Всегда в продаже - Аксенов Василий Павлович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/15
- Следующая
ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Конечно, вырожденцы!
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Мне не очень-то легко так на него смотреть. Мы с ним учились в университете… Понимаете, мы вместе ходили по бульварам, руки в брюки, поднятый воротник, солнцем полна голова… Естественно, все к чертям отметали и мечтали о другом… Потом меня выгнали из университета.
АБРОСКИН. А он?
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Он удержался. Больше того, он начал бурно прогрессировать.
ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Завидуешь?
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Вот, понимаете, профессор, он, видно, думает, что вся моя неприязнь к нему от черной зависти. А я ведь любил его. Знаете, он обладает удивительной способностью влюблять в себя людей.
АБРОСКИН. В самом деле, вы ему не завидуете? Даже сейчас, когда он там…
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Я вообще никому не завидую.
АБРОСКИН. А я завидую вам.
ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Собрались два шизофреника!
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. У меня очень много времени для размышлений. Я странную жизнь веду там. Вечером маленькое окошечко упирается в темную сопку, а там только огонек метеостанции и больше ничего. Мне даже не верится, что люди в мире могут жить иначе, что где-то есть футбол и огромные города, что где-то толпы людей кричат и бурлят, что в Африке, скажем, идет стрельба, а рейд Сингапура забит торговыми судами… Мне кажется, что во всем мире люди тихо добывают золото, а по вечерам смотрят в маленькие окошечки на темные сопки. Мне кажется, что весь мир населен печальными и небогатыми добытчиками золота вроде меня.
АБРОСКИН (взволнованно). Слушайте, зять, жизнь ваша будет нелегка.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ (вздрогнув). Почему же? Мне хорошо живется.
АБРОСКИН. Послушайте, я хочу понять… О чем вы там думаете?
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Ну, скажем, о своей юности. Как мы стояли с этим моим дружком на Ленинских горах, не то что Герцен и Огарев, но похоже, только, конечно, никаких клятв, суровые современные молодые люди… Я думаю о юности – даром она прошла или нет?
ГОЛОС КИСТОЧКИНА. О бабах он думает!
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Думаю о женщинах, о бабах. О вашей дочери, собственно говоря, я все время думал.
АБРОСКИН. А о чем вы… думаете здесь?
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Здесь я думаю о том, что одной пощечиной не обойдешься. Нужно давать Кисточкину большой бой.
ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Пупсик! Тебе ли со мной биться! Умора!
Треугольников, повернувшись, долго смотрит в его сторону.
АБРОСКИН. О чем же вы еще думаете в своей пустыне?
ТРЕУГОЛЬНИКОВ (яростно). О людях! О человечестве! О мире!
На просцениум легким спортивным шагом выходит Кисточкин. Останавливается там.
КИСТОЧКИН (обращается в зал). Послушай, давай серьезно: ты действительно веришь в этот бедлам?
ТРЕУГОЛЬНИКОВ (выходит на просцениум, становится рядом с Кисточкиным, обращается в зал). Я действительно верю в людей, иначе я бы не жил и стал бы таким, как ты, что одно и то же.
КИСТОЧКИН (поет). Ромашки вздрогнули, завяли лютики… Ну, давай, развивай идею!
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Я верю, что мир придет к гармонии.
КИСТОЧКИН. Уже сейчас есть довольно гармоничная система ракетно-ядерного оружия. Воображаю себе полную гармонию – все в мире горит, кроме нашей газеты, и я печатаю в ней очерки с поля боя. Гениально!
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Представь себе, что такой атомный цинизм довольно примитивная штука: Да, конечно, в течение всей истории мы колошматили друг друга чем попало, дубинами, пиками, мечами, распинали на крестах, жарили живьем, травили химией, как клопов, сжигали в печах, гноили в лагерях, но…
КИСТОЧКИН. Но? Есть еще «но»?
ТРЕУГОЛЬНИКОВ (яростно). А теперь с нас хватит этого всемирного хамства! Сейчас время возврата всех ценностей и приобретения новых! Верю, что наступит гармония между разумом и духом! Хватит наивности! И цинизм надоел! Он вышел из моды, этот твой атомный цинизм!
КИСТОЧКИН. Браво! Какие, братцы, спинозы появились у нас на периферии! Ах ты, пень с ушами! Это не цинизм, а оценка положения с точки зрения будущих победителей, то есть уцелевших, а мы уцелеем, то есть победим. Эх, Петяша, вымараз-мирован ты до уровня таких вот кухонных вольтерьянцев. (Показывает на Аброскина.)
