Золотая наша Железка - Аксенов Василий Павлович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/48
- Следующая
– О, как она прекрасна! Как она обворожительна! – Так обворожил, а может быть, и заворожил ее этот первый миг и первый взгляд, что она не сразу обнаружила рядом с собой мужчину, эдакого молодого Хемингуэя, кожаного, с трубкой, с жесткой бородой. Но вот обнаружила.
– Ты рехнулась, что ли, Наталья? – глядя в сторону, спросил мужчина. – Без телеграммы, на грузовике...
Да вовсе она и не к нему ехала, плевать она хотела на всяких этих суперменов, еще чего – какие-то телеграммы. Что же вы, мистер, собирались меня встретить в «Кадиллаке» с букетом роз? ах, как вы стали неповторимо героичны, ну пока, где здесь общага?
Вот так она и собиралась с ним поговорить, неутомимая суфражистка, но что-то шло снизу, из глубины, какое-то обворожение, и, ни слова не сказав, она залепила ему губы своим ртом... и так стало тесно, что пальцы его с трудом нашли пуговки на груди, и она чуть подалась назад – пусть любимый скорее схватит своих любимых, пусть быстрее ведет куда-нибудь... Пусть мстит он мне за мою глупость, пусть он меня накажет, но пусть не отпускает, раз поймал. И он не отпускал. И не отпустит никогда!
За шаткой стенкой кто-то пел, пиша письмо:
И вот уже появилась проходная, и сел в ней заслуженный артист Петролобов. Когда-то солировал казаком в Забайкальском военном хоре, однако голос сорвал и получил другой важный участок – проходную.
Однажды утром шли ученые на площадку и вдруг обомлели: за ночь выросла на пустыре монументальная проходная с лепными гирляндами фруктов и триумфальные ворота чугунного литья с неясными вензелями, золочеными пиками и опять же гирляндами фруктов, символизирующих плодородие.
Конечно, молодые люди восприняли сказочное сооружение как рецидив чего-то уже отжившего и возмутились. Что за безобразие? Вздор какой-то, отрыжка архизлишеств. Котельническая набережная! Кто осмелился нашу Железку украсить такой короной? Протестуем! Мы куем здесь современную научную Железку и новые лаконичные, динамичные, темпераментные формы второй половинки Ха-Ха. В печку эти ворота! А из чугуна отольем этиловую молекулу в стиле Мура или в крайнем случае гантели. В печку! В печку!
И тут Великий-Салазкин (он тоже со своей лопаточкой каждый день ходил на стройку) промолвил тихим голосом:
– А я бы на вашем месте, киты, оставил бы этот зоопарк как симвОл и как память.
– Какая еще память?! – загалдели ребята.
– Как память о вашей молодости.
– Какая еще молодость?! Чудит В-С! – шумели ребята.
– В нашем нуклеарном деле, там, где требуется много гитик, не успеешь чихнуть, как пара десятилетий проскочит, а ведь эта титаническая архитектура напомнит вам вашу юность, вторую четвертинку Ха-Ха, как вы выражаетесь, киты и бронтозавры.
Киты и бронтозавры задумались, есть ли сермяга в словах В-С?
– А в самом деле, ребята, – тихо проговорил Паша Слон, – пусть постоят воротики, – и вошел в проходную, и все вслед за ним зашли и даже показали з. арт. Петролобову удостоверения личности у кого что было – топор, перфоратор, лопату. Очень был доволен бывший тенор: понимают люди, что к чему, и идут в проходную, хотя и забора пока что нет.
И впрямь, говорим мы в авторском отступлении, прав оказался Великий-Салазкин. Вот пролетело уже полтора десятилетия, и кто из нас может представить себе Москву без ее семи высоток, этих аляпок, этих чудищ, этой кондитерской гипертрофии? Смотрю я на новое, стеклянное, с выгнутым всем на удивление бетоном и ничего не шевелится в душе, глаз спокойно отдыхает. Подхожу я к какому-нибудь генеральскому дому с нелепейшими козьими рогами на карнизе, с кремом по фасаду, с черными псевдомраморными вазонами, которые когда-то презирал всеми фибрами молодого темперамента, и вдруг чувствую необъяснимое волнение. Ведь это молодость моя – в этом презрении, и вот я здесь шустрил – утверждался от автомата к автомату, и многие наши девочки жили в этих домах... все пролетело... и презрение вдруг перерастает в приязнь.
