Охота За Мыслью - Леви Владимир Львович - Страница 34

Одного критика упрекнули, будто он занимается критикой, поскольку не может творить, на что он ответил: «Да, я не умею готовить яичницу, но это не мешает мне разбираться в ее вкусе». Действительно, нельзя одновременно жарить яичницу и есть ее: результатом может быть только пустая сковорода. Это можно было бы, вероятно, назвать законом одномерности мышления. Можно быть и творцом, и собственным критиком, быстро и сложно чередуя эти процессы, как и происходит на высших уровнях творчества (вспомним черновики Пушкина), но нельзя делать и то и другое одновременно.

Критичность и служит средством преодоления одномерности мышления.

Есть только один способ осознать свое мышление: мыслить по-другому. Исходить из других предпосылок, из другой системы мыслительных координат, перейти в какое-то другое измерение. Иными словами, стать внутренне посторонним по отношению к самому себе. А чтобы осознать объективно-критически это другое мышление, надо, в свою очередь, стать посторонним по отношению к нему. И так далее, бесконечно...

Так, в сущности, и происходит. «Какой я был дурак», — говорим мы, разумея, что теперь-то уж поумнели. Пройдет время, и мы снова, из другой системы координат объявим себя дураками. В данный же момент осознать степень своего невежества, предубежденности, непоследовательности, несправедливости, равно как и занудства, — дело обыкновенно непосильное. Ибо в игре обычно участвует и Двуликий Янус эмоций.

Иногда система мыслительных координат может меняться мгновенно, в некоторых случаях, патологических, а иногда и нормальных, возникает ощущение, что в нас одновременно мыслит не один, а двое или больше людей, каждый из которых видит другого насквозь. (Достоевский сразу же приходит на ум.) Однако практически система мыслительных координат — вещь в высшей степени стойкая. Это прочнейший сплав аксиом, питающихся и стойкими вероятностными прогнозами, и воспринятыми стереотипами, за которыми всегда стоят явно или скрыто подразумеваемые ценности по шкале Рая — Ада. Это очень хорошо: именно это и делает личность личностью, а не «бесформенным комком текущей информации». И это очень плохо, потому что легче запустить десяток космических ракет, чем переубедить одного... Чуть было не сказал «дурака». Нет, дело не в уровне интеллекта.

«Больной возбужденно протестует против насильственного стационирования в больницу, куда он привезен после того, как пытался перевести стрелку, чтобы пустить поезд под откос. Свой поступок он мотивирует желанием проверить законы движения. В отделении он то корректен, то агрессивен (всегда под влиянием каких-либо поводов, им своеобразно мотивируемых), циничен, прилипчив: с узелком, наполненным обрывками старых журналов и прочим хламом; почти всегда с заумно-саркастическими иносказательными словечками или высказываниями.

С детства с некоторыми причудами и необычайными иногда суждениями, упрямый, настойчивый. Много раз лежал в психиатрических больницах, всегда в связи с какими-либо эксцессами. В больницах находился от нескольких месяцев до одного-двух лет... Прекрасный математик и шахматист, незаурядный педагог. Через год после поступления выписался и приступил к работе.

Когда этот больной умер в пожилом возрасте от инфаркта, врачи увидели на вскрытии нормальный, большой мозг. Никаких поражений, никаких дефектов мозгового вещества не было заметно. У этого больного, несомненно, время от времени происходили какие-то сдвиги в механизмах мышления, оно становилось гротескно, ужасающе одномерным. В промежутках мышление тоже отличалось своеобразием: больной был «инакомыслящим» с детства.

Но как объяснить то, что он оставался прекрасным математиком и даже незаурядным педагогом?

Что же изменилось в мозгу?

По относительному весу мозга человек не стоит на первом месте среди животных, но лишь на одном из первых (нас в этом превосходят муравьи и дельфины). Однако у нас самая большая относительно всего мозга кора и самая богатая сеть связей между нейронами. А в коре у нас есть уникальный аппарат. Лобные доли.

