Волк среди теней - Геммел Дэвид - Страница 15
- Предыдущая
- 15/74
- Следующая
— Значит, вы неверующий?
— Напротив, мистер Шэнноу. Тот, кто наблюдает конец мира, очень быстро обретает веру.
Шэнноу приподнялся и сел.
— Всякий раз, когда вы говорите, я почти понимаю вас, но затем вы словно переноситесь куда?то еще. Люгеры, кольты, бестселлеры… Я не понимаю, о чем идет речь.
— Естественно, мой мальчик. Разве не сказано в Библии: «Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут вспоминаемы и не придут на сердце»?
— Вот первое из всего вами сказанного, что я понял. Где фургоны?
— Какие фургоны, мистер Шэнноу?
— Я ехал с караваном.
— Мне о нем ничего не известно, но, когда поправитесь, вы сможете отыскать его.
— Ваше имя мне знакомо, — сказал Шэнноу, — но я никак не могу сообразить, почему.
— Каритас. Любовь по?гречески. Если я говорю голосами человеческими и ангельскими, а каритас не имею… милосердия, любви… Вспомнили?
— Мой отец повторял это, — сказал Шэнноу с улыбкой. — Вера, Надежда и Каритас. Да?да.
— Вам следует почаще улыбаться, мистер Шэнноу, это вам очень идет. Скажите, сэр, почему вы рисковали жизнью ради моих малышей?
Шэнноу пожал плечами.
— Если этот вопрос требует ответа, я его не знаю У меня не было выбора.
— Я решил, что вы мне нравитесь, мистер Шэнноу. Наши дети называют вас Громобоем и считают, что вы, быть может, какой?то бог. Что я — бог, они знают и думают, что вы, быть может, бог смерти.
— Я человек, Каритас. Вы это знаете. Объясните им.
— Божественность не тот дар, мистер Шэнноу, от которого небрежно отказываются. Вы станете героем их легенд до конца времен — поражая каннов громами, спасая их принцев. В один прекрасный день они, возможно, начнут вам молиться.
— Это будет богохульством.
— Только если отнестись к этому серьезно. Но ведь вы же не Калигула. Вы голодны?
— От вашей болтовни у меня голова пошла кругом. Давно вы здесь?
— В этом поселке? Примерно одиннадцать лет. И вы должны извинить меня за болтовню, мистер Шэнноу. Я один из последних людей погибшей расы, и порой мое одиночество безмерно. Я нашел ответы на вопросы, которые ставили людей в тупик тысячу лет. И нет никого, кому я мог бы их сообщить. У меня есть лишь это маленькое племя; некогда они были эскимосами, а теперь служат пищей для каннов. Это невыносимо, мистер Шэнноу.
— Откуда вы, мистер Каритас?
— Из Лондона, мистер Шэнноу.
— Где это отсюда — на севере, на юге?
— По моим расчетам, сэр, на севере. И он скрыт под миллионами тонн льда в ожидании, что его найдут в следующем тысячелетии.
Шэнноу сдался и растянулся на одеяле, отдаваясь сну.
Хотя Каритас, несомненно, был сумасшедшим, жизнь поселка он организовал безупречно, и все жители глубоко его почитали. Шэнноу лежал на своих одеялах в тени и наблюдал за происходящим вокруг. Хижины были все одинаковы: прямоугольные, построенные из бревен, обмазанных глиной, со скошенными кровлями, нависающими над входными дверями. Сами кровли, казалось, были сложены из переплетенных веток и сухой травы. Крепкие жилища, без украшений. К востоку от поселка виднелся большой бревенчатый сарай (для хранения зимних запасов — объяснил Каритас), а рядом с ним дровяной навес семи футов в высоту и пятнадцати в глубину. «Зимы здесь, на равнине, — сказал Каритас, — очень суровы».
На ближних холмах Шэнноу заметил стада пасущихся овец и коз — они были общей собственностью, как он узнал. В поселке Каритаса жизнь, казалось, текла упорядоченно и спокойно.
И жители отличались дружелюбием: никто не проходил мимо Шэнноу без поклона и улыбки. Они не были похожи ни на кого из тех людей, с которыми Шэнноу довелось встречаться в его странствованиях. Их кожа отливала тусклым золотом, глаза были широко расставлены и почти раскосые. Женщины — выше мужчин — отличались красивым сложением. Некоторые были беременны, Стариков Шэнноу почти не видел, но затем сообразил, что их хижины расположены в западном конце поселка — поближе к ручью и в месте, укрытом обрывом от холодных северных ветров.
