Зримая тьма - Голдинг Уильям - Страница 46

• Предыдущая
• 46/63
• Следующая

Сим моргнул и встряхнулся, как всегда делал в подобные мгновения, и вышел из-под своей кучи мусора на дневной свет, просочившийся сквозь витрины. Наступало дерзкое, циничное ежеутреннее мгновение, когда он проходил между романами, поэзией, литературной критикой, с одной стороны, и Библиями, молитвенниками, пособиями по рукоделию и справочниками коллекционеров-любителей — с другой. В это мгновение он глумился над собой, своими предками и старым добрым семейным делом, сейчас неумолимо катившимся ко всем чертям. Он взял себе в привычку глумиться даже над детскими книжками, которые много лет назад выставил в углу огромной витрины. Рут, вернувшись в тот день из магазинов, ничего не сказала. Но позже, поставив чашку чая ему на рабочий стол, она бросила взгляд на витрину.

— Смотрю, ты меняешь наш облик.

Он пытался это отрицать, но, разумеется, Рут была права. Он увидел девчушек Стэнхоупа, идущих по улице, взявшись за руки, и внезапно ощутил, что каждая пылинка в магазине сделана из свинца и что сам он сделан из свинца, а жизнь (которая проходит мимо) — такая же яркая и невинная, как эти две близняшки. С какой-то тайной страстью он начал закупать детские книги, притом новые, и выставлять их в левом углу витрины. Прибавка к обороту оказалась ничтожной: бывало, родители покупали что-нибудь на Рождество, но в другое время года — почти никогда, разве что на дни рожденья.

Сим иногда задумывался: когда его отец оформлял витрину, не руководила ли его выбором такая же неосознанная мотивация? Его отец-рационалист выставил в витрине хрустальный шар, полную «Книгу перемен» и набор карт Таро. Свои собственные побуждения Сим представлял себе слишком хорошо. Детские книжки служили приманкой для близняшек Стэнхоуп, чтобы те хоть до какой-то степени заменили его собственных детей — Маргарет, вышедшую замуж и уехавшую в Канаду, и Стивена, которому никогда не выйти из лечебницы, где родители посещали его неделя за неделей, наталкиваясь на абсолютную отчужденность. И прелестные девчушки в самом деле пришли. Они едва дотянулись до дверной ручки, но держались с той спокойной уверенностью, какую обычно дает осознание своей привилегированности. Близняшки рассматривали книги с тем же важным вниманием, с каким котята изучают мир своими носами. Они открывали книги, листая их страница за страницей, и хотя читать с такой скоростью не мог бы ни один человек, казалось, что они все-таки читают: светленькая, Тони, отложив детскую книгу, принялась за взрослую; потом вторая захихикала над картинкой, тряся темными кудряшками на прелестной головке…

Рут все поняла, как ей ни было горько. Она пригласила их в гостиную и предложила лимонада с пирогом, но больше девочки не приходили. Потом Сим частенько стоял в дверях, когда они шли в школу, сперва с гувернанткой, потом сами. Он точно знал, когда занять свой пост, изобразив отрешенность, чтобы получить в награду крохотный дар, преподносимый по-королевски:

— Доброе утро, мистер Гудчайлд!

— И вам доброе утро, маленькие мисс Стэнхоуп!

Так они росли в своей красоте. Прямо по Вордсворту.

Из гостиной вышла Рут, она собиралась за покупками.

— Вчера видела Эдвина. Забыла тебе сказать. Он обещал заглянуть.

Беллы жили в усадьбе Спраусона; занимали там квартиру. Когда-то Сим завидовал Беллам, живущим рядом с близняшками. Но это осталось в прошлом. Девочки уже давно не дети — хотя не так уж давно, всего лет десять прошло, — и, конечно, выросли из детских книг.

Словно прочитав его мысли, Рут кивнула в левый угол витрины.

— Может, попробуешь что-нибудь другое?

— Например?

— Домоводство. Издания Би-Би-Си. Рукоделие.

— Я подумаю.

Она уже шла по Хай-стрит среди чужеземных одеяний. Сим кивнул и продолжал кивать, соглашаясь с ней, но зная, что не уберет детских книг. Пусть на них ложится свинцовая пыль. Пусть это называют упрямством. Он резко повернулся к куче книг, сваленных возле стола; книги из Лангпорт Грэндж, которые надо разобрать и оценить… работа, работа, работа!

