Ведьмин Лог - Вересень Мария - Страница 8
- Предыдущая
- 8/106
- Следующая
– О! – оживилась Августа. – Смотри, сейчас оборачиваться будет.
С оборачиванием у Ланки было очень плохо. И я даже не знаю, в чем дело: в том, что она кувыркаться не умела или настрой у нее какой-то зверский, – но кроме огромной белой страхолюдной собаки у сестры мало что получалось. Крыса-переросток один раз получилась и еще нечто такое, что я две ночи икала от страха. Наверное, потому что кувыркалась она так же, как Брюха телегу тащила. Сначала с натужным сопением раскачивала свой зад, нервно осматривая взглядом то место, по которому должна прокатиться, после чего с отчаянным визгом поджимала руки и хряпалась на землю так, что пыль клубами поднималась.
– Раз! – подняла Августа палец после громкого падения Ланки на землю. Сопя от ненависти ко всему миру, Ланка поднялась на ноги и снова выполнила свой ритуал поклонения солнцу.
– Два! – разогнула другой палец Августа, а мне стало нехорошо, и я стала канючить:
– Может, не надо, мне плохо, она себе спину поломает.
– Сама поломает – сама вылечит, – отрезала суровая Августа, разгибая третий палец.
Ланка тоже пошла на принцип, снова вздымаясь из пыли, пошатываясь и кряхтя. А я вдруг подумала: хорошо, что девок в дружину не набирают, а то у некоторых такое упорство в крови, что, пока всех врагов не поубивают, не остановятся. А где ж для всего воинства Ланок врагов набрать? Чай, у соседних государств казна не бездонная.
– Девять, – промычала, тяжело ворочая налитыми кровью глазами, сестрица.
– Десять, – ехидно разогнула последний палец Августа, а я забеспокоилась:
– А она не сильно разбежалась? Сколько раз она собралась кувыркнуться? Того и гляди лбом в беседку врежется. Ей прямо от калитки надо было начинать.
– С соседней улицы ей надо было начать, – захихикала Августа, снова берясь за свое пиво.
Тут-то Ланка и закончила свои упражнения – на последнем кувырке, шумно и как-то даже хулиганисто ударившись лбом о резной столб. От удара ее отбросило назад, и я как-то не поняла – это считалось уже завершением двенадцатого кувырка или началом первого назад? Ведьмины чары тоже, видать, задумались, потому что целую минуту с сестрой не происходило ничего. Она полежала, раскинув руки, потом открыла глаза, поняла, что жива, здорова, не убилась, только опозорилась. Наконец, видимо решив, что пора кончать балаган, перевернулась на живот. Вот тут она с хлопком и потеряла человеческий облик.
– Тьфу ты! – плюнула в свое пиво Августа, а я ободряюще потрепала сестрицу за ухом.
Ланка стояла виноватая, стараясь спрятать лапу за лапу и стыдливо отворачивая морду. Какой-то прохожий охнул и уставился на неведомую зверюгу, а мне стало обидно за сестру, и я недолго думая велела:
– Куси его!
Ланка радостно рявкнула, так что даже Августа, раздумывавшая, стоит ли пить оплеванное пиво, выронила от неожиданности кружку. Сестра в три прыжка долетела до калитки и ударилась в нее грудью, да так, что прутья, заскрипев, выгнулись наружу. Понятно, что ее тут же бросило назад, и двенадцать положенных кувырков дались ей легко, я бы даже сказала, непринужденно, она в конце еще и проехала маленько на пузе задом наперед, отчего сарафан задрался, бесстыдно оголяя ножки.
– А-а! – заорал мужик с перепугу, Августа заржала, а я засвистела вслед, крича:
– Держи вора! Любимую собаку спер, отраду старой ведьмы!!!
Народ снова повыскакивал на улицу, но ничего, кроме явно ушибленной девки и улепетывающего мужика, не увидел. В конце улицы, наперерез убегающему, из ворот лениво вышел детина размером с волота, так же с ленцой выворотил дрын из забора и, не торопясь, шваркнул им мужика поперек, отчего последний разом повис на этом дрыне, словно постиранная тряпка. Любой, поживший в Дурневе, без труда узнал бы в волоте Митьку Кожемяку. Удивленно посмотрев на вора и не очень напрягаясь, Митька тряхнул дрыном, добренько попросив:
– Отдай собачку ведьме, мужик, а то я тебе что-нибудь плохое сделаю.