Мужчины были коренасты и ходили с оружием непривычного вида — луками из рога и ножами из темного кремня. С каждым днем Шэнноу знакомился со все новыми жителями поселка, и особенно близко узнал мальчика Селу и темноглазую девушку по имени Куропет, которая подолгу сидела возле него, смотрела на его лицо и молчала. Ее присутствие смущало Иерусалимца, но он не находил нужных слов, чтобы отослать ее.
Выздоровление его шло мучительно медленно. Рана на виске зажила скоро, но вся левая сторона лица онемела, а силы левой руки и ноги убыли наполовину. Пытаясь ходить, он волочил ногу и часто спотыкался. Пальцы на левой руке постоянно затекали, и стоило ему подержать в них какой?нибудь предмет дольше нескольких секунд, как руку сводила судорога, и пальцы непроизвольно разжимались.
В течение месяца Каритас приходил в хижину Шэнноу через час после рассвета и растирал ему левую руку и пальцы. Шэнноу был близок к отчаянию. Всю жизнь он привык полагаться на свою силу, и, лишившись ее, чувствовал себя беззащитным и — хуже того — бесполезным.
В начале пятой недели Каритас заговорил на эту щекотливую тему:
— Мистер Шэнноу, вы вредите себе. Ваша сила не вернется, пока вы не найдете в себе мужества бороться за нее.
— Я с трудом поднимаю руку, — ответил Шэнноу, — и волочу ногу, будто сухой сук. Так что, по?вашему, могу я сделать?
— Вступить в бой, как вы вступили в бой с каннами. Я не врач, мистер Шэнноу, но, мне кажется, у вас был небольшой инсульт, так это называется, если не ошибаюсь. Сгусток крови закупорил сосуд мозга, вызвав легкий паралич левой стороны.
— Насколько вы в этом уверены?
— В достаточной степени. То же случилось с моим отцом.
— И он поправился?
— Нет, умер. По слабости духа сразу слег в постель и больше не вставал.
— Так как же мне бороться с таким недугом?
— Послушайтесь меня, мистер Шэнноу, и я вам покажу.
Каждый день Каритас часами заставлял Иерусалимца выполнять почти непосильные упражнения. Вначале от Шэнноу требовалось всего лишь десять раз поднять и опустить левую руку. Шэнноу поднимал ее только шесть раз — и только на восемь дюймов. Затем Каритас вложил в левую руку Шэнноу мяч из туго скрученной полоски кожи.
— Сожмите его сто раз утром и еще сто раз перед сном.
— Мне придется потратить на это весь день.
— Так потратьте весь день. Но выполните упражнение.
Каждый день после полудня Каритас заставлял Шэнноу обойти с ним поселок, что требовало примерно четырехсот шагов.
Шли недели, а состояние Шэнноу почти не улучшалось. Однако Каритас — замечавший все — радостно вскрикивал, когда рука поднималась на четверть дюйма выше обычного, рассыпался в поздравлениях и, подозвав Селу или Куропет, требовал, чтобы Шэнноу повторил движение. После чего следовали восторженные хвалы, особенно из уст девушки Куропет, которая, по выражению Каритаса, «втюрилась» в больного.
Шэнноу понимал уловки Каритаса, но его ободряла искренняя радость старика, и с каждым новым днем он упражнялся все усерднее.
По ночам он лежал на своих одеялах, сжимал мяч, считая вслух, а его мысли уносились к Донне, к каравану. Он ежечасно ощущал разлуку с ней, но не сомневался, что благодаря своему дару она может видеть его каждый день и знает, как он старается, лишь 6ы снова увидеться с нею.
Как?то утром, когда Шэнноу и Каритас прогуливались по посёлку, Иерусалимец остановился и посмотрел на дальний холм. Листва была еще зеленой, но в середине словно мерцал на солнце золотой ливень.
— Какая дивная красота! — сказал Шэнноу. — Так и кажется, что это дерево с золотыми монетами ждет, кого бы ему озолотить.
— Здесь осенью много всякой красоты, — негромко сказал Каритас.
— Осенью? А, да! Я как?то запамятовал, что пробыл тут так долго.
— