Алмазная колесница. Том 1 - Акунин Борис - Страница 18

• Предыдущая
• 18/34
• Следующая

Теперь пора было заняться человеком по прозвищу Дрозд, получателем Транспорта.

Здесь Рыбников проявил сугубую осторожность, ибо знал, что за эсэрами бдительно следит Охранка, да и своих предателей среди революционной шушеры хватает. Оставалось надеяться, что Дрозд понимает это не хуже Рыбникова.

Василий Александрович позвонил с публичного телефона (удобнейшая новинка, появившаяся в столицах совсем недавно). Попросил барышню дать номер 34–81.

Произнёс условленную фразу:

— Сто тысяч извинений. Нельзя ли попросить к аппарату почтеннейшего Ивана Константиновича?

Женский голос после секундной паузы ответил:

— Его сейчас нет, но скоро будет.

Это означало, что Дрозд в Москве и готов к встрече.

— Соблаговолите передать Ивану Константиновичу, что профессор Степанов приглашает его на своё 73-летие.

— Профессор Степанов? — озадаченно переспросила женщина. — На 73-летие?

— Именно так-с.

Связной ни к чему понимать смысл, её дело — в точности передать сказанное. В числе 73 первая цифра обозначала время, вторая — порядковый номер одного из заранее обговорённых мест встречи. Дрозд поймёт: в семь часов, в месте № 3.

Если бы кто-то подслушал разговор Рыбникова с красноярцем, то вряд ли что-нибудь понял.

— Опять бухгалтерские книги? — спросил Туннель, крепкий усатый мужчина с вечно прищуренным взглядом. — Повысить бы надо, дороговизна-то нынче какая.

— Нет, не книги. — Василий Александрович стоял посреди дешёвого номера, прислушиваясь к шагам в коридоре. — Груз особенный. Оплата тоже. Полторы тысячи.

— Сколько?! — ахнул собеседник.

Рыбников протянул пачку кредиток.

— Вот. Ещё столько же получите в Хабаровске. Если выполните всё, как надо.

— Три тысячи?

Брови красноярца подёргались-подёргались, но вверх так и не полезли. Нелегко вытаращить глаза, привыкшие смотреть на мир через щёлку.

Человек, которого Василий Александрович окрестил Туннелем, не догадывался ни об этой кличке, ни о том, чем в действительности занимаются люди, так щедро оплачивающие его услуги. Он был уверен, что помогает нелегальным золотодобытчикам. По «Уставу о частной золотопромышленности» старательским артелям предписывалось сдавать всю добычу государству, получая взамен так называемые «ассигновки» — по курсу ниже рыночного, да ещё со всевозможными вычетами. Давно известно: там, где закон несправедлив или неразумен, люди находят способы его обойти.

Туннель состоял на очень полезной для Организации службе — сопровождал по Транссибирской магистрали почтовые вагоны. Перевозя из европейской части империи на Дальний Восток и обратно тетради с колонками цифр, он полагал, что это финансовая переписка между добытчиками и сбытчиками подпольного золота.

Но Рыбников выудил почтаря из своей хитрой записной книжки для иной цели.

— Да, три тысячи, — твёрдо сказал он. — Такие деньги зря не платят, сами понимаете.

— Что везти? — спросил Туннель, облизнув пересохшие от волнения губы. Рыбников отрезал:

— Взрывчатку. Три пуда.

Почтарь замигал, соображая. Потом кивнул:

— Для прииска? Породу рвать?

— Да. Обернёте ящики холстом, как посылки. Туннель № 12 на Кругобайкальской линии знаете?

— "Половинный"? Кто ж его не знает.

— Сбросите ящики ровно на середине, у отметки 197. После наши люди их подберут.

— А… а не грохнет?

Рыбников засмеялся:

— Сразу видно, что вы ничего не смыслите во взрывном деле. Про детонаторы слышать приходилось? Скажете тоже — «грохнет».

Удовлетворённый ответом, Туннель плевал на пальцы — готовился пересчитывать деньги, а Василий Александрович мысленно улыбнулся: «Не грохнет, а шандарахнет, да так что Зимний дворец закачается. Пусть попробуют потом разгрести каменную кашу, выковырять из-под неё сплющенные вагоны с паровозом в придачу».

