Ласковые имена - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 34

– Естественно, я готова дать Рози все, что ей нужно, если это в моих силах. Могу ей предложить пожить здесь, пока Ройс не одумается. Мне кажется, что Ройс настолько ленив, что долго без нее не протянет. Я думаю, он вскоре попытается с ней помириться. Вернон, кстати, поехал с ним разбираться.

– Очень надеюсь, что Рози так сразу не сдастся, – добавила она. – Если бы я была на ее месте, я бы многого от него потребовала.

Эмма хмыкнула.

– Флэп говорит, что мы никогда не справимся с двумя вещами: с национальным долгом и твоими притязаниями.

– А, это, по-моему, чья-то крылатая фраза. Если припомню, скажу тебе, чья.

– А почему бы вам всем не приехать на обед сюда? – сказала Эмма. – Я могу это себе позволить.

– Нет уж, спасибо. – При таком малом помещении нам придется есть по машинам. Я тебе говорила, что у Вернона в машине холодильник? И телевизор.

– Что-то ты очень ехидничаешь по поводу этого Вернона. По-моему, это тебе не к лицу.

Аврора поставила чашку. Как раз так сказала бы ее мать, если бы ей случилось присутствовать при этом разговоре. Но нельзя было отрицать справедливости сказанного. Она вспомнила подергивания, которыми страдал Вернон.

– Да, боюсь, что ты права, – согласилась она, помедлив. – Я всегда насмешничаю. Это не значит, что я говорю о людях что-нибудь плохое. Просто, когда я начинаю над кем-то посмеиваться, то не могу остановиться. Надеюсь, Вернон никогда об этом не узнает. У него еще моя машина ремонтируется.

– По твоим рассказам получается какой-то Говард Хьюз, – заметила Эмма.

– Нет, он гораздо меньше ростом. Он мне приблизительно по грудь.

– Сесил по тебе скучает, – сказала Эмма.

– Да, я чувствую, что мне пора набраться сил и отработать свою ежегодную повинность перед ним.

Ее ежегодная повинность состояла в устройстве ужина для Сесила и молодоженов. Этого события опасались все участники – и не без оснований.

– Давай это организуем на следующей неделе, – добавила она. – А то я чувствую, что это лежит на мне тяжким грузом. Если ты не против, я сейчас повешу трубку. Я немножко не в себе и не хочу с тобой сражаться, пока я беззащитна.

Она действительно, попрощавшись, повесила трубку, а затем обошла кухню, зажигая везде свет и обследуя запасы съестного. Обычно у нее под рукой было столько продуктов, что их хватило бы на несколько интересных вечерков, но когда в перспективе возникал настоящий хороший ужин, ресурсы следовало проверить. Удостоверившись, что мяса, овощей и вина достаточно, она выбросила ужин из головы и вышла во двор, где некоторое время медленно прохаживалась в сумерках, надеясь, что странное чувство, которое она испытывала, уйдет.

Часть странности была не такой уж странной – это было обычное паническое состояние из-за денег, оно сваливалось на нее, когда приходило время платить по счетам. Редьярд не слишком хорошо обеспечил ее в финансовом отношении, хотя и она, и окружающие делали вид, что это не так. У нее был какой-то доход, но небольшой. Она правда хотела продать свой дом и снять где-нибудь квартиру, но ей не удавалось себя убедить, что она решится на это, пока ее как следует не прижмет. Тогда ей пришлось бы уволить Рози и свернуть паруса, но что-то в ней восставало против этого. Что же касается парусов, то так как потребовалось много времени, чтобы их расправить, она не станет их сворачивать, пока ее не вынудят обстоятельства. Уже четыре года она жила от месяца к месяцу, от счета к счету, в надежде, что что-нибудь произойдет, прежде чем наступит катастрофа.

Дом был так мил, так уютен, все в нем было ее: ее мебель, ее кухня, ее двор, ее цветы, ее птицы, ее внутренний дворик и ее эркерчик. Лишившись всего этого, она должна была не просто перемениться, ей пришлось бы создать какой-то новый образ и воплотиться в него, а она знала, что этот единственный образ, который ей досталось бы играть тогда, был образом очень старой леди. Не Авроры Гринуэй, а просто миссис Гринуэй. В тот день, когда знакомые начнут называть ее просто миссис Гринуэй, может быть, и ее дом утратит для нее значение. Если к тому времени она не умрет, то ей достанет чувства собственного достоинства, чтобы справиться с чем угодно, как справлялась со всем ее мать в последние годы своей жизни.

