Ласковые имена - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 20

И когда машина тронулась, он отнял обе руки от руля, посылая им воздушные поцелуи.

– Ой, Альфредо, – заметила Аврора, – Альфредо запрокинулся, как только «линкольн» тронулся.

Однако машина смогла лишь тронуться: как только Альберто отпустил руль, она въехала в бордюр. Альберто удалось выровнять ее и направить вдоль по дороге, но только после того, как заскрежетали диски.

– Вот видишь, что бывает, – у Авроры свело зубы от мерзкого звука. – Надеюсь, теперь ты не будешь критиковать меня за то, как я паркуюсь. Скорее всего, у него через несколько дней возникнут проблемы с колесами.

Она сбросила босоножки, лишь только гости успели уехать.

– Ты была ужасно мила с Альберто, – заметила Эмма.

– Не знаю, что тут комментировать. Он же мой гость.

– Да, но ты о нем так плохо отзываешься в его отсутствии, – напомнила Эмма.

– Ну, у меня просто такая манера. Думаю, немного сарказма не возбраняется. Твой отец не пытался меня исправлять в этом отношении. В этом недостаток нашей семьи: мужчины никогда не пробовали поправлять женщин, когда это требовалось. Вряд ли Томас будет поправлять тебя.

– Я не склонна к сарказму.

– Да, но ты же молода, – сказала Аврора, входя через переднюю дверь. Она задержалась в гостиной, чтобы полюбоваться цветами.

– У него действительно чудесный вкус на цветы. Это часто бывает у итальянцев. Ты не понимаешь, что многие люди оказываются гораздо приятнее, когда ты разговариваешь с ними, чем существуя абстрактно – в твоих мыслях. Все мы любим посплетничать об отсутствующих. Но это не значит, что мы их не любим.

Вместе они отправились на кухню и быстро привели все в порядок. Затем Эмма взяла большую губку и пошла на внутренний дворик стирать со стола, вскоре за ней показалась Аврора со щеткой для волос и остатками супа. Еще она принесла крошки, предназначенные для птичьей кормушки. Сидя у стола, Эмма наблюдала, как мать, напевая, крошит хлеб.

– Мне кажется, я напеваю Моцарта лучше, чем Альфредо играет его на своей гармонике, – сказала она, возвращаясь к столу. Она села напротив дочери и доела суп до последней капли. Ночь была полна собственных звуков, и мать, и дочь некоторое время молча слушали.

– А с остальными поклонниками ты так же любезна, как с Альберто? – спросила Эмма.

– Ни в коем случае.

– А почему?

– Потому, что они этого не заслуживают, – Аврора начала расчесывать волосы щеткой.

– Ты за него когда-нибудь выйдешь? Аврора покачала головой.

– Нет, об этом не может быть и речи. Нынешний Альберто это лишь фрагмент себя прежнего. Я не уверена, но по-моему лучше бы ему было умереть от инсульта, потому что он лишился своего дара. Я его слышала, когда он переживал свои лучшие дни, он был действительно хорош, первоклассный певец. Он хорошо держится для человека, который потерял лучшее, что у него было. А это говорит о многом.

– Так почему бы тебе не отказать ему? – спросила Эмма.

Аврора продолжала причесываться.

– Нет, это было бы слишком тяжело для Альберто, – сказала она. – Я знала обеих его жен, пустые были, как птичьи гнезда. Ему никогда не удавалось управлять мной, а сейчас и сил для этого не осталось. В любом случае, он воспитан в таких правилах, что ему подходят только покладистые женщины. Я к нему очень привязана, но сомневаюсь, что смогла бы надолго сохранить покладистость.

– А тебе не кажется, что нехорошо водить его за нос?

Аврора улыбнулась дочери, которая задумчиво сидела в своем красивом желтом платье, анализируя ее поведение.

– Твое счастье, что ты напала на меня, когда я добрая, а то я бы тебе показала, как говорить мне такие вещи, – лениво сказала она. – Боюсь, что наши мнения различаются на двадцать пять лет. Альберто не юноша, у которого впереди вся жизнь. Это стареющий мужчина, который тяжело переболел и завтра может умереть. Я много раз ему говорила, что не могу выйти за него. Я не вожу его за нос, я отношусь к нему как можно лучше. Вполне возможно, что он тешит себя несбыточными надеждами, это очень вероятно, но в его возрасте жить несбыточными надеждами лучше, чем не иметь никаких.

