Подполковник медицинской службы - Герман Юрий Павлович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/48
• Следующая

– Ну? – спросил Левин.

Военинженер Курочка лежал в воде залива на спине. Холодная луна светила прямо в его маленькое белое лицо.

– Все в порядке? – крикнул Александр Маркович, и гребцам-краснофлотцам показалось, что над заливом каркнула ворона. – Удобно лежать?

Шлюпка едва покачивалась.

Широкой лентой по черной воде плыли шарики лимонов. Про эти лимоны рассказывали, будто бы какая-то союзная «коробка» напоролась на камни, разодрала себе днище и теперь команда пьянствует на берегу в «Интуристе», а лимоны вода вымывает и несет по заливу. Каждый такой лимон покрылся корочкой льда и там, под скорлупой, сохранил и свой аромат и вкус.

В шесть часов утра первое испытание закончили. Краснофлотцы вытащили Курочку в шлюпку – спасательный костюм блеснул, точно рыбья чешуя, и тотчас же обледенел. Левин налил из фляги коньяку, но Курочка пить не стал.

– Спать хочу, – сказал он, зевая.

– Я все-таки повезу вас в госпиталь, – строго решил Александр Маркович. – Там и выспитесь. Так или иначе, даже в том случае, если наш костюм будет принят на вооружение и летчики будут его применять, после падения в воду нужен медицинский уход.

– Я не падал, я испытывал в спокойных условиях, – ответил Курочка.

И попробовал обмерзшую ткань на слом.

– Ага? – сказал Левин. – Не ломается? Вечно вы ничего не верите. Я же замораживал и кусочками и большим куском. Ничего ей не делается – этой нашей великолепной ткани.

– Не нравится мне что-то в нашем костюмчике, – вяло ответил Курочка, – а что – не могу понять. Чего-то в нем не хватает.

– Ох, надоели вы мне с вашим пессимизмом, – сердился Левин. – Если не хватает, тогда скажите, чего именно не хватает…

– А знаете, чем отличается пессимист от оптимиста? – вдруг, хитро прищурившись, спросил Курочка. – Тем, что пессимист говорит – хуже быть не может, а оптимист утверждает – нет, может быть еще гораздо хуже. Так вот я оптимист, и утверждаю, что с костюмом не все в порядке…

С пирса они приехали в госпиталь. Пока Левин записывал все фазисы прохождения испытаний, инженера купали в ванне и кормили сытной и горячей едой. Потом он стал засыпать. И с этим бороться было уже безнадежно.

– Послушайте, старик, еще пять минут, не больше, – умолял его Левин, – вы мне только расскажите, как работала химическая грелка…

– Оптимист… могла бы работать лучше, – говорил, засыпая, инженер. – Все всегда можно сделать лучше, чем мы делаем…

Он уже спал. Маленькое личико его осунулось еще больше за эту ночь. И Левин вдруг понял, что с Курочкой нужно быть осторожнее, потому что этот человек вообще устал до предела: устал от своей военной работы, от непорядков с женой где-то в далеком тылу, от вечного, словно съедающего напряжения мысли, всегда устремленной куда-то в далекое будущее. Когда инженер уснул, в ординаторскую пришел его приятель, высокий, сердитый Калугин, и сказал, что это форменное безобразие – так мучить Курочку.

– Вы не знаете, какие мозги у этого товарища, – произнес он, кивнув на диван, – ваш рентген еще не умеет определять, из кого может произойти настоящий гений. И если на то пошло, если это правда необходимо, давайте я буду испытывать ваш спасательный костюм. У меня настоящее здоровье, меня не уморишь каким-либо гриппом или ангиной…

– Дело не в ангине, – со вздохом сказал Левин. – Дело том, что он ждет и не получает писем. Я не жду, а вот он ждет…

– А зачем он ей? – со злобой в голосе негромко спросил Калугин. – Зачем ей человек, который имеет броню и служит здесь? Вы-то ее не знаете, а я ее знаю – эту даму. Это особая дама, удивительная дама. И он все понимает и тем не менее мучается ужасно. От этого еще не изобрели капель?

– Нет, не изобрели! – печально ответил Левин.

