Эхо Великой Песни - Геммел Дэвид - Страница 28
- Предыдущая
- 28/77
- Следующая
Софарита соскользнула наземь. Спина у нее ныла от долгой езды, и она натерла себе ляжки.
— Хозяин этого заведения — мой племянник. Он славный парень, и тебя здесь никто не побеспокоит. Ты откуда?
— Из Пасепты. Это деревня близ границы с эрек-йип-згонадами.
— Хочешь найти работу в городе?
— Да.
— Для этого понадобится разрешение. Без него тебя никуда не возьмут. Вся штука в том, что если у тебя работы нет, то и разрешения ты не получишь.
— Как же так?
— Не понимаешь? Я тоже. Аватарские порядки. Понятно или нет, а выполнять надо. — В дверях дома появился коренастый мужчина. Женщина окликнула его, и он подошел. — Отведи лошадь на конюшню, — велела толстуха, — отнеси в дом вещи этой девушки.
Взяв Софариту за руку, она провела ее между столами. Внутри тоже ужинали, и из кухни шел аромат жареного мяса.
Высокий молодой человек в белом, запачканном подливкой переднике при виде их расплылся в улыбке и поспешил навстречу.
— Добрый вечер, тетушка. Пришла поглядеть, как я распоряжаюсь твоим паем?
— Очень уж ты худ, Бадж, — посетовала толстуха. — Повар должен быть упитанным, чтобы все видели, как он вкусно готовит.
Трактирщик внимательно оглядел Софариту, и она почему-то смутилась.
— Никак новенькая, тетушка?
— Она не из моих девушек. Ехала по проспекту, ища приюта. Она деревенская, на вид — сама невинность. Обращайся с ней уважительно, не то смотри у меня. Можешь также продать ее лошадь. В Эгару ей эта животина не понадобится, зато деньги очень даже пригодятся. Меньше десяти монет серебром ты, девочка, за нее не бери — соглашайся на пятнадцать. Тебе сколько, шестнадцать?
— Двадцать два.
— На вид ты моложе. Но жизни, как я погляжу, уже хлебнула — в городе это тебе пойдет на пользу. Присматривай за ней, Бадж, а я буду заходить к вам.
Женщина потрепала Софариту по плечу и ушла. Софарита почувствовала себя, как после отгремевшей бури, и спросила у Баджа:
— Она всегда так?
— Всегда, — с широкой добродушной улыбкой ответил он. — Пойдем, я подыщу тебе комнату. — Они поднялись по шаткой лестнице, освещенной единственной лампой. Бадж снял лампу со стены и полез еще выше. — Я потом зажгу еще, и будет светлее! — крикнул он Софарите.
Лестница вывела их на галерею, опоясывающую обеденную залу. Бадж открыл одну из дверей, и Софарита увидела комнатку с каменным очагом и маленьким окошком. Бадж повесил лампу на крюк.
— Тут душновато, но лучше тебе за серебреник не найти.
— За серебреник? — спросила она. — В месяц?
Он весело засмеялся:
— В день, красотка, в день. Тут город, а не деревня.
— Серебряную монету за один день? — опешила Софарита.
— Зато еду будешь получать три раза, и никто тебя здесь не тронет. Поверь мне, это очень дешево. Обычно эта комната стоит десять монет в неделю.
— Хорошо, я беру ее.
— Тогда располагайся, а я принесу тебе поесть. — Он ушел, и Софарита присела на кровать. Тюфяк был жидковат, зато одеяла теплые. Она впервые ужаснулась тому, что сделала: бросила налаженную жизнь в деревне ради места, где ей все незнакомо. Встав, она посмотрела в окно на едоков на площади. Их наряды казались ей роскошными — не то что ее домотканые одежки. Одни краски чего стоят: и зеленые, и красные, и синие, и золотые. Вот на той женщине платье из плотного шелка, расшитое белым бисером, а в волосы вплетены яркие нити, блестящие при свете фонаря.
Аиша!
Точно кто-то назвал Софарите имя этой женщины, и она увидела ее по-другому: не в нарядном платье, а на протертой циновке, плачущей, прижимающей к груди мертвого ребенка.
На Софариту нахлынуло горе — не свое, а этой женщины внизу. На миг Софарита увидела то же, что и она, — старикашку, сидящего напротив. Орудуя ложкой, он улыбнулся ей, и в зубах у него застрял кусочек мяса.