– Мне все равно его жалко, – сказала Эмма. – Я не хотела бы любить того, кто мне не достанется.

– Что бы ни думала молодежь, а в этом есть хоть какой-то жизненный стимул. Еще хуже, если тебе достанется супруг, когда окажется, что ты уже не можешь любить, когда все сделано и все сказано.

Эмма на минуту задумалась.

– Интересно, где я окажусь, когда все будет сделано и сказано, – сказала она.

Аврора не ответила – она прислушивалась к ночным звукам. В это время ей уже ничего не хотелось, разве еще ложечку супа, ничего больше не было нужно. Мало что так успокаивало ее, как сознание, что еда хорошо приготовлена и с толком съедена, посуда помыта и в кухне чисто. Когда она бывала в таком настроении, его было трудно испортить. Она взглянула на Эмму и заметила, что та смотрит на нее.

– Ты что?

– Ничего, – сказала Эмма. Ее мать так часто доводила ее до бешенства, что было почти невыносимо думать о ней, как об обычной женщине, не менее, а то и более нормальной, чем сама Эмма. Наблюдая, как Аврора ведет себя с Альберто, Эмма вдруг поняла, что у ее матери есть какая-то жизнь, о которой она, Эмма, почти ничего не знает. Что они делали с Альберто, когда тот был моложе и еще пел? Чем она занималась двадцать четыре года, пока была замужем? Мать с отцом для нее просто были, – как деревья на заднем дворе, – объекты природы, но не любопытства.

– Эмма, ты как будто хитришь, – заметила Аврора. – Так не годится.

– Вовсе нет. Я не знаю, что еще спросить.

– Як твоим услугам, если ты придумаешь, пока я не пошла спать.

– Кажется, меня интересует, что тебе больше всего правилось в папе. Мне пришло в голову, что я даже этого о вас не знаю.

Аврора улыбнулась.

– Он был высокий. Это достоинство не всегда проявлялось, поскольку большую часть своей жизни он просидел в кресле, но когда мне удавалось его поднять на ноги, это его очень украшало.

– Мне кажется, этого маловато для двадцати четырех лет. Если нет, на мой вкус, это противно.

Пожав плечами, Аврора облизала ложку.

– А мне показалось противно, что одна неприличная на вид машина была припаркована сегодня утром на твоей улице. Дэниел обнаружит куда большее изящество манер, если в следующий раз, когда надумает пробраться к тебе на заре, оставит ее на общественной стоянке.

– Мы говорим не об этом, – быстро перебила Эмма. – Это совершенно не относится к делу.

– Относится, если дело во вкусе, – возразила Аврора. – Ты слишком романтична, Эмма, и если не будешь осторожной, то это приведет тебя к неприятностям, а возможно, и разрушит твою жизнь.

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты не стараешься понять. Ты надеешься сохранить самые дорогие тебе понятия, в мои времена их называли иллюзиями, но тебе это не удастся. Во-первых, боюсь, что ты чересчур недооцениваешь внешность. Мне нравилась внешность твоего отца, а поскольку он никогда в жизни не работал достаточно тяжело и не имел особенно сильных переживаний, ему удалось сохранить ее на все двадцать четыре года, что меня радовало, хотя бы каждый раз, когда он вставал. Кроме того, у него были хорошие манеры и мягкий характер, и он никогда не пытался меня побить. Вообще из-за лени он не был склонен к непослушанию, поэтому в основном мы с ним ладили.

– Все, что ты говоришь, очень туманно. В твоем рассказе нет глубины.

– Насколько я помню, мы говорили о долголетии, – Аврора снова улыбнулась. – Мне и в голову не пришло, что речь идет о глубине.

– Да, – сказала Эмма. В ней поднималось тревожное и не совсем приятное чувство, которое часто возникало, когда ее мать начинала ее учить в своей странной манере. В такие минуты ей казалось, что она как бы сокращается в размерах, возвращается в детство. Это было ей неприятно, но к ее неудовольствию, оставалось в этом и что-то приятное. Все-таки мать всегда была рядом, какие бы трудности ни возникали.