Но пока она не была готова. Ей хотелось справляться на том месте, где она находилась. Если самые худшие из ее ожиданий оправдаются, она может продать Клее. Конечно, это будет предательством по отношению к ее матери, но ее мать сама провинилась перед ней, когда заплатила за картину деньги, которые в скором времени должны были перейти к Авроре. Это было бы, конечно, вероломством в отношении Эммы, так как она любила Клее, но Эмме впоследствии достанется Ренуар, а если бы в ее дочери теплилось побольше любви к жизни, она бы сильнее полюбила Ренуара, гораздо сильнее.

Однако странность имела и другую сторону, помимо паники из-за денег. Не просто одиночество, хотя она его ощущала, не только отсутствие секса, правда, и это чувствовалось: она сама удивилась, когда несколько ночей назад ей приснилось, что она открывает банку с тунцом, а оттуда высовывается пенис. Надо признать, сон был очаровательный, полный приятных неожиданностей, и ей было обидно, что рядом не было того, с кем было бы уместно им поделиться. Любой, кому бы она его пересказала, включая ее дочь, решил бы, что она мучается лихорадкой больше, чем это было в действительности.

Во всяком случае, эта странность отличалась от лихорадки такого рода, скорее, она чувствовала, что в ее жизни сместился какой-то важный центр, она будто растерялась, словно она преждевременно, пока не настал ее срок, соскальзывает, теряет связь с происходящим вокруг, отстает от реальности, или, что хуже, наоборот, опережает ее. Ей казалось, что знакомые видят только ее внешние движения, движения женщины, которая постоянно жалуется и вытягивает из людей сочувствие к себе. Движения ее души, кажется, не замечает никто. Ее пугало, что она слишком хорошо научилась ни на кого не рассчитывать и обходиться без поддержки. Если она не будет контролировать свои внутренние побуждения, то, как ей думалось, вскоре окажется в одиночестве, в этом и коренилась странность, которая даже как бы выбрала себе физическое место где-то за грудиной. Сильно прижимая руку к грудной клетке, она могла ее чувствовать на ощупь, почти как затвердение, затвердение, которое ничто не заставит рассосаться.

Прогуливаясь, в надежде, что двор ее успокоит, она вдруг услышала голоса, доносившиеся с кухни. Поспешив в дом, она застала Рози и Вернона за серьезным разговором.

– Он сотворил чудо, – объявила Рози. – Ройс захотел, чтобы я вернулась.

– Как вы этого добились? – спросила Аврора.

– Это моя маленькая тайна.

Рози взяла сумку и, судя по всему, приготовилась идти домой.

– Я из Ройса все жилы вытяну. Он больше ни одного секрета от меня не утаит.

– По крайней мере, приятного секрета, – добавила она, что-то припоминая.

– Теперь вы, конечно, захотите, чтобы я отвез вас домой? – спросил Вернон.

– Он что, профессионал по извозу? Соседям не понравится, если я подкачу к дому на огромном белом «линкольне». Я уж лучше сяду на автобус.

– Мне это совсем не нравится, – вступила в разговор Аврора. – Зачем ты сразу же кидаешься назад к такому подлецу, как Ройс? Может быть, тебе лучше переночевать сегодня здесь? Будь я на твоем месте, я заставила бы его остыть хотя бы двадцать четыре часа.

– Если я собралась назад, это не значит, что я проглотила обиды. Я ничего не позабыла. Не волнуйтесь.

Все они минуту стояли молча.

– Ладно, счастливо тебе, дорогая. Я приготовлю Вернону ужин, а ты поезжай и посмотри, чем закончится это происшествие.

– Большое спасибо, мистер Далхарт, – задержавшись у дверей, сказала Рози.

– Смотри, не рискуй, – напутствовала Аврора. – Если он обнаружит тенденцию к жестокости, немедленно бери такси и приезжай.

– Не для того меня создал Бог, чтобы я служила ему боксерской грушей. Я не слишком гордая, чтобы убежать.