Мона Лиза Овердрайв - Гибсон Уильям - Страница 7
- Предыдущая
- 7/66
- Следующая
– Будешь ты, черт побери, слушать? Какой клиент? Дерьмо собачье. Он – голова, у него связи. И он собирается протолкнуть меня наверх. И знаешь что? Я намерен взять тебя с собой.
– Но что ему нужно?
– Какая-то актриса. Или кто-то вроде актрисы. И ушлый мальчик, чтобы доставить ее в одно место и там придержать.
– Актриса? Место? Какое место? Она услышала, как он расстегнул куртку. Потом что-то упало на постель у ее ног.
– Это тебе. – Он зевнул.
Господи! Выходит, это не шутка? Но если он не прикалывается, то что же это, черт побери, значит?
– Сколько ты сшибла сегодня, Мона?
– Девяносто. – На самом деле сто двадцать, но последнего клиента Мона посчитала как сверхурочные. Она до смерти боялась утаивать деньги, но иначе на что купить “магик”?
– Оставь себе. Купи какие-нибудь шмотки. И не рабочий хлам. Никому в этой поездке не нужно, чтобы твоя задница свешивалась наружу.
– Когда?
– Завтра, я же сказал . Можешь поцеловать на прощание это место или послать его.
При этих словах Мона затаила дыхание. Опять скрипнул стул.
– Значит, девяносто?
– Ну.
– Расскажи мне.
– Эдди, я так устала...
– Нет, – сказал он.
Впрочем, хотелось ему не правды, правда Эдди была не нужна. Он хотел получить историю. Ту, которую сам же и сочинил и приучил Мону ее рассказывать. Эдди было глубоко наплевать, о чем ей говорили клиенты (а у большинства на душе что-то было, и им не терпелось это что-то ей рассказать – что они обычно и делали), не интересовало его их занудство по поводу справки об анализе крови или то, как каждый второй повторяет ей дежурную шутку насчет того, что, мол, если подцепил сам, передай товарищу. Ему даже было по фигу, чего они требовали от нее в постели.
Эдди хотел, чтобы она рассказала ему об ублюдке, который обращался с ней как с пустым местом. Правда, рассказывая об этом жлобе, надо было не перегнуть палку, чтобы не выставить его слишком грубым, потому что считается, что это стоит много дороже, чем ей заплатили на самом деле. Главным в рассказе было то, что этот мнимый клиент обращается с нею как с неким устройством, которое он арендует на полчаса. Нельзя сказать, что это такая уж большая редкость, но подобные лохи обычно тратят свои денежки на “живых кукол” или же торчат от стима. К Моне обычно шел клиент разговорчивый, ее даже норовили угостить сэндвичами, и если даже человек мог оказаться жутким подонком, то все-таки не настолько жутким, как того хотел Эдди. А второе, что он требовал от рассказа, – чтобы Мона жаловалась, как ей было противно, но что при этом она чувствовала, что все равно этого хочет, хочет безумно.
Протянув руку, Мона нашарила в темноте плотный конверт с деньгами.
Снова заскрипел стул.
Так что Мона рассказала ему, как она выходила из “Распродажи”, а он бросился прямо к ней, этот здоровенный жлобина, и просто спросил: “Сколько?”, – и это ее смутило, но она все равно назвала цену и сказала: “Идем”. Они залезли в его машину, машина была большая, старая, и в ней пахло сыростью (а это уже плагиат из ее жизни в Кливленде), и он опрокинул ее на сиденье...
– Перед “Распродажей”?
– На заднем дворе.
Эдди никогда не обвинял ее в том, что история эта – сплошная выдумка, как-никак, а он сам придумал основные вехи сюжета. По сути своей, смысл рассказа всегда был один и тот же. К тому времени, когда мужик задрал на ней юбку (“черную, – сказала она, – и на мне были белые ботинки”) и скинул с себя штаны, она расслышала, как звякнул ремень, это Эдди стягивал джинсы. Какой-то частью сознания Мона прикидывала (Эдди скользнул к ней в постель), а возможна ли та позиция, какую она описывает, но продолжала говорить. На Эдди это, во всяком случае, действовало. Она не забыла отметить, как было больно, когда жлобина вставлял, – больно, хотя она была совсем мокрой. Помянула, как он держал ее за запястья, и похоже, уже порядком запуталась, где что было, во всяком случае, получалось, что ее задница болталась где-то в воздухе. Эдди начал ее ласкать, гладил грудь и живот, поэтому без всякого перехода она переключилась с откровенной жестокости клиента на то, что ей полагалось при этом ощущать.
