Ловец душ - Герберт Фрэнк Патрик - Страница 2
- Предыдущая
- 2/49
- Следующая
В те времена Дэвид жил с бабушкой в Сан-Франциско. Он слушался людей со снежно-белыми, седыми волосами, в распоряжении которых были скромные слуги и тихие, холодные голоса. И вообще, это было какое-то тягучее время с очень редкими просветами живой жизни. «Твоя бабушка дремлет. Ты же не хочешь беспокоить ее?» Для мальчика это время тянулось долго-предолго. Гораздо сильнее от этого времени в памяти отпечатались воспоминания о бурных визитах родителей. Они нарушали замкнутое спокойствие дома: смех, пляж, романтика и полные руки экзотических подарков.
Только головокружительное веселье от контакта с людьми другого покроя всегда когда-нибудь заканчивалось, оставляя в душе мальчика чувство разочарования посреди запахов чая и пыльных духов – страшное чувство, будто тебя покинули и забыли.
Миссис Парма осматривала одежду, лежащую у кровати. Прекрасно понимая, что мальчик хочет, чтобы она ушла, женщина сознательно тянула время. Тело ее составляло единое целое со складками сари. Ногти были слишком ярко-розовыми. Когда-то она показывала ему на карте, где расположен ее родной город. А еще у нее была выцветшая фотография: дома со стенками из необожженной глины, деревья без листьев, мужчина, весь в белом, стоящий с велосипедом, под мышкой скрипичный футляр. Ее отец.
Миссис Парма повернулась и поглядела на Дэвида своими перепуганными глазами. Она сказала:
– Ваш отец попросил меня напомнить, когда вы проснетесь, что машина придет точно вовремя. У вас есть один час.
Она потупила глаза и направилась к двери. Сари лишь намекало на движения ног. Красные полоски на ткани плясали будто искорки в костре.
Дэвиду всегда было интересно знать, о чем она думает. Ее спокойное, тихое поведение всегда оставалось для него загадкой. Вдруг она смеялась над ним? Или считала, будто поездка в лагерь – это какая-то глупость? Да она хоть понимает, куда он отправляется, где находятся Олимпийские горы?
Мальчик заметил последний отблеск ярко-накрашенных ногтей, когда женщина вышла, закрыв за собой дверь.
Дэвид соскочил с кровати и начал одеваться. Когда дело дошло до ремня, он закрепил на нем нож в ножнах. Клинок оттягивал пояс на бедре, когда мальчик чистил зубы и пытался зачесать назад свои русые волосы. Подойдя поближе к зеркалу, он мог видеть темную рукоять ножа с выжженными на ней буквами: ДММ. Дэвид Моргенштерн Маршалл.
И лишь только тогда он спустился к завтраку.
3
«Слово „катсук“ имеет множество толкований в родном языке Хобухета. Оно означает „центр“ или сердцевину, откуда исходят все восприятия. Это центр мира или даже всей Вселенной. Это место, где происходит осознание индивидуальности. Лично у меня никогда не было сомнений, что Чарлз отдает себе полный отчет в своих поступках, и могу понять, почему он принял такой псевдоним. Вы видели написанные им работы. Одна из них, где он проводит сравнение мифа своего народа о Вороне с мифом Творения западных цивилизаций, весьма показательна и волнующа. Он ищет в ней связь между реальностью и сновидениями – сами мы пытаемся преодолеть судьбу путем бунта, мы накапливаем силы зла для разрушения. Долгое время мы остаемся верными Великим Деяниям даже после того, как те покажут нам свой пустой блеск. А здесь… Отметьте хотя бы его сравнение наших утраченных восприятий: „…рыбьи глаза, похожие на скисшее снятое молоко, глядят на тебя будто нечто, пока еще живое, хотя они и не могут обладать жизнью.“ Это наблюдения человека, способного на многое, великое, сравнимое с некоторыми подвигами в нашей западной мифологии.»
Все это началось, когда его все еще звали Чарлзом Хобухетом – хорошим ИНДЕЙСКИМ именем для ХОРОШЕГО ИНДЕЙЦА.
Итак, пчела опустилась на тыльную сторону левой руки Чарлза Хобухета. Тогда еще не было никого с именем Катсук.
