Сиддхартха - Гессе Герман - Страница 6

• Предыдущая
• 6/24
• Следующая

И сказал Сиддхартха:

— Одно, о Досточтимейший, больше всего поразило меня в твоем учении. Все в этом учении ясно до прозрачности, все обосновано; совершенной, нигде и ни в чем не прерывающейся цепью изображаешь ты мир, вечной цепью, сложенной из причин и следствий. Никогда не становилось это так очевидно, ибо никогда не было столь неопровержимо доказано; о, как радостно забьется в груди сердце всякого брахмана, когда, взглянув сквозь твое учение, он увидит мир в безупречном совершенстве его внутренних связей, ясным, как кристалл, не зависящим от случая, не зависящим от богов. Хорош ли он или плох, страданье ли жить в этом мире или радость — пусть это останется в стороне, быть может это и несущественно, но единство мира, взаимосвязь всего происходящего, слияние всего великого и малого в одном потоке, в русле одного закона причины, становления и умирания — вот тот яркий свет, который излучает твое возвышенное учение. Но последуй, о Совершенный, твоему собственному учению, и ты увидишь, что эта связь, эта последовательность всех вещей все-таки прерывается в одном месте; через одну маленькую щелку устремляется в этот мир единства нечто чуждое, нечто новое, нечто такое, чего раньше не было и что ни показано, ни доказано быть не может: это твое учение о преодолении мира, о спасении. Но из-за этой тоненькой трещинки, из-за этого маленького отступления весь вечный, единый мировой закон снова рушится и снимается. Прости же мне, что я высказываю это возражение.

Спокойно, неподвижно стоял Готама, слушая его, И вот он заговорил, Совершенный, своим добрым, своим вежливым и ясным голосом:

— Ты слышал учение, о сын брахмана, и хвала тебе, ты глубоко вдумался в него. Ты нашел в нем какой-то пробел, какую-то ошибку. Подумай же еще над этим. Но разреши предостеречь тебя, жаждущий познания, от толчеи мнений и от споров о словах. На мнения нельзя опереться. Они могут быть прекрасны или отвратительны, умны или глупы, каждый может придерживаться их и может их отбрасывать. Учение же, которое ты слышал от меня, — это не мнение, и цель его не в том, чтобы жаждущему познания объяснить мир. Его цель иная, его цель — спасение от страданий. Вот то, чему учит Готама, ничему другому.

— Не гневайся же на меня, о Возвышенный, — сказал юноша. — Не для того я так говорил, чтобы искать с тобой спора — спора о словах. Поистине прав ты: мнение — слабая опора. Но позволь сказать еще только одно: ни на мгновение я не усомнился в тебе. Ни одного мгновения я не сомневался, что ты — Будда, что ты достиг той цели, той высочайшей, к которой стремятся столько тысяч брахманов и сыновей брахманов. Ты нашел спасение от смерти. Ты шел к нему своим собственным путем — путем исканий, и на этом пути ты нашел его — в мыслях, в созерцании, в познании, в просветлении. Но не в учении! И никто — такова моя мысль, о Возвышенный, — никто не придет к спасению через учение! Никому, о Достойный, не сможешь ты в словах, в учении поведать, рассказать, что свершилось с тобой в час твоего просветления! Многое заключено в учении просветленного Будды, многих учит он праведно жить, избегать зла. Одного лишь не содержит столь ясное, столь достойное учение: оно не содержит тайны того, что пережил сам Возвышенный — один среди сотен тысяч. Вот то, о чем я думал, что я понял, когда слушал твое учение. Вот почему я продолжу мои странствия — не для того, чтобы искать другое, лучшее учение, ибо я знаю: такого нет, — а для того, чтобы, покинув все учения и всех учителей, самому достичь своей цели или умереть. Но не раз еще вспомню я, о Возвышенный, тот день и тот час, когда мои глаза лицезрели святого.

Спокойно опущенными оставались глаза Будды, спокойно светилось совершенным равнодушием его непроницаемое лицо.

— Пусть же твои мысли, — медленно сказал достойный, — не окажутся заблуждением! Пусть достигнешь ты своей цели! Но скажи мне: ты видел толпу моих саманов, моих многочисленных братьев, провозгласивших свое желание примкнуть к учению? И полагаешь ли ты, чуждый саман, что для них всех лучше было бы отойти от учения и вернуться к мирской жизни и мирским утехам?

