Лучший из миров (сборник НФ 1964 г.) - Вылчев Иван - Страница 9

Мефи знал, чего он хочет… В городе была чума.

Ее несли на носилках закутанные люди. Ее несли тучи воронов над грудами непогребенных трупов. Заупокойный колокол отбивал такт этому страшному призраку в его кошмарной пляске. Забитые двери были покрыты белыми крестами, отовсюду поднимался 46 запах разложения. Ужас был начертан на исхудалых лицах, и священники в полупустых церквах служили реквием в тишине господнего отсутствия.

Двое прохожих прошли через покинутые ворота под угасшими взглядами стражников, неподвижные руки которых не выпустили оружия даже после смерти.

Тот, кто был повыше ростом, задрожал от возмущения.

— Я не пойду дальше, — сказал он. — Ты знаешь, что нужно делать, знаешь, как найти меня.

Фауст кивнул: зрелище смерти не волновало его. Он шел дальше по тихим улицам, огибал лужи, отскакивал от голодных собак.

Он постучался в ворота дворца. Долгое время ему отвечало только эхо, потом засов отодвинулся, и ворота приоткрылись.

— Я врач, — быстро произнес Фауст.

— Тут исцеляет только смерть, — быстрым шепотом ответил слуга. — У князя заболела дочь, он никого не принимает. Уходи!

Доктор сунул ногу между створами.

— У меня есть средство против чумы, скажи это своему господину.

Дверь приоткрылась больше, показалась растрепанная голова с острым носом. В глазах было недоверие.

— Ты дурак или… — В руке сверкнула пика.

Доктор отскочил, но не сдался.

— Я думал, князь не захочет, чтобы его дочь умерла, — сказал он и повернулся, словно уходя.

Слуга нерешительно глядел ему вслед, потом окликнул:

— Погоди, я скажу о тебе.

Князь был уже стариком, утомленным, закутанным в длинную парчовую одежду, расшитую золотом. На тяжелом столе стояла чаша, в которой дымилось вино. На лбу у князя лежал компресс, пахнувший уксусом.

— Если ты говоришь правду, — медленно произнес он, — то получишь все, чего пожелаешь. Если нет, тебя будут клевать вороны на Виселичной горе. Итак?

Доктор улыбнулся.

— Я не боюсь.

Князь смотрел на него, медленно гладя бороду, иногда нюхая губку, смоченную в уксусе.

— Дочь заболела перед полуднем, она горит как огонь и бредит… Отец Ангелик дал ей последнее помазание. Ты хочешь попытаться?

— Веди меня к ней, — ответил Фауст.

…Тонкая игла шприца слегка прикоснулась к восковой коже; по мере того как по ней струилась серебристая жидкость, под кожей вырастало овальное вздутие. Доктор разгладил его и обернулся к князю.

— Теперь она уснет, — сказал он. — Через час жар у нее прекратится, но до вечера она должна спать. Она выздоровеет.

Взгляды присутствовавших следили за ним с суеверным страхом, его уверенность убеждала. Ему верили, как он верил Мефи, но шаги стражи перед запертой дверью комнаты, в которую его потом ввели, отзывались в душе тревогой. В конце концов у врага есть тысячи путей, и замыслы его коварны. Время шло, а в душе у Фауста угрызения совести сменялись страхом. Он беспокойно вертел в руках яйцеобразный предмет из голубоватого сияющего вещества; нажав красную кнопку на его верхушке, можно было вызвать Ужасного… но доктор не смел ее нажать.

Когда стемнело, загремел ключ. Слуги внесли блюда с дымящейся пищей и запотевшие бутылки. Они поклонились ему, и это вернуло ему уверенность. Доктор ел и пил, и ему было очень весело.

Потом он снова стоял перед князем, и у старика не было ни компресса, ни губки. Он смеялся и предложил доктору сесть.

— Прости, почтенный друг, тебе пришлось поскучать… Дочь моя спит, и лоб у нее холодный, тебя, наверное, послал всемогущий.

Священник в черно-белой сутане кивал в такт благодарственным словам. Доктору стало неприятно.

— Ах, нет, нет, ваша светлость. Это долг христианина и врача — помогать страдающим…

— Достоин делатель мзды своей, — бормотал монах.

Князь всхлипнул.

— Ты великий человек, доктор… Но можешь ли ты предохранить перед божьим гневом? Есть ли у тебя средство, чтобы отогнать болезнь заранее? Люди у меня умирают, и поля опустели. Кто их будет обрабатывать?