– Ну, тогда и шут с ней – с этой дамой. Калугин сел в кресло, налил себе из фляжки коньяку и сказал:

– Моя специальность – строительство аэровокзалов. Кончится война, и я буду строить грандиозные аэровокзалы в Ташкенте, в Алма-Ате, в Сочи, в Архангельске. Давайте мне каких-нибудь порошочков, доктор, чтобы не думать о своих проектах. На данном этапе это ни к чему. Впрочем, это я пошутил насчет того, что буду строить. Может быть, и не буду. Может быть, мои проекты гроша ломаного не стоят. Может быть, я маньяк. А, доктор? Впрочем, это все пустяки. Лучше скажите мне чем кончились нынче ваши испытания.

– Они еще не кончились, – сказал Левин.

– Это жалко, – сказал Калугин. – Тем более, что завтра, то есть даже сегодня, Курочка вам не помощник. Мы с ним уезжаем.

Левин молчал. Лицо у него делалось все более и более сердитым.

Калугин громко высасывал лимон. Левин сморщился.

– У-у, – сказал он, – такая кислятина! Даже смотреть страшно.

Когда Калугин ушел, доктор пододвинул к себе чернильницу, почесал вставочкой переносицу под дужкой очков и размашисто написал: "Протокол…" Потом еще подумал, засопел и, зачеркнув «Протокол», написал: "Акт".

Он писал долго, до самого утреннего обхода, и сердился, что Курочка спит, а он должен писать, хоть писать его никто не заставлял, так же как никто ему никогда не приказывал заниматься спасательным костюмом.

Весь день он был в возбужденном состоянии, и его карканье разносилось далеко по коридорам и палатам госпиталя, а к вечеру он зазвал к себе в ординаторскую доктора Баркана, посадил на клеенчатый диван и, слегка склонив голову набок, спросил:

– Доктор Баркан, не кажется ли вам, что пора положить конец этим нашим нездоровым взаимоотношениям?

– Что, собственно, вы имеете в виду? – сухо осведомился Баркан.

– А вы не догадываетесь?

– Наши взаимоотношения определились раз навсегда! – сказал Баркан. – Вы мне не доверяете, это мне доподлинно известно. С какой же стати я буду разыгрывать роль вашего друга…

Левин ответил не сразу. Он подумал, потом произнес сурово:

– Речь идет, видимо, о том, что я не согласился отдать вам свой госпиталь. Да, я не согласился. Я могу передать вверенный мне госпиталь только человеку, которому я доверяю больше, чем самому себе. Иначе я несогласен. А вам я доверяю меньше, чем себе. Вы значите сами для себя больше, чем дело, чем работа. Разве это не так?

Баркан молчал.

– Это так! – сказал Левин. – Вы привезли с собой сюда ваше самолюбие. Вы не хотите считаться с нашим опытом. А у нас большой опыт. Вы несогласны с этим?

– У меня тоже немалый опыт! – твердо и значительно сказал Баркан. – Я не вчера получил диплом. я…

– Послушайте, – перебил его Левин, – послушайте, доктор Баркан, зачем вы себе выбрали эту вашу специальность? Нет, нет, не надувайтесь сразу, не делайте такой вид, что я вас оскорбил, а просто ответьте – зачем вы пошли в медицинский институт и даже потом защитили диссертацию?

Доктор Баркан засунул указательный палец за воротник кителя и подергал – воротник вдруг впился ему в толстую шею, потом он медленно поднял ненавидящий взгляд снизу вверх и с бешенством как бы измерил взглядом тонкую сутуловатую фигуру доктора Левина.

– Что вы от меня хотите? – спросил он негромко.

– Чтобы вы ответили, для чего вам понадобилась специальность врача.

– Я отказываюсь отвечать на подобные вопросы! – сказал Баркан.

– Отказываетесь?

– Да, отказываюсь.

– Я так и знал, что вы откажетесь, – сказал Левин, – вы во всем ищете оскорбление. Вы – недалекий малый, вот что…

Доктор Баркан стал приподниматься с дивана, но Левин замахал на него рукою, и он, помимо своей воли, вновь сел и даже откинулся на спинку, приняв такую позу, которая означала, что доктор Левин может теперь болтать сколько ему заблагорассудится, – с душевнобольными не спорят. Левин же, будто и не замечая этого движения Баркана и всей его позы, стал расхаживать по ординаторской и не столько говорить с Барканом или говорить Баркану, сколько рассуждать сам с собою или делиться с Барканом своими мыслями, причем с такой интонацией, что Баркан никак не мог больше обижаться, потому что Левин как бы даже советовался с ним.

• Предыдущая
• 7/48
• Следующая