Цикада и сверчок (сборник) - Кавабата Ясунари - Страница 22

– Низко пала? Это уж ты слишком.

– Я и в самом деле поступала очень плохо. – Хидэко грустно сощурила глаза. – Теперь я ухожу из фирмы и в благодарность за все, что вы для меня сделали, попрошу Кинуко расстаться с Сюити.

Синго поразили слова Хидэко. Ему стало не по себе.

– У нас в прихожей ты видела его жену?

– Кикуко? Да. И мне было очень неприятно. Я твердо решила во что бы то ни стало поговорить с Кинуко.

Синго как бы почувствовал, с каким легким сердцем пошла на это Хидэко, и у него тоже стало легко на душе.

И он подумал: а вдруг действительно с ее помощью все образуется?

– Но я надеюсь, ты собираешься сделать это не потому, что я тебя об этом просил.

– Я решилась на это по своей собственной воле из благодарности к вам.

Синго покоробило – слишком уж выспренние слова произнесла Хидэко своим маленьким детским ротиком.

Ему хотелось даже сказать ей: «Оставь свое безрассудное вмешательство».

Но, видимо, сама Хидэко была возбуждена своей «решимостью».

– Не понимаю я мужчин – иметь такую очаровательную жену и… Мне неприятно видеть, как он развлекается с Кинуко. Вот если бы на ее месте была его жена, как бы привязан он к ней ни был, я никогда не стала бы его ревновать, – сказала Хидэко.

– Но, с другой стороны, какому мужчине нужна женщина, к которой его не ревнуют?

Синго горько усмехнулся.

– Жену он называет ребенком. Она совсем еще ребенок, говорил он мне часто.

– Тебе? – Голос Синго стал резким.

– Да, и мне, и Кинуко-сан… Ребенок, поэтому деду она и нравится, – говорил он.

– Глупости.

Синго взглянул на Хидэко.

Хидэко немного смутилась.

– Но в последнее время не говорил. В последнее время он вообще не говорил о жене.

Синго дрожал от злости.

Он предположил, что Сюити рассказывал и о том, какая Кикуко женщина.

Неужели в молодой жене он хотел найти проститутку? Поразительная глупость, подумал Синго, полная безнравственность.

Сюити рассказывает о жене Кинуко и даже Хидэко – безнравственность лишает его обыкновенного благоразумия, такта.

Синго почувствовал, что может быть жестоким к Сюити. Почувствовал, что может быть жестоким к Кинуко и Хидэко.

Неужели чистота, невинность Кикуко ничего не значат для Сюити?

Перед глазами Синго всплыло такое привлекательное, детски нежное личико Кикуко, младшей в семье, которую все баловали.

Сам Синго, чувствуя некоторую необычность того, что из-за невестки он временами ненавидит своего сына, ничего не мог с собой поделать.

Может быть, Синго так возмущался отношением сына к Кикуко потому, что в сокровенных глубинах его собственного естества живет необычность, – влюбленный в старшую сестру Ясуко, он после ее смерти женился на самой Ясуко, которая была на год старше его.

Кикуко блуждала в потемках ревности оттого, что Сюити, едва успев жениться на ней, завел другую женщину, и при таком бездушии, при такой жестокости Сюити или, вернее, благодаря им, в ней, Кикуко, видимо, проснулась женщина.

Синго подумал, что Хидэко еще меньше женщина, чем Кикуко.

Он умолк – не потому ли, что своей тоской пытался заглушить гнев?

Хидэко, сняв перчатки, стала поправлять волосы.

В саду гостиницы в Атами, хотя была середина января, цвела вишня. Такую вишню называют зимней – с конца года она уже начинает покрываться цветами, но Синго казалось, что он попал в весну другого мира.

Цветы розовой сливы Синго принял за цветы персика. Белые цветы сливы виделись ему цветами абрикоса.

Не заходя в свой номер, Синго, привлеченный отражением вишни в пруду, подошел к самой воде и, поднявшись на перекинутый через пруд мостик, стал любоваться цветами.

Потом перешел на противоположный берег посмотреть розовую сливу, похожую на зонтик.

Из-под сливы выскочило несколько белых уток. И в желтых клювах этих уток, и в их мокрых желтых лапках Синго почудилась весна.