Это то, что делает нас людьми в самом 'высоком смысле слова. Они организуют нашу гигантски сложную и гибкую оперативную память. Они обеспечивают колоссальный объем, глубину и целенаправленность внимания. Они позволяют нашим расчетам идти на много порядков дальше, чем у любого другого существа на земле.

И вместе с тем (и главное!) лобные доли являются органом социального мышления. Они же — орган самосознания, орган критичности и орган творчества (Слово «орган» я употребляю здесь фигурально — на самом деле органом всего вышеназванного служит целый мозг и только он, речь идет лишь об относительное значении) . Для того чтобы творить и чтобы критиковать, надо прежде всего быть достаточно свободным. Чтобы осознавать себя, тоже надо останавливаться среди текучки... В отличие от всей прочей коры лобные доли свободны от непрестанного наплыва чувствительных импульсов с периферии, от органов чувств. На них не лежат и двигательные обязанности, этим занимается теменная доля. Но они могут гибко подключаться и к тому и к другому. Они устроены так, что могут дублировать в своих нейронных сетях любые импульсные схемы, возникающие в мозгу в любых сочетаниях, на любой срок. Более того, они способны сами создавать новые схемы из сочетаний и дроблений уже имеющихся. По существу, это мозг над мозгом. В лобных долях и сосредоточено то, что Корсаков в свое время назвал «направляющей силой ума».

Наиболее же тесную связь лобные доли обнаруживают с эмоциональными центрами и глобальными эхо-обобщающими системами памяти гиппокампова круга. Возможно даже, что они являются эволюционным продолжением, специально человеческим «переизданием» этих систем.

...Теперь нам становится понятнее, почему частичные рассечения связей между лобными долями и подкоркой иногда помогают при упорном бреде с агрессивным поведением, при затяжных тяжелейших депрессиях, при навязчивостях. Отсекается стойкая «дублирующая модель» состояния, разрывается порочный круг непроизвольного внимания. Есть основания думать, что лобный механизм интимнее связан с Адом, нежели с Раем: при болезненном или хирургическом отделении лобных долей от подкорки часто возникает устойчивое настроение с преобладанием Рая — эйфория, и никогда не бывает тоскливого настроения. Даже сильнейшие боли после такого отсечения переносятся на удивление легко: боль есть, она продолжается, но уже не волнует больного.

Учтем еще, что через Ад — или его абстрагированный «дубликат» — должны производиться все социальные задержки, все поправки нашего поведения, учитывающие реакции других людей, ближайшие и отдаленные. Такую работу мозг производит постоянно, даже во сне, она тр"ебует одновременного учета многих обстоятельств и выбора из многих вариантов поведения. Что может быть для этого более подходящим аппаратом, чем лобные доли? Очевидно, они и производят проекцию Ада в будущее.

Очень возможно, что болезненная застенчивость, часто возникающая где-то между подростковым и юношеским возрастом, имеет физиологической подоплекой избыточную, еще не отрегулированную тонкой избирательностью «адопроецирующую» деятельность лобных долей. То, что у подростка бурно «включаются» в работу лобные доли, не вызывает сомнения: именно в это время детская отвлекаемость и непоседливость сменяется усидчивостью и появляется способность надолго удерживать внимание на одном предмете (это, конечно, подготавливалось и всем предыдущим воспитанием). Возникает новый круг удержания эха, более четко связанный с сознательной волей, но все-таки еще в большей мере непроизвольный. Одновременно резко усиливается значимость своего образа в глазах других, повышенная заинтересованность в мнениях и оценках, проявляющаяся в частичной утрате детской непосредственности.

Это нельзя не поставить в связь с половым созреванием — мощным физиологическим стимулом зрелости социальной. Проблема внешности... В душу непрошено вторгается «обобщенны. Другой», «обобщенный Он или Она» и подкарауливает на каждом шагу Адом неодобрения... Раньше, в детстве, был лишь зачаток этого: для стойкого пребывания в мозгу Другого не было еще достаточно созревших нейронных цепочек. Другой внутри нас — это и есть оценка.