Дело, которому ты служишь - Герман Юрий Павлович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/85
• Следующая

Они могли подолгу молчать, словно не замечая друг друга, занимаясь каждый своим делом, потом неожиданно радовались, что они вместе, неподалеку: Володя – за столом, Варя – у окошка, и всегда им было о чем поговорить, было из-за чего на ходу, очень быстро поссориться и тут же помириться.

Иногда Варвара приносила «свои» книги – художественную литературу. Если Володя был в добром расположении духа, он снисходительно позволял Варе немного почитать особо отмеченные ею места. Варя очень краснела, заправляла прядку волос за розовое ухо с сережкой и искательным голосом читала какое-нибудь описание природы.

– Длинно! – говорил Володя, нарочно позевывая. – К чему это? Небо было лиловое, а ветер хлестал, как полотенцем?

– Тут же не так! – сопротивлялась Варя. – Тут совсем не так...

– Читай дальше!

Варвара читала, торопясь и словно бы оправдываясь.

– И не изображай! – прерывал Володя. – Зачем кривляешься? Ты же все равно не можешь говорить за гусарского полковника!

– Но я...

– Читай!

Изнемогая, Варя читала. Володя постукивал карандашом, шуршал какими-то бумагами, потом против своей воли заслушивался. Никогда нельзя было знать заранее, что именно заберет его за живое. Но постепенно Варя поняла, какие произведения ему нужны. Это было точное слово «нужны», точнее она не могла подобрать. В первый раз она поняла, что нравится Володе, когда читала ему «Севастополь в декабре месяце» Льва Толстого.

– «Вы начинаете понимать защитников Севастополя, – читала Варя, волнуясь и поглядывая на Володю искоса: он больше не шуршал бумагой, а сидел неподвижно, потупившись. – Вам становится почему-то совестно за самого себя перед этим человеком. Вам хотелось бы сказать ему слишком много, чтобы выразить ему свое сочувствие и удивление; но вы не находите слов или недовольны теми, которые приходят вам в голову, – и вы молча склоняетесь перед этим молчаливым, бессознательным величием и твердостью духа, этой стыдливостью перед собственным достоинством».

– Это настоящее! – вдруг сказал Володя.

– Что настоящее? – не поняла Варя.

– Это. Про стыдливость перед собственным достоинством. Читай дальше!

Она читала, он лежал на своей узенькой коечке, закинув руки за голову. Словно смутные тени пробегали по его лицу: он то хмурился, то чему-то на мгновение радостно улыбался. И, слушая, он думал, он всегда думал, Володя Устименко, всегда решал какие-то одному ему ведомые задачи, непременно трудные, почти мучительные.

– «Из-за креста, из-за названия, из-за угрозы не могут принять люди эти ужасные условия, – читала Варвара. – Должна быть другая, высокая, побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, – любовь к родине».

– Ну хорошо, отлично, а мы? – вдруг приподнимаясь на локте, спросил Володя.

– Мы? – удивилась Варвара.

– Да, мы, два комсомольца – некая Степанова и некий Устименко. Как мы живем? Для чего вообще мы рождены на свет?

Варя испуганно моргала.

– Ладно, не моргай. А книги все без исключения должны быть написаны для чего-то. Понимаешь? Вот эти: «закат был лиловый, и ветер словно тугие полотенца...»

– Ах, не выдумывай, Володька!

– Или: «тонко пахло прелой корой прошлогоднего талого снега...»

– Глупости говоришь!

– Не глупости. Книги должны быть такие, чтобы можно было завидовать замечательным людям, хотеть сделаться такими, как они, чтобы, читая, ты мог относиться к себе критически, понятно, тебе, рыжая?

В минуту особого расположения он называл Варю «рыжей», хотя волосы у нее были светло-каштановые.

– А стихи? – спросила она.

– Стихи – мура, кроме Маяковского!

– Да? А Пушкин? А Блок? А Лермонтов?

Володя насупился. Тогда Варя тихо, едва слышно прочитала одну блоковскую строчку:

– «И вечный бой! Покой нам только снится...»

– Это что? – удивленно спросил он.

Варвара прочитала все стихотворение. Володя слушал с закрытыми глазами, потом повторил:

– «И вечный бой! Покой нам только снится...»

– Здорово? – осведомилась Варвара.

– Я не про то, – продолжая думать о чем-то, сказал Володя. – Я про другое. Вот бы, знаешь, так прожить свою жизнь, чтобы действительно «И вечный бой! Покой нам только снится...»

– А ты не сумасшедший? – осторожно спросила Варя.

– Нет, я нормальный. А теперь ты будешь заниматься своей художественной декламацией сама, а я буду заниматься делом. Химия. Слышала про такую науку?

Он сел к столу, зажег свою старенькую лампу с заклеенным зеленым абажуром, насупился и забыл про Варвару. A она смотрела сзади на его тонкую шею, на узкие плечи и думала счастливо и бурно: «Вот сидит великий человек в будущем. И я его первый, самый главный друг. И, может быть, гораздо больше, чем друг, хоть мы еще даже не поцеловались».

Не сознавая сама, что делает, Варя поднялась, сзади подошла к Володе, протянула ему руку к самому его лицу и велела:

– Поцелуй!

– С чего это? – удивился он.

– Поцелуй мне руку – повторила Варвара. – И сейчас же!

– Вот еще новости!

– Никакие не новости! – сказала Варя. – Мы женщины, всех вас, мужчин, родили, и за это вы нам должны быть вечно благодарны.

Володя взглянул на Варю снизу вверх, усмехнулся и неловко поцеловал ее широкою теплую ладошку.

– Вот так! – удовлетворенно сказала Варя.

Поздней осенью, «мимоездом», как он выразился, приехал Родион Мефодиевич. У Валентины Андреевны были гости – две курящие немолодые дамы, обе полные и любящие поговорить о своем дурном настроении, о каких-либо таинственных сердечных «перебоях» и о том, что все в конечном счете «от нервов». Была дочь декана Института имени Сеченова Ираида – высокая, гибкая, зеленоглазая, вся в каких-то цепочках, медалях и брелоках, словно премированная на выставке кровного собаководства. Была знаменитая в городе портниха «мадам» Лис, к которой подлизывались, и двое мужчин – Даниил Яковлевич Полянский, картинно раскуривающий трубку, и его приятель Макавеенко, плотный блондин с брюшком и с весело-наглыми, всегда вытаращенными глазками. Ждали еще профессора Жовтяка, но он позвонил, что приехать не сможет и «в совершеннейшем отчаянии». Послушав контрабандные пластинки Вертинского и Лещенко, отужинали и сели за кофе с бенедиктином. Разговор шел об испанских событиях. Даниил Яковлевич – Додик – рассказывал о премьер-министре Испании Хирале как о своем хорошем знакомом. И о Хосе Диасе он тоже рассказывал кое-что. Родион Мефодиевич терпеливо послушал и курящих дам, и Макавеенко, и дочь декана Ираиду. Они все высказались насчет Испании и по поводу того, что Михаил Кольцов пишет интересные и острые корреспонденции. Впрочем, Додик не разделял этот взгляд.

– Знаете, – сказал он, – об Испании каждый очевидец может написать еще, может быть, покрасочнее и поколоритнее, чем товарищ Кольцов. Главное – быть там вместе с народом...

– А бои с быками – это тоже, кажется, в Испании? – своим привычно утомленным голосом спросила Валентина Андреевна.

– Обязательно! – подтвердил Макавеенко. – Это у них национальное, вроде как у нас были карусели или там на кулачки дрались. В Мадриде это дело самое уважаемое...

Родион Мефодиевич поставил чашечку с недопитым кофе на поднос и вышел. Варвары, конечно, не было дома. Евгений в кухне хлебал борщ.

– Ну как? – спросил Родион Мефодиевич.

– Газету верстали, – вяло сказал Евгений. – Измучились! Шрифтов нет, материал неинтересный, поверхностный, за всех приходится писать самому, хоть плач. Я ведь, пап, редактор многотиражки институтской.

– А ты на всех не пиши! – посоветовал Степанов. – Это жульничество получается, если за других писать.

– Идеалист ты, папахен! – вздохнул Евгений.

Родион Мефодиевич походил по комнатам, покурил, потом, болезненно морщась, нечаянно услышал, как Алевтина разговаривала в передней с Додиком.

• Предыдущая
• 22/85
• Следующая