Алмазная колесница. Том 1 - Акунин Борис - Страница 4
- Предыдущая
- 4/34
- Следующая
— Скорбные вести о драме в Японском море! — надрывался первый. — Российский флот сожжён и потоплен!
Второй орал:
— Знаменитая шайка «Московских Лихачей» наносит удар в Петербурге! Раздета дама высшего света!
— Первые списки погибших! Множество дорогих сердцу имён! Зарыдает вся страна!
— Графиня Эн высажена из кареты в наряде Евы! Налётчики знали о спрятанных под платьем драгоценностях!
Штабс-капитан купил «Вечернюю Россию» с огромной траурной каймой, дама — «Русское вече», но приступить к чтению не успели.
Дверь внезапно открылась, и въехал огромный, не поместившийся в проем букет роз, сразу наполнивший купе маслянистым благоуханием.
Над бутонами торчала красивая мужская голова с холёной эспаньолкой и подкрученными усами. Радужно сверкнула бриллиантовая заколка на галстуке.
— Этто ещё кто такой?! — воззрился на Рыбникова вошедший, и чёрные брови грозно поползли вверх, однако в ту же секунду, приглядевшись к неказистой внешности штабс-капитана, красавец совершенно на его счёт успокоился и более вниманием не удостаивал.
— Лика! — воскликнул он, падая на колени и бросая букет под ноги даме. — Я люблю всею душою одну лишь тебя! Прости, умоляю! Ты же знаешь мой темперамент! Я увлекающийся человек, я артист!
Оно и видно было, что артист. Обладателя эспаньолки нисколько не смущала публика — а кроме выглядывавшего из-за «Вечерней России» штабс-капитана за интересной сценой наблюдали ещё и зрители из коридора, привлечённые умопомрачительным ароматом роз и звучными ламентациями.
Не стушевалась публики и прелестная дама.
— Всё кончено, Астралов! — гневно объявила она, откинув вуаль и сверкнув глазами. — И чтоб в Москве появляться не смел! — От умоляюще простёртых дланей отмахнулась. — Нет-нет, и слушать не желаю!
Тогда кающийся повёл себя странно: не вставая с колен, сложил руки на груди и глубоким, волшебнейшим тенором запел:
Дама побледнела, заткнула ладонями уши, но божественный голос наполнил собою купе, да что купе — заслушавшись, притих весь вагон.
Обворожительную мелодию Доницетти прервал третий звонок, особенно длинный и заливистый.
В дверь заглянул кондуктор:
— Господ провожающих прошу немедленно выйти, отправляемся. Сударь, пора! — коснулся он локтя чудесного певца.
Тот кинулся к Рыбникову:
— Уступите билет! Даю сто рублей! Тут драма разбитого сердца! Пятьсот!
— Не смейте уступать ему билет! — закричала дама.
— Не могу-с, — твёрдо ответил штабс-капитан артисту. — Рад бы, но безотлагательная казённая надобность.
Кондуктор утянул обливающегося слезами Астралова в коридор.
Поезд тронулся. С перрона донёсся отчаянный крик:
— Ликуша! Я руки на себя наложу! Прости!
— Никогда! — выкрикнула раскрасневшаяся пассажирка и вышвырнула великолепный букет в окно, засыпав весь столик алыми лепестками.
Обессиленно упала на бархатное сиденье, закрыла лицо пальчиками и разрыдалась.
— Вы благородный человек, — сказала она, всхлипывая. — Отказались от денег! Я так вам признательна! Выпрыгнула бы в окошко, честное слово!
Рыбников пробурчал:
— Пятьсот рублей деньги большущие. Я в треть столько не получаю, даже со столовыми и разъездными. Но служба. Начальство опозданий не прощает…
— Пятьсот рублей давал, фигляр! — не слушала его дама. — Перед публикой красовался! А в жизни — мелочный человек, экономист, — это слово она произнесла с безграничным презрением, даже всхлипывать перестала. — Живёт не по средствам!
Заинтересовавшись логическим противоречием, содержавшимся в этой реплике, Василий Александрович спросил:
— Виноват-с, недопонял. Так он экономен или живёт не по средствам?
— Средства у него огромные, да только он по ним не живёт! — объяснила спутница, уже не плача, а озабоченно разглядывая в зеркальце слегка покрасневший носик. Мазнула пуховкой, поправила золотистую прядку у лба. — В прошлом году получил почти сто тысяч, а прожили едва половину. Всё «на чёрный день» откладывает!
