Москва Ква-Ква - Аксенов Василий Павлович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/83
- Следующая
«Слушай, ты знаешь, что у тебя тут целое сокровище? Это вовсе не деньги, а векселя социалистической империи, десятитысячные билеты, которых никто из граждан СССР никогда не держал в руках. Эти билеты примет любой банкир по высочайшей ставке. Откуда они у тебя?»
«Понятия не имею, – пожал плечами поэт. – Какая-то чертовщина».
«Вот именно». – Жорж качал своим длинным носом и поверх носа смотрел на Кирилла сгустившимися до коньячного цвета глазами.
«Слушай, Жорж, мне этот чемоданчик в марте в ВААПе вручили и ведомость дали подписать на 248 тысяч рублей, выплата за стишки, превратившиеся в песни. А тут этих таинственных векселей, я смотрю, на…»
«Миллионов на десять, – прикинул Моккинакки. – От кого ты мог получить такой дар? Может быть, сам черт тебя попутал?»
«Ты что имеешь в виду? – спросил Смельчаков. – Точнее, кого?»
«Да никого, – ответил Моккинакки. – Просто фигура речи».
Он, видно, что-то знает о моих ночных беседах, подумал Смельчаков, но виду не подал. Открыли первую бутылку хереса. «Вот это напиток!» «Ну я же тебе сказал. У меня там друг есть, в молдавских подвалах». «У тебя, похоже, везде есть друзья». «Ну не везде, но есть. В их числе ты, Кир, я надеюсь?» «В этот херес надо маринованную маслину опускать, не находишь?» «У тебя есть маслины?» «Да вот банка маслин перед тобой». «Ты прав, с маслиной вообще класс». Открыли вторую бутылку.
«Завтра отнесу все это хозяйство куда положено», – сказал Кирилл и слегка оттолкнул от себя раскрытый чемоданчик.
«Не пори горячку! – гаркнул Жорж. – Тебя там сразу с таким добром возьмут под стражу! Даже тебя! А ВААП весь отправят на Колыму! Включая гардеробщиц, Кир, включая гардеробщиц! – Он вынул из чемоданчика пачку десятитысячных бумаг, схваченную ленточкой Центрального банка. – Давай лучше отложим все это на месяц. Если уж у тебя этот золотой теленок лежал три месяца без движения, почему ему не полежать еще месяц? За этот месяц я с предельной острожностью, точнее, с осторожностью, не называя никаких имен и не упоминая никакого черта, ни слова ни о какой чертовщине, обсуждаю эти векселя со своими братанами с „Коминтерна“, ты их помнишь, железные ребята. За это время ты не говоришь об этом никому, ни мужчине, ни женщине, ни богам, ни чертям, ни днем, ни ночью. Через месяц я возвращаю тебе взятую сумму, взятую не для себя, а для спасения моего дяди в Узбекистане, и тогда мы решаем вопрос, что делать с чемоданчиком».
«Лучше всего было бы бросить его в реку», – предположил Кирилл.
«Гениальная идея! – вскричал Жорж. – На крайний случай это просто гениальная, слушай, гениальнейшая идея! Однако спешить не надо. Хорошо бы проверить эти векселя. Проверить на подлинность. Не исключено, что с их помощью можно спасти много людей в Узбекистане, в Абхазии, в странах народной демократии, даже в Москве, Кир, даже на самом высшем уровне. На самом, самом, мой дорогой, откуда выше уже нельзя! Теперь главное – спокойствие, постоянная подзарядка аккумуляторов оптимизма. Ведь мы с тобой недаром, Кир, прошли школу ленинского комсомола!»
С этими словами он положил миллионную пачку не-денег в карман и исчез. Кирилл отнес «докторский чемоданчик» в чулан и поставил его там рядом как раз с запасными аккумуляторами. Он был почти уверен, что этим чемоданчиком Гага и Сосо расплатились с ним за Эсперанцу. На Кавказе все-таки принято не жалеть денег за хорошую девушку.
«Давно ли ты не видела этого нашего соседа?» – спросил он Глику.
«Три недели и два дня, – ответила дева с удивительной точностью. И добавила: – Наш папочка тоже почти столько же дней в отсутствии».
«А где же Ксаверьевич Ксавочка обретается, ты не можешь сказать?» – поинтересовался Кирилл, вставая и одним, поразившим ее движением, снизу вверх, закрывая свой поддон.