Надо сказать, что научная мысль отнюдь не засыпала в период строительства, и, невзирая на известку, глину, запахи карбида, она, пожалуй, даже клокотала. Да, она клокотала по вечерам в так называемой треп-компании, на складе пиломатериалов, где на сосновых досках, на чурбаках и в стружках располагались в непринужденных позах физики и математики, генетики и хирурги, химики и лингвисты, среди которых, конечно, прогуливался Ким Морзицер с гитаркой, с фотовспышкой, с тяжелым магнитофоном «Урал» и кофемолкой.
Формулы и изречения писались углем на фанере, и на этой же фанере пили кофе, кефир, плодово-ягодный коньяк-запеканку. Немало бессмертного смыли потеки этих напитков, немало и напитков зря пропало из-за бессмертного.
Безусловно, каждый вечер отдельное групповое клокотание по специальностям сливалось в общий гам, где не разбирали who’s who, а крыли по поверхности мироздания всей Золотой Ордой, лишь бы быстрее докатиться до Урала, до Геркулесовых столбов, до пряных стран, до Пасифика.
Вот, к примеру, общий хор, который непривычному уху покажется, возможно, диким и нестройным, но в котором поднаторевший автор что-то все-таки улавливает.
...чтобы быстрей ее вывести в пучок как некогда Монгольфье парил с прибором нужно четыреста тысяч литров перхлорэтилена и еще четвертинку иначе зараза такая в дебри уйдет в мезозойскую эру и ищи ее дальше как суффис «онк» у молчаливых народов Аляски вращением минеральной пыли в банаховом пространстве так некогда сделал Малевич в природе черного квадрата загадки прячем в донкихотские латы ну что ж попробуй без мельницы фига ты вытянешь из своих шахт даже если метаморфоза зависит от массы покоя и энергии нейтрино а ваша цыганочка выражается формулой Востершира и Кетчупа без учета еще бы процента изотопа гелия-3 а если прямо рубить в лоб по-стариковски, то кто ж тогда будет тем солдатиком, красивым и отважным?
Крыша склада пиломатериалов была далека от совершенства. Пиломатериалов на нее не хватило, и порой над горячими головами зияли пучины космоса и сверкали звездные миры, порой, что чаще, сеялись смешанные осадки и выделялся пар.
И вдруг однажды с крыши в общий хор вклинилась международная песенка:
Аривидерчи, Рома!
Гуд бай!
До свиданиа!
Все замолчали, но Великий-Салазкин, который давно пытался пробиться сквозь хор китов в соло, махнул рукой на звуковые галлюцинации и вопросил всю братию со штабеля тары:
– А если синие мезоны жрут оранжевых, то какого же цвета будет наша девчонка Дабль-фью? Кто знает?
– Я! – послышалось с крыши. – Я знаю!
– Леший прилетел, демон сибирский, – обрадовались ребята.
– Она блондинка, как Брижит Бардо, но глаза месопотамские, – гулко сказал леший.
– Так-так, – задумался Великий-Салазкин. – Интересный фЕномен выходит, альфа-то косит к синусоиде кью?
– Гениально, шеф! – весело сказал леший. – Именно к синусоиде кью, потому что дельта, обладающая свойством гармоничности в бесконечно удаленной точке, снова обращается к Прометею за формулой огня!
С этими словами с крыши на опилки спрыгнул юноша международного вида – в тирольской шляпе с фазаньим перышком, в кожаных шортах и в рубашонке, что копировала одну из тропических картин Поллака. Эдакий посланец доброй воли, прогрессивный гость международных юношеских фестивалей.
– Эрик! – закричали ученые – Морковка! Ура, ребята, Морковка к нам свалился с Альдебарана!
Да, это был он, любимец мировой науки, анфан терибль Большой Энциклопедии, деятель мирового прогресса Эрнест Морковников.
– А я к вам, мальчики, прямо с Канарских, – бодро пояснил он, отдирая сосульки с волосяного покрова ноги и ничуть при этом не морщась, а даже улыбаясь.
– Да что, да как?
– А вот с пересадкой в столице пилил до Зимоярска.
– А оттуда-то на метле, что ли, прилетел, Эрик?
- Предыдущая
- 18/48
- Следующая
