Ловец душ - Герберт Фрэнк Патрик - Страница 19
- Предыдущая
- 19/49
- Следующая
На голове Хоквата была кровавая ссадина. Катсук положил руку на грудь мальчика, послушал, как бьется сердце, поглядел, как облачком подымается пар дыхания. Сердце и дыхание были едины…
Им овладела печаль. Чертовы лесорубы на Ле Пуш Роад! Посмотрите только, что они наделали! Они убили Яниктахт. Его руками они убили лежащего здесь парнишку. Пока еще этого не случилось, но… возможно. Они убили Винса, стынущего теперь на тропе. У Винса уже не будет сыновей. И дочерей. Уже никогда он не засмеется. Все они убиты этими пьяными хокватами. И кто знает, скольких людей они еще убьют?
Ну как это хокваты не понимают того, что они натворили своим насилием? Они остаются слепыми даже к самым очевидным фактам, не желая видеть последствий своего поведения. Вот если бы ангел-хранитель спустился с небес и показал им, как следует поступать, тогда они бы послушали.
Что сказали бы девять пьяных хокватов, если бы увидали тело Винса, лежащее на тропе? Они бы сказали: «Мы этого не делали!» Они бы сказали: «Это была всего лишь невинная шуточка.» Они сказали бы: «Зачем столько шума из-за какой-то девки?»
Катсук вспоминал Винса, расхаживающего по кампусу – недостаточно невинного, чтобы удовлетворить Похитителя Душ, но весьма наивного в правоте своих суждений. Всего лишь предварительная жертва, отметка на пути.
Винс судил своих соплеменников строго, участвовал в детском бунте своих времен, но он никогда не задумывался о своем пути в этом мире. И, по-видимому, весь путь его сводился к безвременной смерти.
Катсук поднялся на ноги, схватил лежащего без чувств мальчика и потащился вверх по склону.
«Я должен быть безжалостным, – думал он. – Надо спрятать тело Винса и сразу же уходить.»
Лежащий у него на руках Хокват пробормотал: «Моя голова…»
Катсук поставил мальчика на ноги, ощупал его.
– Идти можешь? Хорошо. Мы уходим.
15
Вы принесли своего чужого Бога, что отделил вас от всей остальной жизни. Он представляется вам в смертный час как самый большой дар. Ваши чувства затуманены его иллюзиями. Его смерть вы бы отдали за все, имеющееся в жизни. Но вы неотступно преследуете своего Бога смертью, мучаете его, моля очутиться на месте смерти его. Повсюду на земле вы шлепаете распятия. И там, где оно появляется, земля умирает. Прах и меланхолия станут вашим уделом до конца дней. Вы слепо не замечаете ни зла, ни великолепия. Вы мучаете себя своей же ложью. Вы попираете саму смерть. А каким богохульством наполнена ваша притворно-убийственная любовь! Вы долго вырабатываете в себе честный взгляд. Но это всего лишь маска, прикрытие, за которой скалится череп. Ваши золотые идолы созданы из жестокости и насилия. Вы забрали у меня мою же собственную землю. Да, опасаясь за судьбу своего народа, я погублю вас древними методами. Вы издохнете в пещере, созданной вами же, и никогда не услышите песню птиц или шелест деревьев на ветру – эолову арфу леса!
Дэвид проснулся, когда только-только начинался рассвет. Мальчик весь дрожал от холода и сырости. Катсук тряс его за плечи. Индеец был одет в вещи, взятые из рюкзака убитого путешественника: джинсы, которые еле сошлись на набедренной повязке, рубашка из шотландки. Но на нем были те же мокасины, голова обвязана той же полоской красной кедровой коры.
– Пора вставать, – сказал Катсук.
Дэвид уселся. Холодный и сырой мир давил на него угнетающе. Мальчик чувствовал пронзительный холод окружающей его реальности. Одетые на Катсуке вещи напомнили Дэвиду о смерти бородатого путника. Катсук убил его! И очень быстро!
Вместе с памятью пришел еще более пронизывающий холод, чем мог вызвать весь серый туман в этой глуши.
– Скоро мы выйдем, – сообщил Катсук. – Ты меня слышишь, Хокват?
Индеец изучающе глядел на мальчика, как будто тусклый серый свет сконцентрировался в пучок, освещающий малейшее движение на юном лице.