АБРОСКИН (кричит). Как вы смеете, ничтожество! Какой я вам вольтерьянец!
КИСТОЧКИН (быстро подходит к нему). Ну-ка, вставай, старый хрен! Выходи на просцениум, поговорим! Аброскин легко спрыгивает с кровати и вместе с Кисточкиным выходит на просцениум, где по-прежнему стоит Треугольников.
АБРОСКИН (в зал). Я марксист!
КИСТОЧКИН (хохочет). Браво, браво, профессор! Сколько лет вас наши хлопцы учили? Семь? Десять? И все не в коня корм!
АБРОСКИН. А вы, Кисточкин, не марксист!
КИСТОЧКИН (слабея от хохота, ложится на сцену). Ах, боже ж мой, неужели же я не марксист? Не лишайте же ж меня, профессор, всего самого святого, самого дорогого…
АБРОСКИН. Вы подлец!
КИСТОЧКИН (вскакивает). Одно другому разве мешает? (Подтанцовывает к Аброскину.) Слова, словечки, товарищ марксист… Любите словечки? Баланда, параша, лагерная зона – все эти слова вам нравятся?
АБРОСКИН. Думаете, мне переломили хребет? Ошибаетесь! Даже там, за зоной, я сохранил веру в идеалы своей юности. И я верил, что несправедливость рассеется как туман.
КИСТОЧКИН. Почему же несправедливость? А история, проф? Исторически-то это было справедливо. Негуманно, быть может, а? А исторический гуманизм? Если любить слова, надо уметь с ними обращаться, лапуля. Вот Сталин и Мао умели прекрасно.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Ну и что?
КИСТОЧКИН (неожиданно растерявшись). Как что?
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Сдохли оба эти ничтожества, и дело с концом.
КИСТОЧКИН (необъяснимо «поплыл», закачался. Глухое невнятное бормотание). Сдохли, говоришь?… Тра-та-та, говоришь?… Чижика, говоришь, собаку, петьку, говоришь, забияку?… А?… Квитанции?… Где квитанции? (Встряхивается, берет себя в руки, орет.) У меня все в порядке!
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Хватит кривляться! Я вижу, что тебе не по себе.
КИСТОЧКИН. Победитель! Да я могу справиться с тобой в одну минуту.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Ну-ка попробуй!
КИСТОЧКИН (устало). Ладно, Петька, не будем. Мне что-то стало тяжело. Знаешь, я попал в какой-то странный переплет, у меня душа раздваивается…
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Еще бы! Ты презираешь всех людей.
КИСТОЧКИН (очень устало). Нет, я ошибся, я разбит, искалечен. Я пытался стать невозможным силачом, но оказалось, что меня ребенок пальцем может перешибить…
ТРЕУГОЛЬНИКОВ (тихо). Ты это серьезно?
КИСТОЧКИН. Понимаешь, какое-то дикое состояние… должно быть, это переходный этап… Ведь все, что я сейчас говорил, – это муть, позерство, это от слабости. Уехать, что ли, куда-нибудь? Возьми меня с собой, старик! Просто в память о старой дружбе.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ (мрачно). Если ты это серьезно, тогда поехали.
КИСТОЧКИН (дико хохочет). Вот видишь, как с тобой просто, пень! Дубина стоеросовая! Деревенщина!
ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Это просто уже любопытно.
АБРОСКИН. Да-а, довольно редкий феномен.
КИСТОЧКИН. Девочки, вы беззащитны, потому что вы в плену своего фетишизма – вера, дружба, любовь. Вот он влюбился, этот импотент, в вашу дочку, профессор. А кто ее дерет? Я! Эй, Светка!
Освещается кровать в правом углу сцены. На ней сидит Светлана.
СВЕТЛАНА. Ну, теперь мне можно немного пофантазировать?
КИСТОЧКИН. Валяй! Позабавь джентльменов.
СВЕТЛАНА. Я начинаю. Ты стал другим. Ты любишь меня.
КИСТОЧКИН. Не валяй дурака! Фантазируй, но без глупостей!
СВЕТЛАНА. Ты стал другим, мужественным и благородным. Ты любишь меня. Я люблю тебя. Ты любишь меня…
КИСТОЧКИН. Молчать!
СВЕТЛАНА (читает словно заклинание). Ты любишь меня! Я люблю тебя!
ТРЕУГОЛЬНИКОВ (Кисточкину). Что, не получается?!
КИСТОЧКИН. Но – все-таки любит-то она меня, а не тебя. А от иллюзий я ее отучу.
- Предыдущая
- 11/15
- Следующая