Завтра фирма устраивает здесь прием, и Синго приехал, чтобы подготовить его. Договориться об этом с гостиницей – других дел у него не было.

Сев на веранде в кресло, он стал смотреть на цветущий сад.

Белая азалия тоже цвела.

Но с перевала Дзиккоку поползли тяжелые грозовые тучи, и Синго вошел в номер.

На столе лежало двое часов – карманные и ручные. Ручные спешили на две минуты.

Очень редко двое часов ходят минута в минуту. Иногда это раздражает.

– Если тебя это раздражает, носи какие-нибудь одни, – сказала ему Ясуко, но такая уж у него многолетняя привычка.

Перед ужином полил дождь, началась буря.

Электричество отключили, и Синго рано лег спать.

Проснувшись, он услышал лай собаки в саду. Вой ветра напоминал рев бушующего моря.

На лбу выступил пот. В комнате стоял спертый воздух, было жарко и душно, как бывает у моря в весеннюю бурю.

Синго тяжело дышал, он испугался, что у него снова пойдет горлом кровь. В шестьдесят лет с ним это уже однажды случилось, но с тех пор не повторялось ни разу.

– Это не легкие, меня тошнит из-за желудка, – прошептал Синго.

В ушах застряло что-то противное, потом оно переместилось к вискам и наконец дошло до лба. Синго стал массировать затылок и лоб.

Рев моря – это вой бури далеко в горах, и, точно разрывая его, нарастал, приближался резкий свист ветра, смешанного с дождем.

Сквозь вой ветра слышался еще один звук, далекий и низкий.

Это грохот поезда, проходившего через туннель Танна. Так определил Синго. И он был прав. Вырвавшись из туннеля, паровоз загудел.

Но когда Синго услышал гудок, его вдруг охватил страх, и он окончательно проснулся.

Гудок был слишком долгий. Чтобы пройти туннель длиной в семь тысяч восемьсот метров, поезду требовалось минут семь-восемь, следовательно, Синго услышал гудок, когда поезд входил в туннель с той стороны. Но мог ли он в гостинице, находившейся в километре от выхода из туннеля у Атами, слышать гудок с той минуты, когда поезд вошел в туннель с противоположной стороны, у Каннами?

Во всяком случае, этот звук вызывал у Синго удивительно яркий образ грохочущего в туннеле поезда. Он отчетливо представлял себе этот поезд все время, пока тот мчался в туннеле. И когда он вышел из него, Синго облегченно вздохнул.

Нет, все-таки это странно. Синго решил утром расспросить служащих гостиницы, а может быть, даже справиться на железнодорожной станции, позвонив туда по телефону.

Он долго не засыпал.

– Синго-сан, Синго-сан, – услышал он, еще не проснувшись, и никак не мог сообразить, сон это или явь.

Так звала его только покойная сестра Ясуко.

Синго еще в полусне с удовольствием потянулся.

– Синго-сан. Синго-сан. Синго-сан.

Голос раздавался за окном, выходившим в сад.

Синго окончательно проснулся. За окном журчала речушка. Кричали дети.

Синго встал и раздвинул ставни.

Было ясное утро. Зимнее солнце струило теплые лучи, словно омытые весенним дождем.

По дороге, вившейся вдоль речушки, шли, направляясь в школу, дети, человек семь-восемь.

Синго послышалось, что его зовут, а это, наверно, просто кричали дети.

Но все же Синго высунулся из окна и стал внимательно приглядываться к зарослям низкорослого бамбука на берегу речушки.

Когда в первый день нового года Сюити сказал: отец совсем поседел, Синго ответил: ничего не поделаешь, в нашем возрасте каждый день прибавляются седые волосы; да что там, каждый день прямо на глазах седеешь, и ответил он так потому, что вспомнил о Китамото.

Университетским товарищам Синго сейчас за шестьдесят, и многих из них в годы войны и после поражения постигла горькая участь. Когда в пятьдесят лет, находясь на вершине, летишь вниз – это страшно; упадешь – снова подняться трудно. Кроме того, пятьдесят – возраст, когда уже есть сыновья, которые могут погибнуть на фронте.