Эта работа ему нравилась — из-за нее он и продолжал отцовское дело. Аукционы были для него тяжелым испытанием — Сим был трусом и не верил в свою легкую руку. Но разбирать потом книги — все равно что промывать золотоносный песок. Ты подкрадываешься к лотку с породой, ловишь глазом многозначительный отблеск; и после всех ужасов аукциона — в твоих руках первое издание «Введения в исследование росписи по стеклу» Уинстэнли в идеальном состоянии!

Да, так было. Один раз.

Сим уселся за стол, но тут распахнулась дверь, звякнул колокольчик — и явился Эдвин собственной персоной, необъятный, как сама жизнь, или стремящийся к необъятности жизни, в своем клетчатом пальто и желтом развевающемся шарфе, по-прежнему одевавшийся как студиозус тридцатых годов, только широких штанов не хватало для полного соответствия облику эпохи.

— Сим! Сим!

Порыв ветра, словно Эдвард Томас встретился с Джорджем Борроу, ветер над вереском, ветер великой Природы, но одновременно — утонченный, интеллигентный и духовно искренний.

— Сим! Сим, дорогой мой! Какого я встретил человека!

Эдвин Белл пересек магазин, уселся на край стола, как женщина верхом на лошадь, уронил на пол учебник, который принес с собой, и экземпляр «Бхагават-Гиты». Сим откинулся в кресле, снял очки и, прищурившись, поглядел на полное нетерпения лицо, практически неразличимое на фоне окна.

— Что на сей раз, Эдвин?

— Ессе homo,[10] — если мои слова не прозвучат чудовищным богохульством, а мне, знаешь ли, Сим, они богохульством не кажутся. Совершенно невероятное существо… и производит такое впечатление… Знаешь ли, я… я взволнован!

— Это с тобой часто бывает.

— После стольких лет ожидания! Я действительно чувствую — вот она награда за терпение! Наконец-то… Я знаю, что ты хочешь сказать…

— Я ничего не хотел сказать!

— Ты хотел сказать, что мои лебеди всегда оказывались гадкими утятами. Да. Так оно и было. Признаю без возражений.

— Вся эта теософия, сциентизм, Махатма…

Эдвин чуть-чуть притих.

— Эдвина того же мнения, — кивнул он.

Должно быть, брак Эдвина и Эдвины Белл был предначертан с момента сотворения вселенной. Очевидность этой предначертанности заключалась не только в совпадении имен. Они были настолько похожи друг на друга, что всякий плохо знакомый с ними человек мог бы принять их за трансвеститов. Тем более что у Эдвина голос был слишком писклявый для мужчины, а у Эдвины — слишком хриплый для женщины. Сим до сих пор краснел, вспоминая один из первых телефонных разговоров с ними. Ему ответил писклявый голос, и он сказал: «Привет, Эдвина!» Но голос возразил: «Сим, это же Эдвин!» В следующий раз ему ответил хриплый голос, и он сказал: «Привет, Эдвин!» — услышав в ответ: «Сим, это же Эдвина!» Когда супруги выходили на Хай-стрит из усадьбы Спраусона, вернее, из своей квартиры в усадьбе Спраусона, на них всегда были одинаковые шарфы, высовывающиеся из-под одинаковых пальто. Эдвина отличалась от мужа более короткой стрижкой и высокой грудью. Полезная примета.

— По-моему, у Эдвины всегда было больше здравого смысла.

— Ну, Сим, ты говоришь это только потому, что все так отзываются о женах, когда им больше нечего сказать. Я называю это «синдромом любимой женушки».

Зазвонил телефон.

— Да? Да, есть. Подождите минутку, пожалуйста. В хорошем состоянии. Семь фунтов десять… прошу прощения, я имел в виду — семь пятьдесят.[11] У нас есть ваш адрес? Да, конечно. Да, пришлю, — он положил трубку, сделал пометку в настольном календаре, снова откинулся в кресле и посмотрел на Эдвина.

— Ну? Дальше!

Эдвин пригладил волосы на затылке, в точности повторяя жест Эдвины. Росли вместе.

— Так значит, об этом человеке. Мужчина в черном.

— Где-то я это слышал. Мужчина в черном. Женщина в белом.

Эдвин издал резкий, торжествующий смешок.

• Предыдущая
• 46/63
• Следующая