. Это было что-то вместо печатного слова — то, что ему предшествовало. Сим, я говорил на безгрешном языке духа. На райском языке.

Эдвин искоса бросил на Сима вызывающий взгляд и вспыхнул. Сим почувствовал, что его лицо тоже пылает.

— Ясно… — пробормотал он. — Итак…

— Ты не понимаешь. И чувствуешь себя неловко. Я тоже не понимаю и тоже чувствую неловкость…

Эдвин снова засунул кулаки в карманы пальто, сдвинул их на самом интимном месте и с жаром продолжил:

— Не то, что надо, да? Никуда не годная форма, верно? Несколько по-методистски, не так ли? Дворовый треп, да? Просто болтовня, и все. Момент прошел, и я не могу пережить его еще раз. Остается лишь вспоминать, а что такое память? Бесполезный шум. Нужно было схватить мгновение и зашить за подкладку пиджака, куда-нибудь сюда. А теперь мы только краснеем как парочка школьниц, уличенных в сквернословии. Только обратной дороги нет. Ты уже встрял в это дело Сим. Относись к этому как к науке, тебе станет легче. А я попытаюсь описать это воспоминание настолько точно, насколько… Я сказал семь слов — короткое предложение — и увидел его перед собой как сияющую святую форму. О, я забыл, мы ведь придерживаемся научного подхода, да? «Сияющая» — годится. «Святая»? В тот момент — ощущение было таким, какое в религиозной традиции обычно связывается со словом «святое». В общем, это был свет не из нашего мира. Теперь можешь смеяться.

— Я не смеюсь.

Некоторое время они шли молча. Эдвин крутил головой, подозрительно и настороженно. Он задел плечом маленькую метиску и тут же превратился в светского Эдвина, который всегда казался реальнее любой другой из его личин.

— Простите пожалуйста… непростительная неуклюжесть… Вы уверены..? Нет, правда, так нехорошо с моей стороны! Вы не ушиблись? Спасибо вам большое, огромное спасибо! Всего хорошего! Да, всего хорошего!

Затем, словно светского Эдвина внезапно выключили, на Сима снова оглянулся Эдвин настороженный.

— Да. Я так и думал. Спасибо тебе.

— Что это были за слова?

Сим с изумлением увидел, как яркий румянец разливается по шее Эдвина, его лицу, низкому лбу, уходит под густые седеющие волосы. Эдвин сглотнул, и даже под завязанным шарфом было заметно, как его выпуклое адамово яблоко дернулось вверх и вниз. Он застенчиво кашлянул.

— Не могу вспомнить.

— Ты же…

— Все, что у меня осталось, — память о семи словах и память об этой форме, тогда нечеткой, а сейчас застывшей… бесцветной, увы…

— Ты прямо как Анни Безант.

— Вот именно! Вот в чем все дело! Я делал так, как она, или, скорее, так само вышло… До сих пор мы следовали за… теми, чьи мысли казались нам верными, чья философия, чья религия, чья мораль могли дать нам то, что мы искали; что могло разрешиться завтра, послезавтра или через год благодаря некоему откровению… Так вот — это случилось! Настало завтра, настал тот самый год! Да надо ли тебе объяснять, Сим: я больше ничего не ищу — я нашел там, в парке, сидя возле него. Он дал мне это.

— Ясно.

— Знаешь, я был немного подавлен, когда ты… Удручен. Да, удручен и подавлен.

— Прости. Это моя вина. Невежливо с моей стороны.

— Все сходится, как и должно быть. Я думаю, он не стал бы возражать против слова написанного, не печатного… ведь если человек записал своей рукой…

• Предыдущая
• 48/63
• Следующая