Росхальде - Гессе Герман - Страница 30

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая

— Да.

Она закачала головой, как будто погрузилась в свои мысли и никак не могла с ними справиться. Но то, что она сказала, родилось не из раздумий, а выплеснулось бессознательно из мрачной, безутешной подавленности этой минуты, из усталости, но прежде всего из смутной потребности что-то поправить, оказать добрую услугу кому-то, кто еще был в состоянии этой услугой воспользоваться.

— Да, — сказала она, — так я это себе и представляла. Но послушай, Иоганн, Пьер не должен умереть! Не должно же все, абсолютно все рухнуть в одночасье! И знаешь, я хочу сказать тебе еще вот что: если он поправится, бери его себе. Слышишь? Пусть он останется с тобой.

Верагут понял не сразу. Только постепенно ему стало ясно, что она сказала. Так, значит, ему теперь отдано то, о чем он с ней препирался, из-за чего долгие годы колебался и страдал, — отдано в тот момент, когда уже стало поздно.

Чудовищной нелепостью было в его глазах не только это — что теперь он вдруг мог получить то, в чем она так долго ему отказывала, — но еще больше то, что Пьер мог принадлежать ему как раз тогда, когда ему предстояло умереть. Значит, теперь он умрет для него как бы вдвойне! Это же безумие, это просто смешно! Ситуация была настолько гротескной и абсурдной, что он и впрямь едва не разразился горьким смехом.

Но она, без сомнения, говорила всерьез. Вероятно, она не до конца верила в то, что Пьер умрет. Это было великодушно, это была неслыханная жертва с ее стороны, которую она хотела принести в страдальческом смятении этой минуты по какому-то неясному доброму побуждению. Он видел, что она страдает, что она бледна и с трудом держится на ногах. Ему не надо показывать, что ее жертву, ее странное, запоздалое великодушие он воспринял как убийственную насмешку.

Она с нарастающим отчуждением ждала от него ответа. Почему он молчит? Не верит ей? Или настолько отдалился от нее, что не хочет ничего принимать, даже этой величайшей жертвы, которую она может ему принести?

Лицо ее уже начало разочарованно подергиваться, когда он снова овладел собой. Он взял ее руку, наклонился и, слегка коснувшись ее холодными губами, сказал:

— Благодарю тебя.

В голову ему пришла одна мысль, и он добавил с теплотой в голосе:

— Но теперь я тоже хочу ухаживать за Пьером. Позволь мне оставаться у него ночью!

— Мы будем меняться, — решительно сказала она.

В этот день Пьер был очень спокоен. На столе горел маленький ночник, слабый свет которого не заполнял всю комнату и терялся у двери в коричневом полумраке. Верагут еще долго прислушивался к дыханию мальчика, затем лег на узкий диван, который велел внести в спальню Пьера.

Ночью, около двух часов, проснулась госпожа Адель, включила свет и встала. Набросив домашний халат, она со свечой в руке прошла в комнату мальчика. Здесь все было спокойно. Ресницы Пьера слегка задрожали, когда свет коснулся его лица, но он не проснулся. На диване лежал в одежде, слегка скрючившись, ее муж и спал.

Она поднесла свечу и к его лицу и ненадолго задержалась около него. И она увидела его лицо таким, каким оно было на самом деле, со всеми морщинами и седыми волосами, с ввалившимися щеками и глубоко запавшими глазами.

«Он тоже постарел», — подумала она со смешанным чувством жалости и удовлетворения, и ей захотелось погладить его растрепанные волосы. Но она не сделала этого. Она неслышно вышла из комнаты, а когда через несколько часов, уже утром, пришла снова, он уже давно бодрствовал, сидя у постели Пьера. Губы его снова были крепко сжаты, а глаза, которыми он поздоровался с ней, исполнены загадочной силы и решимости, которыми в последние дни он укрывался, словно панцирем.

Для Пьера начинался недобрый день. Он долго спал, а потом лежал с открытыми глазами и застывшим взглядом, пока его не разбудила новая волна боли. Он яростно метался в постели, сжимал маленькие кулачки и надавливал ими на глаза, его лицо то покрывалось мертвенной бледностью, то становилось ярко-красным. А потом, в бессильном негодовании против невыносимых мук, он начал кричать и кричал так долго и так жалобно, что его бледный, сломленный отец в конце концов не выдержал и вынужден был уйти.

Он вызвал врача, который в этот день приезжал еще дважды, а вечером привез с собой сиделку. К вечеру Пьер потерял сознание, сиделку отправили спать, а отец и мать не ложились всю ночь, чувствуя, что конец уже недалек. Мальчик не шевелился, дыхание его было неравномерным и частым.