Софарита, зажмурившись, отошла от окна и хлопнулась на кровать. Она перепугалась, руки дрожали. Бадж вернулся с уставленным яствами подносом и водрузил его на столик перед ней. Там было жареное мясо под густым соусом, черный хлеб, большая плошка с маслом и ломоть свежего сыра.
— Ешь, — сказал трактирщик. — Вон ты какая бледная. — Достав из кармана передника три свечных огарка, он зажег их от лампы и расставил по комнате.
Софарита отрезала на пробу немного мяса. Это была говядина, необычайно вкусная… Софарита, не торопясь, съела все без остатка и подобрала подливку хлебом. Бадж сидел на корточках в нескольких футах от нее, упершись локтями в колени и положив подбородок на ладонь.
— Люблю, когда людям нравится моя стряпня.
— Очень вкусно, но для сыра места уже нет. Можно оставить его на потом?
— Конечно. Ты какую работу ищешь? Или думаешь устроиться у тетушки?
— Не знаю. А чем она занимается?
— Она-то? Будто не знаешь? — Бадж пристально посмотрел на Софариту и улыбнулся. — Ну ясно, откуда тебе знать. Глупо было и спрашивать. Что ты умеешь делать?
— Да все. Сеять, жать, шить, прясть, вышивать. Могу стричь овец и знаю средство, чтобы отгонять от них мух. Знаю разные травы — от ран, от головной боли, от ломоты в суставах. Теперь я сильная и могу работать так, что городским со мной не тягаться.
— Ты еще и красивая. У тетушки ты могла заработать много денег.
— Это как?
— Тетушка… она принимает у себя знатных и богатых. У нее большой дом, где много молодых женщин — и юношей тоже.
Перед Софаритой снова предстало видение: большая комната с круглой кроватью, застланной шелковыми простынями. На кровати выделывали разные шутки две женщины и мужчина.
Что же это с ней творится такое? Она попыталась сохранить спокойствие.
— Твоя тетя содержит публичный дом?
— В общем, да, но те, кто у нее служит, предпочитают называться затейницами и затейниками. За одну ночь они зарабатывают больше, чем я за неделю. И куда больше, чем ты сможешь заработать служанкой или судомойкой.
— Сколько, например?
— Тетушка говорит, это зависит от того, что от тебя требуется, и от щедрости клиента. Другими словами, ты, если понравишься какому-нибудь богачу, за ночь можешь заработать сто серебряных монет. Но обычно выходит двадцать или тридцать.
— Так много?
— Что, соблазнительно?
— А то нет! Или ты не все мне сказал?
— Нет, все — вот только в Эгару такое ремесло не слишком уважают. Говорят, у грязевиков шлюх почитают чуть ли не как святых, и партаки их тоже высоко ставят, а вот у нас, у вагаров, они стоят ниже некуда.
— А нельзя ли мне работать здесь, у тебя?
— Можно, только жалованья тебе даже на эту комнату хватать не будет.
— Я подумаю, — сказала Софарита.
Толпы народа собрались посмотреть, как «Змей» входит в гавань Эгару. У аватаров постарше глаза подернулись слезами, более молодые не могли надивиться. Корабль, лишенный неуклюжих мачт, больше не переваливался на волнах, а шел ровно и величественно. Вагары, из которых в основном и состояла толпа, тоже никогда не видели «Змея» полностью обеспеченным энергией.
Талабан подвел судно к самому причалу, и матросы бросили концы портовым рабочим. Корабль закрепили, Талабан отключил энергию.
Подвижник Ро распоряжался выгрузкой четырех сундуков — трех полных и одного пустого. Ро хотел забрать и тот, что стоял в камере «Змея», но Талабан воспротивился.
— Я отдам его, только если подвижник-маршал потребует, — заявил он. — До тех пор сундук останется на корабле.
Сундуки осторожно перенесли в повозку, и Ро велел вознице ехать во дворец. Сам он сел на козлы рядом с вагаром, не оглянувшись на корабль и не помахав рукой.
Талабан расплатился с командой и велел тем, кто сходил на берег, следить за списками, вывешенными на воротах гавани.
— Возможно, мы скоро опять отплывем. Будьте наготове.
Оставив на корабле вахтенных под командованием Метраса, Талабан и Пробный Камень сошли на пристань. Талабан нанял открытый экипаж до своего дома на холме Пяти Деревьев.
- Предыдущая
- 28/77
- Следующая
