Стажеры. Второе нашествие марсиан - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 2

• Предыдущая
• 2/73
• Следующая

— Это было в Карелии, на берегу лесного озере. Его кровать стояла на застекленной веранде, и я сидел рядом и видел сразу и его небритое темное лицо… мертвое лицо… и огромную синюю тучу над лесом на той стороне озера. Врач сказал: «Умер». И тотчас же ударил гром невиданной силы, и разразилась такая гроза, какие на редкость даже на южных морях. Ветер ломал деревья и кидал их на мокрые розовые скалы, так что они разлетались в щепки, но даже их треска не было слышно в реве ветре. Озеро стеной шло на берег, и в эту стену били не по-северному яркие молнии. С домов срывало крыши. Повсюду остановились часы — никто не знает почему. Животные умирали с разорванными легкими. Это была неистовая, зверская буря, словно весь неживой мир встал на дыбы. А он лежал тихий, обыкновенный, и, как всегда, это его не касалось… Я вдруг подумал: «Так вот ты какой был, наш маленький, скучный Толик. Ты тихо и незаметно, сам не подозревая ни о чем, держал на плечах равновесие Мира. Умер — и равновесие рухнуло, и Мир встал дыбом». Если бы мне тогда прокричали на ухо, что Земля сорвалась с орбиты и ринулась не Солнце; я бы только кивнул головой».

Маленький человек честен, добросовестен, добр; мещанин же прежде всего себялюбив.

Маленького человека можно и научить, как стать большим: «Никто никогда не бывает виноват сам… Раньше главным была дать человеку свободу стать тем, чем ему хочется быть. А теперь главное — показать человеку, каким надо стать для того, чтобы быть по-человечески счастливым». Так говорит Иван Жилин, до «Стажеров» бывшим одним из героев «Пути на Амальтею», а после «Стажеров» ставший главным героем «Хищных вещей века».

Маленького человека можно научить; для мещанина этого мало — его надо заставить учиться быть счастливым,

Задача труднейшая. И Иван Жилин в «Стажерах» приходит к выводу, что раз она труднейшая, значит и важнейшая. Он изменяет космосу ради Земли; он покидает общество подлинных полубогов, прекрасных хозяев Вселенной, ради того, чтобы в «Стране дураков» вырвать хотя бы внуков господина Аполлона из мертвой хватки общества, где каждый думает только о себе, где человек покорствует обстоятельствам.

Труднее — значит важнее; труднее всего — мы знаем это от Стругацких же — быть богом. Насколько проще, насколько легче стать животным… Но для настоящего человека это попросту невозможно.

Сейчас, когда так много говорят о летающих тарелочках, на земле найдется немало людей, ждущих пришельцев из космоса, чтобы они наконец-то навели порядок на нашей планете. Прийдите, мол, и володейте нами. Этакие варяги с Альфы Центавра, которых с явным удовлетворением готовы принять в князья всяческие господа Аполлоны. У Стругацких же за марсианами отчетливо видится фашизм — последняя надежда обреченного капиталистического мира,

И тут стоит вспомнить историю «взаимоотношений» Земли и Марса. У Уэллса марсиане нападали на землян и погибали. У немецкого фантаста начала века Курта Лассвица («На двух планетах») война Марса и Земли кончалась взаимным признанием равенства и союзом. В романе Александра Богданова «Красная звезда» марсиане тайно принимали участие в русском революционном движении. После Октября нужда в иноземной помощи для завоевания свободы уже не ощущалась даже фантастами. И герои «Аэлиты» Алексея Толстого сами вмешиваются в классовую борьбу на Марсе. Ну, а в 60-х годах XX века, когда вопрос «кто — кого» в принципе решен историей, на марсиан-завоевателей остается надеяться защитникам умирающего общества. Так, во всяком случае, я понимаю одну из многих граней, которыми поочередно поворачивается к читателю «Второе нашествие марсиан».

Настоящую фантастику можно определить, употребляя название одного из произведений тех же Стругацких, как заведомо неудавшуюся «попытку к бегству». Ведь это только кажется, что фантаст описывает будущее; на самом деле подлинный писатель может черпать материал для своих произведений только из настоящего, и это настоящее в книге заставляет любить ее и учиться у нее.

Из настоящего пришли в книгу и пенсионер Аполлон и капитан космического корабля Быков; из настоящего появились и заняли свои места в будущем деликатнейший Михаил Крутиков, нетерпеливый Юра Бородин и подхалим Кравец тоже. Граница между двумя мирами на нашей планете пролегает не только там, где стоят полосатые пограничные столбы; и в книге, которая перед вами, эта граница не проходит строго по листу с заглавием второй повести.

Мещане и подлецы остаются и в нашем мире. Говоря точнее — каждый из нас в жизни сам выбирает, с каким миром он вместе. Коммунисты Стругацкие видят «сверхзадачу» своих произведений в том, чтобы сделать яснее неизбежность этого выбора.

«Стажеры» можно при желании назвать современной утопией; «Второе нашествие марсиан» так и просится на полочку с табличкой «антиутопия». Появление повестей рядом лишний раз подчеркивает, что эти два вида фантастики не только не мешают, но помогают друг другу.

В творчестве Стругацких оба они, конечно, не случайны. «Стажерам» предшествовало «Возвращение (Полдень, XXII век)», «Второму нашествию марсиан» — «Хищные вещи века». (Любопытно, что время действия произведений, написанных позже, оказалось ближе к настоящему.)

Но если бы нужно было назвать главную черту, роднящую произведения Стругацких последних лет и выделяющих их из хорошей советской фантастики нынешнего десятилетия, я бы попытался сформулировать ее так: они всегда делают читателя не просто даже соучастником действия, но полноправным соавтором своих произведений. Над их книгами нужно думать — иначе они просто покажутся неинтересными. Стругацкие не выдумывают, а думают. Будем это делать вместе с ними.

Господи, теперь еще Артемида! Оказывается она все-таки спуталась с этим Никостратом. Дочь, называется… Ну ладно.

Около часу я был разбужен сильным, хотя и отдаленным, грохотом и поражен зловещей игрой красных пятен на стенах спальни. Грохот был рокочущий и перекатывающийся, подобный тому, какой бывает при землетрясениях, так что весь дом колебался, звенели стекла, и пузырьки подпрыгивали на ночном столике. Испугавшись, я бросился к окну. Небо на севере полыхало: казалось, будто там, за далеким горизонтом, земля разверзлась и выбрасывает к самым звездам фонтаны разноцветного огня. А эти двое, ничего не видя и не слыша, озаряемые адскими сполохами и сотрясаемые подземными толчками, обнимались на скамейке под самым моим окном и целовались взасос. Я сразу узнал Артемиду и решил было, что это вернулся Харон и она так ему обрадовалась, что вот целуется с ним как невеста, вместо того чтобы вести его прямо в спальню. А через секунду в свете зарева я узнал знаменитую заграничную куртку господина Никострата, и сердце у меня упало. Вот в такие минуты человек теряет здоровье. И ведь нельзя сказать, что это был для меня гром с ясного неба. Слухи были, намеки, всякие шуточки. И все же я был совсем убит.

Держась за сердце и совершенно не понимая, что нужно предпринять, я, как был босиком, потащился в гостиную и стал звонить в полицию. Однако попробуйте дозвониться в полицию, когда вам требуется. Телефон полиции долго был занят, и вдобавок дежурным оказался Пандарей. Я его спрашиваю, что за феномен наблюдается за горизонтом. Он не понимает, что такое феномен. Я его спрашиваю: «Вы можете мне сказать, что происходит за северным горизонтом?» Он осведомляется, где это, и я уже не знаю, как ему объяснить, но тут до него доходит. «А-а, — говорит он, — вы это насчет пожара?» — и сообщает, что некоторое горение действительно наблюдается, но что это за горение и чего, пока не установлено. Дом трясется, все скрипит, на улице истошно кричат что-то про войну, а этот старый осел начинает рассказывать мне, что к нему в участок тут привели Минотавра: пьян мертвецки, осквернил угол особняка господина Лаомедонта, на ногах не стоит и даже драться не может. «Вы меры принимать будете или нет?» — прерываю я его. «Я вам об этом и толкую, господин Аполлон, — обижается этот осел. — Мне нужно протокол составлять, а вы у меня весь телефон оборвали. Если вас всех так уж волнует этот пожар…»

• Предыдущая
• 2/73
• Следующая