– Нету, – прохрипел мужик, показывая пустые руки, но детина этим не удовлетворился, тщательно обыскав его и вывернув карманы. После чего расстроенно повернулся к нам. – Нету собачки, Августа Игнатьевна.
– Ничего, Митенька, побегает и прибежит, – успокоила волота добрая ведьма, – она у меня неказистенькая, авось не сопрут.
– А из себя-то какая? – многоголосо заинтересовалась улица.
– А-а, беленькая, – рассеянно отозвалась Августа, – глазки зелененькие, росточку… – Она неуверенно поводила пальцами, изображая что-то среднее между кабаном и теленком.
– Ага, – сообразил народ и сыпанул по домам.
– А хорошо здесь у вас в Дурнево, – призналась все еще распластанная на земле Ланка, – тихо так, по-домашнему.
– А здесь всегда тихо, – уверила нас Августа, – когда вы приезжаете. Дураков нету по улицам шляться, когда настоящие логовские ведьмы здесь.
До вечера, когда бабка Марта объявит большой сбор всех дурневских ведьм, на котором официально заявит о будущем воцарении Маргоши в Гречине, оставалась еще куча времени и один непосещенный старый друг. Надо сказать, что при бабке мы последнее время были чем-то навроде миловидных девушек на побегушках, которые должны были оставлять у окружающих благоприятное мнение о ведьмах как о женщинах красивых, умных, с чувством юмора и тактом. Марта это дело подсмотрела в столице, у Великого Князя, который специально держал при себе пару молодых улыбчивых боярских детей, которые ничего не делали, а только разъезжали по округе да ходили по общественным собраниям, улыбаясь, задарма вином угощая и рассказывая, какой князь-батюшка замечательный человек. А еще при князе был боярин Дормидонт, степенный важный старец, – дак тот все больше по монастырям и академиям диспуты устраивал, и с большим успехом!
Мы с Ланкой сразу решили, что не будем делиться на умную и красивую. У нас этого добра у обеих навалом, вон как нас местные уважают, даже носа на улицу не кажут. А к последнему важному для нас человеку в Дурнево – предстоятелю храма Пречистой Девы отцу Архиносквену мы ходили по очереди, играя в камень, ножницы и бумагу.
Сегодня «Дормидонтом» выпало быть мне. Я присела, обхватив колени руками, и кувыркнулась пару раз через голову, повизгивая, когда под спину попадали острые камушки. И на четыре лапы встала кошкой пыльного цвета, с белой манишкой и умненькими зелененькими глазками.
– Ой, какая фря! – тут же засюсюкала моя сестрица.
Я вытянула вперед лапы, прогнула спину, потягиваясь, и стала тереться об ее сапожки, мурлыкая по-кошачьи:
– Фр-ря, фр-ря…
Голоса у нас с сестрой были один в один, и если бы кто глянул через забор, то решил бы, что Ланка – дурочка, сама с собой разговаривает. Этой схожестью глаз и голосов у меня, Ланки да и самой бабки та бесстыдно пользовалась в своих аферах, но мы ее не осуждали, а, напротив, со всем рвением молодости перенимали ее бесценный опыт.
– Ну все, – бойко приподнимаясь, подхватила меня на руки Ланка, заметив, что я в порыве кошачьего восторга принялась когтить ее замшевую обувку.
Я вскарабкалась ей на плечо и начала тереться шерстяным боком о ее щеки, зная, что она терпеть не может, когда ей щекочут уши. Ланка запрыгала молодой козочкой, визжа, но попробуйте-ка меня сбросить! Двадцать штук когтей – это вам не шутка!
Распрощавшись с Августой, мы отправились вдоль по улице к храму, который, как и положено божескому дому, стоял на горке. Вокруг храма, выпестованный многолетними стараниями прилежной паствы, шумел сад, и я на минутку пожалела, что мы уезжаем завтра, поскольку был он в пору цветения очень красив. Подпрыгнув на ходу, Ланка оборвала распускающуюся ветку черемухи. Она тут же растерла цветочки в ладонях, стараясь выдавить как можно больше терпкого аромата, а я, решив, что ни к чему такой милой кошечке сидеть на плече у верткого, прыгучего чудовища – Ланки, с силой оттолкнулась лапами и прыжками понеслась к храму, чувствуя, как хвост против воли от восторга встает дыбом. На пороге храма толпились старушки в платочках, которые попытались меня задержать, но я юркнула меж ног, нарочито обидно мазнув хвостом по крючковатым пальцам.
- Предыдущая
- 8/106
- Следующая