— Далек я от подобной мысли! — воскликнул Сиддхартха. — Пусть остаются все они в лоне учения, пусть достигнут они своей цели! Не мне определять пути чужих судеб. Только за себя, за себя одного, я должен решать, должен выбирать, должен отвергать. Спасение от своего “я” ищем мы, саманы, о Возвышенный. Если бы я стал теперь одним из твоих учеников, о Достойнейший, то, боюсь, мое “я” обрело бы лишь видимость покоя, лишь кажущееся успокоение и спасение, тогда как на самом деле продолжало бы жить и расти, ибо тогда и учение, и мое послушание, и любовь к тебе, и община монахов сделалась бы моим “я”!

Чуть улыбаясь, с неколебимой ясностью и дружелюбием взглянул Готама в глаза чужаку и едва заметным движением простился с ним.

— Мудр ты, о саман, — сказал достойный. — Мудро умеешь ты говорить, мой друг. Береги себя от слишком многой мудрости!

Будда удалялся, но взгляд его и эта полуулыбка отпечатались навсегда в памяти Сиддхартхи.

“Я еще не видел ни одного человека, — думал он, — который бы вот так смотрел и усмехался, говорил и сидел; я желал бы, чтобы и я мог так же правдиво смотреть, так усмехаться, сидеть, спорить — так свободно, достойно, так сдержанно и открыто, так по-детски и так загадочно. Эта правдивость взгляда и слова возможна лишь для человека, проникшего в глубины своей души”.

“Одного человека я видел, — думал Сиддхартха, — одного-единственного, перед которым я должен был опустить глаза. Ни перед кем другим я больше не опущу глаз, больше — ни перед кем. Никакое учение уже не привлечет меня, раз учение этого человека меня не привлекло”.

“Обокрал меня Будда, — думал Сиддхартха, — много украл у меня, но еще больше он мне подарил. Он украл у меня моего друга, того, кто верил в меня, а теперь верит в него, кто был моей тенью, а стал тенью Готамы. Но он подарил мне Сиддхартху… мне — меня”.

Когда Сиддхартха покидал сад, в котором остался Будда, Совершенный, и остался Говинда, у него было такое чувство, словно вся его прошлая жизнь остается в этом саду, отделяется от него. Медленно уходил он, погружаясь в это ощущение, заполняясь им. Он погружался глубоко, как сквозь толщу воды, до самого дна, до глубинного слоя скрытых причин, ибо познавать причины, как казалось ему, — это и значит думать, ведь только на этом пути ощущения превращаются в познания и не теряются, а становятся существенны и начинают излучать то, что содержится в них.

Медленно уходил Сиддхартха и, уходя, думал. Он подводил под юностью черту — он больше не был юнцом, он стал мужчиной. Он оставил, сбросил что-то, как змея сбрасывает свою старую кожу; уже нет того, что сопровождало всю его юность и было частью его: желания иметь учителя и следовать учению. Он миновал последнего учителя, который явился на его пути, высочайшего и мудрейшего учителя, светлейшего Будду, — и его он оставил, должен был расстаться с ним, не смог принять его учения.

Все медленнее шел погруженный в мысли человек и спрашивал себя: “Что же это такое, что хотел ты найти в учении, узнать у учителей. Чему они, столь многому научившие тебя, все же не смогли тебя научить?” И он нашел: “Мое „я» — вот то таинственное, смысл, суть которого я хотел понять. Мое „я» — вот от чего я хотел освободиться, что я хотел преодолеть. Но преодолеть его я не мог, я мог лишь обманывать его, мог лишь убегать от него, прятаться от него. Поистине ничто в мире не занимало так сильно мои мысли, как это мое „я», эта загадка того, что я живу, что я существую самостоятельно и от всех других отделен и обособлен, что я — Сиддхартха! И нет ничего в мире, о чем я знал бы меньше, чем о себе, о Сиддхартхе!”

Медленно, в задумчивости уходил он — и остановился, захваченный этой мыслью, и из нее мгновенно родилась другая, и это была новая для него мысль: “То, что я ничего о себе не знаю, то, что Сиддхартха для меня так чужд и неизвестен, произошло по одной причине, одной-единственной: я боялся себя, я бежал от себя! Я искал атман, я искал брахман, я хотел разрушить, разбить оболочку моего „я», чтобы там, в неизведанной глубине, найти сердцевину всех оболочек, атман, жизнь, божественное, последнее. И при этом я терял самого себя”.

• Предыдущая
• 6/24
• Следующая