Его внимание привлекла темно-красная кленовая ветвь, поднимающаяся от самого дна ручья в недвижности полудня.
Пчела была черной с золотом, лесная пчела, даже, скорее, шмель семейства Apidae. Это имя с жужжанием промелькнуло в его сознании как память о днях, проведенных в школе бледнолицых.
Где-то высоко над ним горная гряда опускалась вниз, к Тихому Океану – часть Гор Олимпик, похожая на кривой корень стародавней ели, хватающейся за землю для того, чтобы устоять.
Солнце здесь, наверху, было еще теплым, но по течению ручья с гор спускался холод зимы, чтобы ледником попасть на эти покрытые весенней зеленью склоны.
Вот и с пчелой тоже пришел холод. Однако, это был особенный холод, сковавший душу льдом.
Но тогда эта душа принадлежала еще Чарлзу Хобухету.
Правда, он уже провел древний обряд с палочками, тетивой и обломками кости. Исходящий от пчелы лед подсказал, что ему следует взять себе имя. Если он сейчас же не возьмет себе имени, то существует опасность потерять обе свои души: душу собственного тела и ту душу, что ходит в нижнем или верхнем мире вместе с его истинным естеством.
Неподвижность пчелы на руке делала это очевидным. Он чувствовал самых разных духов: людей, зверей, птиц – все в одной пчеле.
И он прошептал: «Алкунтам, помоги мне.»
Но верховный бог его народа не дал ответа.
Блестящая зелень листьев на винно-красной кленовой ветви прямо перед ним заполнила все поле зрения. По коре расползлись лишайники. Конденсирующиеся капли влаги падали дождем на сырую землю. Он через силу заставил себя отвернуться и поглядел на другой берег ручья, где стояло несколько ольховых деревьев, белизна стволов которых выделялась на темной зелени кедров и елей, растущих на дальнем склоне.
Трепещущие осины, чьи листья смешались с ольховыми, отвлекали его сознание, забивали разум. Внезапно он почувствовал, что нашел свое второе «я», связанное с окружающим, влияющее на него и все понимающее. Он утратил ясность логического мышления и воспринимал сразу обе части своего бытия, что внезапно стали чрезвычайно концентрированными, лишенными всего наносного. Все лишнее как бы стекло с него и переместилось в осину.
И он подумал: «Я центр мироздания, его сердцевина!»
После этого пчела заговорила с ним:
– Это я, Таманавис, говорю с тобой…
Слова громыхали в его сознании, называя его истинное имя. Он громко повторил его:
– Катсук! Меня зовут Катсук.
«Катсук.»
Это было многообещающее имя, в нем была сила.
Теперь, став Катсуком, он познал все значения этого слова. Он был «Ка-„, приставка, означающая любого человека. И он был «тсук“ – мифической птицей. Человек – птица! В нем теперь были корни множества значений: кость, синий цвет, блюдо для еды, дым, брат… и душа.
И еще раз он повторил:
– Меня зовут Катсук. Я – Катсук!
Обе души слились в одном теле.
Он глядел на чудесную пчелу на своей руке. Пчела стала самым дальним его воплощением. А пока он подымался, только подымался.
Если он о чем и думал, то лишь о предстоящем суровом испытании. Это испытание он установил сам себе после горечи, после умственных озарений в ходе познания древних идей, по ходу размышлений о боязни утратить свой собственный путь в мире белого человека. Его индейская душа прогнила, когда он жил в мире бледнолицых. И все же дух заговорил с ним.
«Дух истинный и древний.»
Глубоко внутри своего сокровенного бытия он знал, что интеллект и образование, пусть даже образование белых, стали его первыми проводниками в ходе сурового испытания.
Он размышлял о том, как начинал свой подвиг, еще будучи Чарлзом Хобухетом. Тогда он дождался полнолуния и прочистил кишечник, напившись морской воды. Еще он поймал выдру и вырезал у нее язык.
«Кушталюте – символ языка!»
Давным-давно его дед объяснил ему все подготовительные действия, обучая древнему знанию. Дед говорил тогда: «Шаман превращается в человеко-зверя, одаренного духом. Великий Дух не желает, чтобы звери делали человеческие ошибки.»
- Предыдущая
- 2/49
- Следующая