Тут она окончательно успокоилась, перевела взгляд на соседа и церемонно представилась:
— Гликерия Романовна Лидина.
Назвался и штабс-капитан.
— Очень приятно, — улыбнулась ему дама. — Я должна объяснить, раз уж вы оказались свидетелем этой безобразной сцены. Жорж обожает устраивать спектакли, особенно при зрителях!
— Он что, вправду артист?
Гликерия Романовна недоверчиво похлопала чуть не дюймовыми ресницами:
— Как? Вы не знаете Астралова? Тенор Астралов-Лидин. Его имя на всех афишах!
— Не до театров, — равнодушно пожал плечами Рыбников. — Некогда, знаете, по операм расхаживать. И средства не позволяют. Жалованье мизерное, пособие по ранению задерживают, а жизнь в Петербурге кусается. Извозчики по семидесяти копеек за пустяковую поездку дерут…
Лидина не слушала, да больше на него и не смотрела.
— Мы два года женаты! — сказала она, словно обращаясь не к своему прозаическому соседу, а к более достойной, сочувственно внимающей аудитории. — Ах, как я была влюблена! Теперь-то я понимаю, что не в него, а в голос. Какой у него голос! Стоит ему запеть, и я таю, он может вить из меня верёвки. И ведь знает это, негодяй! Видели, как он давеча запел, подлый манипулятор? Хорошо звонок помешал, а то у меня уже головокружение началось!
— Красивый господин, — позевывая признал штабс-капитан. — Должно быть, насчёт клубнички не дурак. Из-за того и драма?
— Мне и раньше рассказывали! — сверкнула глазами Гликерия Романовна. — В театральном мире доброжелателей хватает. Но я не верила. А тут собственными глазами! И где! В моей гостиной! И с кем? Со старой кокоткой Котурновой! Ноги моей больше не будет в этой осквернённой квартире! И в Петербурге тоже!
— Стало быть, в Москву перебираетесь, — резюмировал штабс-капитан. По тону было ясно, что ему не терпится закончить пустой разговор и уткнуться в газету.
— Да, у нас в Москве тоже квартира, на Остоженке. Жорж иногда берет на зиму ангажемент в Большом.
Здесь Рыбников спрятался-таки за «Вечернюю Россию», и дама была вынуждена умолкнуть. Нервно развернула «Русское Вече», пробежала глазами статью на первой странице, отшвырнула, пробормотав:
— Боже, какая пошлость! Раздетая, на дороге — ужасно! Неужто совсем-совсем раздетая? Кто же это «графиня Эн»? Вика Олсуфьева? Нелли Воронцова? Ах, неважно!
За окном тянулись дачи, рощицы, унылые огороды. Штабс-капитан увлечённо шелестел газетой.
Лидина вздохнула раз, другой. Молчание было ей в тягость.
— Что это вы читаете с таким интересом? — не выдержала она наконец.
— Да вот, списки офицеров, погибших за царя и отечество в морской баталии близ острова Цусима. Получено через европейские телеграфные агентства, из японских источников. Так сказать, скрижали скорби. Обещают продолжение в последующих номерах. Смотрю, нет ли кого из боевых товарищей. — И Василий Александрович с выражением, вкусно стал читать вслух. — «На броненосце „Князь Кутузов-Смоленский“: младший флагман контр-адмирал Леонтьев, командир корабля капитан первого ранга Эндлунг, казначей эскадры статский советник Зюкин, старший офицер капитан второго ранга фон Швальбе…»
— Ах, перестаньте! — всплеснула ручкой Гликерия Романовна. — Не хочу слушать! И когда только закончится эта ужасная война!
— Скоро. Коварный враг будет разгромлен христолюбивым воинством, — пообещал Рыбников, откладывая газету и доставая какую-то книжку, в чтение которой он немедленно погрузился с ещё большей сосредоточенностью.
Дама близоруко сощурилась, чтобы разглядеть заголовок, но книга была обернута коричневой бумагой.
Поезд заскрежетал тормозами, останавливаясь.
— Колпино? — удивилась Лидина. — Странно, курьерский никогда здесь не останавливается.
Рыбников высунулся из окна, окликнул дежурного:
— Почему стоим?
- Предыдущая
- 4/34
- Следующая