«Кирилл, ну ты же знаешь, это государственная тайна», – проговорила она, подавляя желание снова взяться за железочку «зипа».
«Ну вот видишь», – сказал он.
«Что?» – ужаснулась она.
«Да ничего страшного, – улыбнулся он. – Не исключено, что они оба обретаются сейчас в одном месте, а именно на авиаматке „Вождь“, возле Новой Земли. Проводят какие-нибудь жизненно важные научные испытания. Не побоюсь тебе сказать, что в этом доме немало мужчин время от времени исчезают. Знаешь, дорогая моя, государственную тайну одним движением не откроешь».
«Прочти мне что-нибудь из нового, – попросила она. – Только не из „Тезея“. И не из „Дневников“. И не из „Испании“.
Он стал читать из нового цикла «Ночные звуки Первомая».
Так вот, значит, что нужно делать, чтобы стать лирической героиней, печально думала она. Спасибо, мамочка, за вашу книжечку, столь изящно забытую в ванной.
На прощанье поэт неудачно пошутил: «Смотри, поосторожней на лекциях политэкономии».
Она долго плавала под ослепительным небом, лавируя среди визжащих, хохочущих и ойкающих московских тюлених и фыркающих матерком тюленей. Посредине реки ложилась на спину, делая вид, что не замечает фотографирующих ее с двух яликов стиляг. Наконец, выбежала из воды и взлетела по ступеням, рассыпая массу сверкающих, изумрудно отсвечивающих от купальника брызг. Уселась прямо на граните, стала отжимать весьма отяжелевшую косу.
Мы подошли к ней вместе с несчастным Дондероном. Можно к вам присоединиться, мисс? Она с интересом уставилась на меня. Ах, это вы, Таковский! Прошу вас, сэр. Юрка безотчетно кусал губы. Тут следует отметить, что он был в великолепных шерстяных плавках, а я в синих трусах х/б, но зато с недурной вышивкой по бокам: на правом боку негр с трубой, на левом – дева с веслом, кое на кого похожая.
«Экие у вас штаны заграничные, Так Такович!» – насмешливо восхитилась Глика.
«Чисто казанские, – сказал я. – Просто девчонки с санфака сделали вышивку мулине. – И пояснил: – По моим рисункам, конечно».
«Браво, браво, какой разносторонний талант! – еще пуще насмешничала Новотканная. – Экий Леонардо да Винчи!»
Юрка, конечно, не удержался от остроты: «Да Винчи, да недовинченный». Я бы тоже не удержался от точно такой же остроты. Мы уселись на ступеньке рядом с Гликой, я справа от нее, Дондерон слева.
«Я очень польщен, мисс, что вы запомнили мое имя», – сказал я.
«Позвольте, но как можно такое имя забыть, Так Такович Таковский?» – продолжала она театральничать.
«Ну и девчонка!» – подумал я. Юрка, отвернувшись, насвистывал блюз из кинофильма «Рим в 11 часов».
«Прошу прощенья, вкралась небольшая ошибка, – сказал я. – Вы говорите Тaкович, а надо Такoвич. Ударение на втором слоге».
«Спасибо, что не дали мне за это оплеуху», – с полной серьезностью сказала она.
Я чуть не задохнулся от восхищения. Во всей Казани, даже на инязе педа, не найдется девки, которая бы смогла так словесно срезать!
«Ну а как насчет очередного экспромта? Потянете?» – спросила она. Она, видно, думала, что «девку окаянную» я заранее на Первомай подготовил. И тут же я начал рубать «лесенкой» в духе Маяковского:
Она одарила меня поистине изумрудным хохотом. «Вот это да! Ну и ну! Каков Такoвич!» Интересно будет заметить, что даже страдающий Дондерон засмеялся.
Как вдруг смех оборвался. Оба персонажа уставились сверху в умеренно обнаженную толпу, как будто там появилось нечто экстраординарное. Между тем там просто шествовал патриций. Молодой мужчина в белом купальном халате медленно пробирался через простецкую толпу москвичей. Движения его были исполнены уверенности, черты лица выражали благосклонность и улыбчивость. Если бы не светлая копна волос, я бы сказал, что он похож на Роберта Тейлора из «Моста Ватерлоо». С этой копной волос он больше напоминал советского киногероя Самойлова или, скажем, поэта Смельчакова.
- Предыдущая
- 32/83
- Следующая
