Ведьмак - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/72
• Следующая

– Вместо стипендии, мой дорогой, получи выходное пособие… – Порозовевшая от праведного гнева Каролина достала из кошелька несколько зеленых бумажек с изображение американского президента и швырнула их едва не в лицо мне. – И чтобы я больше никогда тебя не видела. Никогда! Убирайся с моих глаз. Сгинь, провались в преисподнюю! Все официальные хлопоты на предмет развода я беру на себя, можешь не беспокоиться.

Я не поленился, слез со стула, присел на корточки, подобрал купюры, вернулся на свое место и с нарочитой медлительностью сосчитал, слюнявя пальцы.

– Маловато, – сказал я сокрушенно. – Неужели я был так плох? Даже мальчикам по вызову платят больше. Кстати, напомню, вдруг у тебя с памятью сейчас нелады, что ты моя жена – ладно, пока жена; мы ведь еще не развелись официально – и все вместе нажитое должны разделить пополам. Уточняю – это не мое личное мнение, так гласит закон.

– Вместе нажитое!? – Мне показалось, что Каролину сейчас хватит удар; но она собралась с силами и продолжила: – Ладно, поделим, если ты так желаешь. Где у нас ножовка? Впрочем, о чем я спрашиваю… На моей памяти ты ничего тяжелее стакана с водкой в руках не держал. Думаю, что ты понятия не имеешь, как она выглядит, и уж тем более не знаешь, где лежит. Хозяин… – Это слово Каролина выговорила так, словно выплюнула надоевшую жевательную резинку.

– Зачем тебе пила? – спросил я с подозрением.

– Что значит, зачем? Как ты сам предложил, будем делить совместно нажитые материальные ценности.

– Это как? Что-то я не врубаюсь…

– Куда тебе с твоей похмельной башкой… Очень просто. Мы перепилим пополам твой саквояж и этот гнусный кларнет – где он? а, уже вижу – за который ты при покупке отвалил денежек как за рояль. Между прочим, моих денежек. Это все, что мы с тобой вместе нажили. Пардон, ошибаюсь. Я забыла про твои новые шмотки, но трусы и рубашки делить пополам не будем. Я щедрая, забирай все целиком.

Каролина решительно шагнула к дивану – явно с намерением совершить надругательство над моим сокровищем. Я схватил футляр с кларнетом и прижал его к груди как беспомощного младенца, готовый защищать свое достояние до последнего.

Насчет денег, которые я заплатил за кларнет, она была права. Тут уж ничего не попишешь. Уж больно хорош был инструмент, старинный. Он мне понравился с первого взгляда.

Как мне сказали, кларнет принадлежал одному талантливому музыканту-еврею, который просто забыл его, уезжая на историческую родину, в Израиль. Старческий склероз.

А когда вспомнил, – уже будучи в Хайфе – у дальних родственников музыканта, оставшихся на первой, не главной родине, где он имел несчастье родиться, вдруг тоже что-то случилось с памятью. Они так и не вспомнили, брал он с собой кларнет или нет.

В общем, я купил потерянную вещь, овеществленный фантом. Как уже говорилось ранее, за большие деньги – ушлые родичи рассеянного эмигранта умели торговаться, в отличие от меня. Но все равно на приобретение кларнета я потратил сумму вдвое меньшую той, которую выцыганил у Каролины.

А обмыть покупку? Как же без этого? Инструмент сломается. Или сопрут. Народные приметы надо уважать. Что я и делал… почти неделю. Но про то Каро, конечно же, не знала, так как была в отъезде по делам фирмы.

– Спасибо тебе, дорогая. За все спасибо. – Меня неожиданно обуяла гордыня. – Ты права, нам нужно расстаться. Я не могу жить с женщиной, у которой вместо сердца калькулятор.

– Это у меня калькулятор!? Да как у тебя язык поворачивается говорить такое!? – вспыхнула Каролина; и тут же сразу остыла. – Господи, что я несу? Бред какой-то. Опять он развел свою обычную демагогию, чтобы все спустить на тормозах. Нет, на этот раз у тебя не выгорит. Такие номера со мной уже не катят.

– С каких это пор? – поинтересовался я не без ехидства.

– С тех самых, – туманно ответила Каролина. – Проваливай! Я сказала час на сборы, – она снова посмотрела на свой золотой швейцарский хронометр, украшенный бриллиантами, – значит, час. И ни минутой больше. Все, разговор закончен.