Кругобайкальская железная дорога, строившаяся с огромными затратами и открытая совсем недавно, раньше назначенного срока, была последним звеном Транссиба. Прежде эшелоны выстраивались в огромные очереди у байкальской паромной переправы, теперь же трасса запульсировала с утроенной скоростью. Вывод из строя Половинного туннеля, самого длинного на линии, вновь посадит Маньчжурскую армию на голодный паёк.

И это была лишь половина рыбниковского «проэкта».

Вторую половину должен был обеспечить постоялец «Казани», с которым Василий Александрович разговаривал совсем иначе — не сухо и отрывисто, а душевно, со сдержанным сочувствием.

Это был совсем ещё молодой человек с землистым цветом кожи и выпирающим кадыком. Впечатление он производил странное: тонкие черты лица, нервная жестикуляция и очки плохо сочетались с потёртой тужуркой, ситцевой рубашкой и грубыми сапогами.

Самарец харкал кровью и был безответно влюблён. От этого он ненавидел весь мир, и в особенности мир ближний: окружавших его людей, родной город, свою страну. С ним можно было не скрытничать — Мост знал, на кого работает, и выполнял задания со сладострастной мстительностью.

Полгода назад, по поручению Организации, он бросил университет и нанялся на железную дорогу помощником машиниста. Жар топки пожирал последние остатки его лёгких, но Мост за жизнь не цеплялся, ему хотелось поскорее умереть.

— Вы говорили нашему человеку, что хотите погибнуть с шумом. Я дам вам такую возможность, — звенящим голосом сказал Рыбников. — Шуму будет на всю Россию и даже на весь мир.

— Говорите, говорите, — поторопил его чахоточный.

— Александровский мост в Сызрани. — Рыбников сделал эффектную паузу. — Самый длинный в Европе, семьсот саженей. Если рухнет в Волгу, магистраль встанет. Вы понимаете, что это значит?

Человек по кличке Мост медленно улыбнулся.

— Да. Да. Крах, поражение, позор. Капитуляция! Вы, японцы, знаете, куда бить! Вы заслуживаете победы! — Глаза бывшего студента вспыхнули, темп речи с каждым словом делался всё быстрей. — Это можно! Я могу это сделать! У вас есть сильная взрывчатка? Я спрячу её в тендере, среди угля. Один брикет возьму в кабину. Брошу в топку, детонация! Фейерверк!

Он расхохотался.

— На седьмом пролёте, — мягко вставил Рыбников. — Это очень важно. Иначе может не получиться. На седьмом, не перепутайте.

— Я не перепутаю! Послезавтра мне заступать. Товарняк до Челябинска. Машинисту так и надо, мерзавец, всё глумится над моим кашлем, «глистой» обзывает. Мальчишку-кочегара жалко. Но я его ссажу. На последней станции задену по руке лопатой. Скажу: ничего, буду кидать уголь сам. А уговор? — вдруг встрепенулся Мост. — Про уговор не забыли?

— Как можно, — приложил руку к сердцу Рыбников. — Помним. Десять тысяч. Вручим в точности, согласно вашей инструкции.

— Не вручить, не вручить, а подбросить! — нервно выкрикнул больной. — И записку: «В память о несбывшемся». Я напишу сам, вы перепутаете!

И тут же, брызгая чернилами, написал.

— Она поймёт… А не поймёт, ещё лучше, — бормотал он, шмыгая носом. — Вот, возьмите.

— Но учтите: деньги и записку дорогая вам особа получит лишь в одном случае — если мост рухнет. Не обсчитайтесь: на седьмом пролёте.

— Не бойтесь. — Самарец хмуро стряхнул с ресниц слезу. — Чему-чему, а точности чахотка меня обучила — принимаю пилюли по часам. Главное, не обманите. Дайте честное слово самурая.

Василий Александрович вытянулся в струну, нахмурил лоб и сузил глаза. Потом сделал какой-то невообразимый, только сейчас придуманный им жест и торжественно произнёс:

— Честное слово самурая.

Главный разговор тет-а-тет был назначен в семь часов вечера, в извозчичьем трактире близ Калужской заставы (тот самый пункт № 3).

Место было выбрано с толком: темно, грязновато, шумно, но не крикливо. Здесь пили не горячительные напитки, а чай — помногу, целыми самоварами. Публика была чинная, нелюбопытная — нагляделись за день на уличную сутолоку да на седоков, теперь бы посидеть в покое за приличным разговором.

• Предыдущая
• 18/34
• Следующая