Хокват пребывал в ужасе. Какая-то часть сознания мальчика правильно оценила смерть бородатого туриста. Одной смерти будет недостаточно. Обряда жертвоприношения следует придерживаться до конца. Нельзя допустить, чтобы подозрения Хоквата внедрились в его сознание. Слишком большой страх способен убить невинность.
Мальчик затрясся в резких, неконтролируемых спазмах.
Катсук снова присел на корточки, чувствуя нарождающийся внутри неприятный холодок, и положил руку на плечо Хоквата. Под пальцами индейца мальчишеское тело пульсировало жизнью. В нем было тепло, чувство отдаленности конца.
– Ты уже проснулся, Хокват? – настаивал Катсук.
Дэвид отбросил руку индейца, бросив молниеносный взгляд на нож, висящий на поясе Катсука.
«Мой нож, – думал мальчик. – Им убили человека.»
Как бы живущая собственной жизнью память подсунула ему образ матери, предупреждающей, чтобы он был поосторожнее с этим «дурацким ножом». Истеричный смех рвался на волю, Дэвиду силой пришлось заталкивать его вовнутрь.
– Хокват, я вернусь через несколько минут, – сказал Катсук и вышел.
Дэвид никак не мог сдержать стука зубов. Он думал: «Хокват?! Я – Дэвид Маршалл. Меня зовут Дэвид Моргенштерн Маршалл. Сколько бы раз этот сумасшедший не называл меня Хокватом, сути это не изменит.»
В рюкзаке убитого был спальный мешок. Катсук устроил постель из мха, кедровых веток и разложил на них спальник. За ночь тот выбился из под мальчика и теперь валялся комом. Дэвид окутал им плечи, пытаясь успокоить дрожь. Голова все еще болела в том месте, где он ударился, когда Катсук сбил его на землю.
К мальчику снова вернулась мысль об убитом туристе. После того, как Дэвид пришел в себя, и перед тем как они пересекли реку, Катсук заставил своего пленника вернуться по тропе мимо окровавленного тела, говоря: «Хокват, возвращайся туда, где я приказывал тебе прятаться, и там жди.»
Дэвид был даже рад подчиниться. Как бы не хотелось глядеть на мертвеца, взгляд все равно тянулся к ужасной ране на шее. Мальчик опять поднялся к замшелому поваленному дереву и, пряча за ним голову, глотал беззвучные рыдания.
Катсук позвал его, когда прошло много-много времени. Индеец захватил с собой рюкзак. На тропе не было ни малейшего знака от мертвого тела, ни капельки крови.
Они сошли с тропы и вернулись на нее, двигаясь в стороне, уже только на другой стороне седловины.
На закате в деревьях над рекой Катсук построил из кедровой коры домик-укрытие. Еще он выловил пяток маленьких рыбешек и испек их на маленьком костерке, разведенном прямо в укрытии.
Дэвид подумал о рыбе, вспомнил ее вкус. Может Катсук снова отправился за едой?
Перед тем как выстроить убежище на ночь, они перебрались через реку. Там была обозначенная туристская тропа и мост из ошкуренных бревен. Перила моста были скользкими от плесени, так как от реки поднималась вечная сырость.
А может Катсук спустился к реке, чтобы наловить рыбы?
Перед мостом было объявление: «Проходить только пешком или на лошадях».
Возле реки кипела своя собственная жизнь. Они увидали нескольких буро-пятнистых кроликов, спешивших куда-то и нырнувших во влажную зелень.
Дэвид подумал: «А вдруг Катсук поставил силки на кролика?»
От голода кишки прямо скрутило.
Перейдя мост, они поднялись вверх по склону под моросящим дождем. Но это был не настоящий дождь, а с громадных листьев папоротника капала сырость.
Так куда же подался Катсук?
Дэвид выглянул из укрытия. Везде было холодно и пусто, только где-то в стороне крякали утки. Это был мир призрачный, мир мрачного, только-только нарождавшегося рассвета. Никаких ярких лучей – одна лишь кружащаяся, неопределенная серость.
К мальчику пришла мысль: «Нельзя думать про то, как был убит тот молодой турист.»
Но от воспоминаний невозможно было избавиться. Катсук сделал все это прямо на глазах пленника. Отблеск солнца на стальном лезвии, и сразу же после этого фонтан крови…
- Предыдущая
- 19/49
- Следующая