– Печально… – Я изобразил уныние, смешанное с отчаянием. – А я так тебя любил…

– Вот именно – любил, – фыркнула Каролина. – Мне твоя любовь уже вот где сидит. – Она почему-то показала не на сердце (где еще может обретаться такое светлое чувство?), а на свое горло, чуть ниже кадыка, словно я был безразмерным пельменем, застрявшим в пищеводе.

– Как ты не права… – продолжал я свою партию несчастного, убитого горем человека.

– Ну, знаешь!… – У Каро не хватило слов из нормативной лексики, и она выдала несколько крепких словечек; правда, сквозь зубы, так, что я не расслышал, но смысл сказанного понял. – Не притворяйся сиротой казанской. Ты волк в овечьей шкуре. Хитрый, кровожадный и беспринципный.

– Намекаешь на то, что я в свое время несколько раз спасал тебя от верной гибели?[1] Да, мне пришлось успокоить кое-кого навсегда. Так уж сложились обстоятельства. Но теперь я понимаю, что свалял тогда дурака. Надо было отойти в сторону и предоставить тебе возможность самостоятельно выпутываться из аховых ситуаций.

– Ой, не надо! Не дави мне на психику. Что было, то прошло. Тоже мне… рыцарь. Постыдился бы напоминать об этом. Между прочим, за это я тысячу раз тебя отблагодарила.

– По-моему, ты несколько преувеличила… – Я поднял глаза к потолку и с глубокомысленным видом начал считать: – Если выбросить то время, что ты моталась по командировкам, затем твои критические дни… Нет, на тысячу не набирается.

– Ты что там считаешь? – зловещим голосом спросила Каролина.

– А ты не поняла?

– Нет!

– Сколько раз мы с тобой предавались любовным утехам за два года нашей семейной жизни. Я так понимаю, именно эти моменты ты посчитала проявлением благодарности за оказанные мною услуги. Должен тебе сказать, что я так не думаю. Мне всегда хотелось получить деньгами… но я как-то стеснялся сказать тебе об этом. Увы, в отличие от тебя, я человек непрактичный.

Если бы Каро могла поджигать предметы взглядом, от меня осталась бы лишь кучка пепла. Я думал, что сейчас начнется буря, торнадо, но, к своему удивлению, ошибся. Судорожно вздохнув, Каролина все-таки сумела совладать с обуявшим ее бешенством.

Снова превратившись в айсберг, она в очередной раз посмотрела на часы и надменно процедила сквозь зубы:

– У тебя уже не час на сборы, а пятьдесят пять минут. Поторопись.

С этими словами она вышла из кухни, с такой силой хлопнув дверью, что витражное стекло, которое она заказывала какому-то очень дорогому и модному мазиле для оживления кухонного интерьера, пошло трещинами.

Мне не оставалось ничего другого, как собрать свои шмотки и уйти в люди, чтобы превратиться в бомжа. Куда именно направить свои стопы, я пока не имел ни малейшего представления.

Мне собраться, что бедному крестьянину подпоясаться. Спустя полчаса я уже выходил на улицу, держа в одной руке большую спортивную сумку со своим немудреным скарбом, а в другой – футляр с кларнетом. Это было все, что я сумел нажить, будучи мужем Каролины.

Якобы нечаянно оглянувшись, я заметил в одном из окон нашей квартиры бледное лицо Каро. Она даже не соизволила попрощаться со мной.

Я изобразил широкую улыбку, показав все свои белые и крепкие зубы, до сих пор не знавшие дантистов-инквизиторов, и поклонился, сделав реверанс. Каролина отпрянула от окна с такой потрясающей скоростью, словно ее кто-то укусил за заднее место. (Очень даже аппетитное заднее место, смею доложить).

Удовлетворенный этой маленькой прощальной местью, я посмотрел на небо – погода обещала не подпортить мой исход в неизвестность, что не могло меня не радовать – и бодро зашагал по направлению к стоянке такси.

Я ехал к художнику Венедикту Крисюку, пардон, Бьену Кирису – это он придумал себе такой забойный псевдоним.

В городе Беня-Веня был выдающейся личностью. Он действительно имел незаурядный талант и огромную пробивную силу, чем отличался от многих других художников, своих коллег, которые дальше уличного вернисажа (сиречь, обычной барахолки) свои произведения продвинуть не могли.

• Предыдущая
• 3/72
• Следующая