И Верагут, и его жена вспомнили о том времени, когда очень сильно болел Альберт и они вместе его выходили. Но оба они чувствовали, что подобное чудо уже не повторится. Доброжелательно и немного устало переговаривались они шепотом через кроватку больного, но ни один из них ни словом не обмолвился о прошлом. В сходстве ситуации и всего происходящего было нечто таинственное, но сами они стали другими, они уже не были теми людьми, которые тогда точно так же, как и сейчас, бодрствовали и страдали, склонясь над смертельно больным ребенком.

Тем временем и Альберт, подавленный глухой тревогой и изнуряющим волнением в доме, не мог уснуть. Среди ночи он, полуодетый, на цыпочках вошел в комнату и взволнованным шепотом спросил, не может ли он что-нибудь сделать, чем-нибудь помочь.

— Спасибо, — сказал отец, — но делать тут нечего. Иди-ка спать и не болей хоть ты!

Но когда Альберт ушел, он попросил жену:

— Иди побудь с ним немного и утешь его.

Она охотно выполнила его просьбу и была благодарна ему, что он подумал об этом.

Только под утро она поддалась уговорам мужа и пошла спать. На рассвете появилась сиделка и сменила его. Состояние Пьера оставалось прежним.

Верагут нерешительно шел по парку, ему не хотелось спать. Но воспаленные глаза и вялая, почти бесчувственная кожа давали о себе знать. Он искупался в озере и велел Роберту принести кофе. Затем принялся рассматривать в мастерской свой этюд, сделанный на лесной опушке. Он был написан свежо и бойко, но и это, в сущности, было не то, к чему он стремился, а теперь с задуманной картиной было кончено, в Росхальде он больше работать не будет.

Уже несколько дней состояние Пьера оставалось неизменным. Раз или два в день у него бывали судороги и приступы болей, остальное время он дремал в полузабытьи. Между тем на смену жаре пришли частые грозы, стало прохладнее, и под тонкими струйками дождя сад и мир утратили летний блеск и сочность.

Верагут наконец снова провел ночь в собственной постели и много часов проспал глубоким сном. Только теперь, одеваясь в комнате с открытыми окнами, он заметил, что на дворе потемнело и посвежело, — последние дни он жил точно в бреду. Он высунулся из окна и, слегка поеживаясь от холода, вдыхал сырой воздух дождливого утра. Пахло влажной землей и близостью осени, и он, привыкший воспринимать приметы времен года обостренным чутьем художника, с удивлением понял, что это лето промелькнуло для него незаметно, почти не оставив следа. Ему казалось, что он провел в комнате больного Пьера не дни и ночи, а месяцы.

Он набросил дождевик и пошел в дом. Там он узнал, что мальчик проснулся рано, но вот уже час, как уснул снова, поэтому Верагут позавтракал вместе с Альбертом. Старший сын принимал болезнь Пьера близко к сердцу и страдал, стараясь, чтобы этого не заметили другие, от душной больничной атмосферы и угнетенного настроения в доме.

Когда Альберт ушел, чтобы засесть в своей комнате за школьные задания, Верагут пошел к Пьеру, который еще спал, и занял свое место у его постели. В эти дни у него иногда появлялось желание, чтобы все это кончилось скорее, хотя бы ради ребенка, который давно уже не говорил ни слова и выглядел таким усталым и постаревшим, как будто и сам знал, что ему уже ничем не поможешь. И все же Верагут не хотел пропустить ни одного часа и с ревнивой настойчивостью оберегал свое место у постели больного. Ах, как часто когда-то приходил к нему Пьер и находил его усталым или равнодушным, погруженным в работу или занятым своими заботами, как часто он рассеянно и безучастно держал эту маленькую худую ручонку в своей руке и почти не слушал, что он говорит. И вот теперь каждое его слово стало драгоценным! Тут уж ничего не исправишь. Но сейчас, когда бедный малыш лежит в муках и в одиночку своим незащищенным детским сердцем противостоит смерти, сейчас, когда ему суждено за несколько дней изведать все оцепенение, всю боль и страшное отчаяние, которыми стращают и гнетут человеческое сердце болезнь, слабость, старость и приближение смерти, — сейчас он не хотел оставить его ни на минуту. Он не хотел этого, потому что боялся не быть на месте, когда наступит момент и мальчик спросит о нем, когда он мог бы оказать ему маленькую услугу, выказать немного любви.

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая