Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1 - Гитин Валерий Григорьевич - Страница 44

• Предыдущая
• 44/142
• Следующая

Но следует отметить, что ритуал никогда не был для Конфуция самоцелью, некоей идеей-фикс. Он подходил к ритуалу не как к магическому действу, а как к правилам игры, которые игрокам не положено обсуждать.

Эти ритуалы он черпал из древних преданий, будучи искренне и глубоко уверенным в том, что развитие культуры должно уходить корнями в опыт, наработанный предками, и только так, иначе культура становится чем-то похожим на растение «перекати-поле», которое катится туда, куда дует ветер.

Но при этом Конфуций предостерегал от слепого, бездумного следования установленным нормам, потому что все должно соответствовать своему названию и предназначению, иначе человека будет подстерегать опасность создания ложных кумиров.

Вообще кумиры — вещь коварная, потому любые объекты восхищения следует рассматривать взором холодным и беспристрастным. Лишь при соблюдении этого условия можно вести речь об элементарной справедливости.

Как-то ученики спросили Конфуция:

— Следует ли отвечать добром на зло?

— Как можно отвечать добром на зло? — удивился Учитель. — Добром отвечают на добро, а на зло отвечают справедливостью.

Естественный закон адекватности: сила действия равна силе противодействия. Причем, это не ветхозаветное «око за око». Иногда случается такое, что за око, выбитое агрессором с особой жестокостью, особой циничностью, вполне допустимо в ответ отбить всю голову, что бы там ни говорили проповедники христианского всепрощения. Призыв отвечать добром на зло — я не устану повторять это — исходит прежде всего от злодеев, которым, конечно же, он чрезвычайно выгоден. Да что там выгоден — это заветная мечта любого негодяя!

— Платить добром за зло, — продолжает свои размышления Учитель, — нелепость… Чем же тогда платить за добро?

А что есть добро по Конфуцию?

Его воплощает великое начало, называемое жэнь, что означает «человечность». Его еще можно назвать доброжелательностью, причем не абстрактной, излучаемой на все человечество, а совершенно конкретной, устремленной на тех людей, которые безусловно достойны ее, прежде всего — на родителей, как живых, так и покойных.

Конфуций сделал почитание предков, этот древнейший китайский культ, связующим звеном между прошлым и настоящим.

Он предлагает образец позитивного поведения и мировосприятия как на примере собирательного образа «благородного мужа», так и на своем собственном.

«Каждый может стать благородным мужем. Нужно только решиться им стать».

«Благородный муж думает о Пути, не думает о еде. Когда пашут — за этим страх голода. Когда учатся — за этим стремленье к жалованью. Благородный муж печалится о Пути, не печалится о бедности».

«Благородный муж, привязанный к домашнему очагу, не достоин называться таковым».

Конфуций отнюдь не был противником земных радостей или элементарного благополучия, но с нескрываемым презрением относился к людям, которые ставили это благополучие во главу угла, превращали его из необходимого средства в заветную цель, в смысл жизни, которая в этом случае становилась бессмысленной…

Он утверждал, что человек, вооруженный знаниями, неизмеримо выше любого, кто вооружен мечом или золотом. Нет нужды ломать голову по поводу того, отчего Конфуция так не любили местные князья, в большинстве своем крайне невежественные и считавшие это качество достоинством, а не недостатком.

Конфуций не раз подчеркивал, что люди, обладающие врожденными знаниями, стоят выше всех. За ними следуют те, кто приобрел знания благодаря настоящему учению. Ступенью ниже стоят те, которые приступают к учению, встретившись с трудностями и решив их преодолеть. А вот те, которые, встретившись с трудностями, не учатся, на совершенно законных основаниях стоят ниже всех.

Неучи должны знать свое место. Истинно так.

Человек, по Конфуцию, — мера всех вещей, творец и разрушитель, зритель и действующее лицо, кнут и пряник.

«Человек расширяет Путь, а не Путь расширяет человека».

Ну, как такое снести какому-нибудь Цинь Шихуанди, Мао Цзедуну или Сталину, которые считали людей всего лишь винтиками своих машин?

Знаменитый, и, пожалуй, первый китайский историк Сыма Цянь, живший во II — начале I века до н.э., в своих «Исторических записках» упоминает как о знаменательном событии о якобы имевшей место встрече Конфуция с легендарным мудрецом, которого звали Лао-цзы.

О чем говорили они, никто не знает. Известно лишь то, что мудрый старец выразил свое особое уважение Конфуцию тем, что в конце встречи проводил его не материальными знаками внимания, как это принято у торгашей и политиков (что в принципе одно и то же), а добрым словом, которое способны по-настоящему оценить лишь истинно благородные люди.

Имя Лао-цзы окружено множеством легенд.

Во-первых, оно является прозвищем. Подлинное имя мудреца — Ли Эр. Родился он в 579 году, умер в 499 году до н.э. А «Лао-цзы» означает «учитель Лао», или «учитель Старец». Его звали Старцем, потому что мать вынашивала его в чреве якобы 81 год, и, едва родившись, новорожденный был уже седым.

Лао-цзы служил (как говорят) архивариусом при дворе царства Чжоу. Он был сторонником жизненной позиции, называемой у-вэй, что означает «ничегонеделание». То есть пассивная созерцательность, прямо противоположная позиции Конфуция, сторонника активного созидания, рационального переустройства общества.

Лао-цзы оставил после себя учение о Дао. Это слово традиционно переводят как «путь». По восточной традиции «путь» — символ Бытия, Жизненной стези, Цели, Абсолюта.

Дао — это и Бог, и Природа, и нечто всеобъемлющее, которому гнет названия.

«Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао, — утверждает Лао-цзы. — Имя, которое может быть названо, не есть настоящее имя. Безымянное есть начало неба и земли».

Русский философ Владимир Соловьев в конце XIX века назовет Лао-цзы «величайшим из метафизиков желтой расы».

Этот загадочный человек вдруг решил покинуть общество, уйти куда глаза глядят. Он взгромоздился на буйвола и поехал… Стало художественной традицией изображать большеголового старца верхом на буйволе, который уезжает куда-то в сторону густеющего тумана. Сохранилось и бесчисленное количество статуэток подобного содержания (без тумана, разумеется).

По легенде, Лао-цзы отправился за солнцем — на запад. Начальник пограничной заставы попросил его оставить хоть что-нибудь для своей родины (м-да, это не современные таможенники), хоть что-нибудь. И Лао-цзы оставил ему рукопись в 5000 иероглифов — свою поэму, которую История знает под названием «Дао-дэ-цзин». Оставил — и больше никогда и никто его не видел…

• Предыдущая
• 44/142
• Следующая