Как она испытала то, чего в жизни никогда не испытывала. Кто-то ей говорил, что можно проникнуть в такое место, где если и ощущаешь боль, то все равно это приятно. Мона знала, что на самом деле это совсем не так. Тем не менее Эдди хотелось услышать, что боль была просто жуткая и что чувствовала она себя отвратительно, но ей все равно нравилось. Мона не видела в этом ни капли смысла, но научилась рассказывать так, как ему хотелось.
Потому что, какой бы бред она ни несла, – вранье работало, и Эдди, перекатясь на нее и сбив одеяло в кучу, оказался у нее между ног и вошел. Мона догадывалась, что, должно быть, в его голове прокручивается в эти минуты мультик, где Эдди чувствует себя одновременно героем – тем самым трахающим жлобом без лица – и зрителем, следящим за сюжетом со стороны. Он держал ее за запястья, прижав их к полу за ее головой. Так ему больше нравилось.
А когда он кончил и, свернувшись калачиком, задремал, Мона долго лежала без сна в душной темноте комнаты, снова и снова разыгрывая мечту об отъезде, – такую яркую, такую чудесную.
Ну пожалуйста, пусть это будет правдой.
5. “ПОРТОБЕЛЛО” [1]
Кумико проснулась в необъятной кровати – и тихо лежала, прислушиваясь. До нее долетало чуть слышное, неясное бормотание улицы.
В комнате было холодно. Завернувшись, как в мантию, в розовое стеганое одеяло, девочка выбралась из постели. Маленькие оконца были в ярких морозных узорах. Подойдя к ванне, она слегка надавила на одно из позолоченных крыльев лебедя. Птица кашлянула, забулькала и стала наполнять ванну. Не снимая с себя одеяла, она стала открывать чемоданы, чтобы выбрать одежду на день; отобранное она выкладывала на кровать.
Когда ванна была готова, она скинула одеяло на пол и, перебравшись через мраморный край, стоически погрузилась в обжигающе горячую воду. Пар от ванны растопил изморозь на стеклах; теперь по ним бежали струйки сконденсировавшейся влаги. “Неужели во всех английских спальнях такие ванны?” – подумала Кумико. Она старательно натерлась овальным бруском французского мыла, встала, кое-как смыла пену и завернулась в огромную черную купальную простыню; потом после нескольких неудачных попыток случайно обнаружила раковину, унитаз и биде. Они прятались в крохотной комнатушке, которая когда-то, должно быть, служила встроенным шкафом. Стены ее покрывал темный от Времени шпон.
Дважды прозвонил Телефон, похожий скорее на предмет из театрального реквизита.
– Да?
– Петал на проводе. Как насчет завтрака? Роджер уже здесь. Мечтает с тобой познакомиться.
– Спасибо, – ответила девочка. – Я уже одеваюсь.
Кумико натянула свои самые лучшие и самые мешковатые кожаные штаны, потом зарылась в ворсистый голубой свитер, такой большой, что вполне был впору и Петалу. Открыв сумочку, чтобы достать косметику, она увидела модуль “Маас-Неотек”. Пальцы сами собой сомкнулись на обтекаемом корпусе, она вовсе не собиралась вызывать призрака. Но хватило только прикосновения. Едва образовавшись в комнате, Колин тут же смешно запрокинул голову, чтобы разглядеть низкий, с зеркалом, потолок.
– Я полагаю, мы не в Дорчестере?
– Вопросы задаю я, – сказала она. – Что это за место?
– Спальня, – ответил он. – В довольно сомнительном вкусе.
– Отвечай, пожалуйста, на мой вопрос.
– Хорошо, – сказал призрак, осматривая постель и ванну. – Судя по обстановке, это вполне мог бы быть и бордель. Я имею доступ к историческим данным на большую часть зданий Лондона, но об этом нет ничего примечательного. Построено в 1848 году. Наглядный образчик популярного в ту эпоху викторианского классицизма. Район дорогой, хотя и немодный, пользуется успехом среди определенного сорта юристов.
- Предыдущая
- 7/66
- Следующая