— А кто заплатит десятину? — спросил монах, перебирая четки костлявыми пальцами.

— Есть у тебя такое средство? — настаивал князь.

— Есть, — ответил доктор, и глаза у них алчно заблестели, — но с условием…

— Согласен заранее, — начал было князь, но монах сжал ему руку и спросил: — С каким, милый сын мой?

— С тем, что вы создадите царство божье на земле.

Молчание. Князь переглянулся с монахом. Доминиканец перекрестился и провел языком по губам.

— Мы не печемся ни о чем другом, сын мой, — тихо сказал он.

Доктор нажал кнопку на яйцевидном предмете и положил его на стол. Они видели это, но ни о чем не спросили.

— Тот, кто примет мое лекарство, забудет обо всем, что было, — сказал он. — Его мысль станет чистой, как неисписанный пергамент. Тот, кто примет это лекарство, не будет знать болезни, и его уста не произнесут слов лжи…

— Когда грозит смерть, то это условие не тяжело, — сказал князь.

Но глаза у монаха сощурились.

— Только бог всемогущий имеет право определять меру страданий, которыми грешники покупают свою долю в царствии небесном. И не человеку изменять его пути, — подчеркнул он. — От чьего имени ты говоришь, доктор? — неожиданно прошипел он.

Доктор окаменел, по спине у него прошел холод. Во что втянул его таинственный посетитель? Иногда он не сомневался в том, что это дьявол, иногда его речи звучали, как райская музыка. Но разве Сатана не сумеет превратиться в агнца, чтобы скрыть свои волчьи зубы?

Князь поднял руку, и лоб у него стянулся морщинами.

— Ты говоришь, они все забудут… Это значит — забудут и то, кто господин и кто слуга, забудут о податях и десятинах и о ленных обязанностях?..

Доктор наклонил голову.

— Только бог может править судьбами людей, — строго произнес монах, впиваясь взглядом в лицо князя. — А тот, кто своевольно захочет вмешаться в дела божьего провидения, пойдет в адский огонь и в море смолы кипящей… Так вот, если они забудут, что должны служить тебе, Альбрехт, — насмешливо обратился он к князю, — то кто будет защищать тебя? Кто защитит тебя от мести врагов? Да и ты был бы рад забыть обо многом, правда? — Его аскетическое лицо скривилось в усмешке, и князь скорчился, как под ударом бича.

Монах обратил свой горящий фанатизмом взгляд к доктору.

— А тебе, посланец темных сил, я говорю тут же и от имени божьего, что скорей позволю всему населению города умереть от чумы, чем позволю тебе закрыть им путь к вечному спасению…

Князь опустил глаза и слабо кивнул.

Доктор весь дрожал; он медленно отступал к двери, но сильные руки схватили его и снова подтащили к столу. Мрачное лицо доминиканца не предвещало ничего доброго.

— От чьего имени ты говорил? Кто тебе дал волшебное средство? Кто приказал тебе смущать добрых христиан?

Несмотря на свою молодую внешность, доктор был стар. Убийство, бегство со страшным спутником, угроза костра — все это было слишком много для него. Он знал, что тот, кого инквизитор так допрашивает, уже не сможет оправдаться.

Он кинулся к столу, где пылало голубое яйцо, но монах оказался проворнее.

— А, — вскричал он, — так это и есть дьявольский амулет! — И, сильно размахнувшись, швырнул яйцо о каменный пол так, что оно разлетелось на тысячу осколков. По комнате прошла какая-то волна, словно отзвук далекой музыки.

Доктор упал в кресло, побелев как мел. Он видел, что погиб.

— Это не я, я не хотел, нет, — бормотал он, и по щекам у него текли слезы. — Это он меня соблазнил, он, дьявол… Он вернул мне молодость, молодость! А-ах! — Он положил руки на стол и уронил на них голову, горько рыдая. — Я знал, что это обман, и все-таки поддался ему… Он возвел меня на верх горы, а потом сбросил в пропасть…

В голосе у него звучала такая искренняя скорбь, что оба слушателя вопросительно переглянулись.

Монах отпустил стражу движением руки и заговорил:

— Больше радости в небесах об одном обращенном, чем о тысяче праведников… Мне кажется, ты раскаиваешься в своем проступке… а церковь не жестока, церковь — это мать послушных детей…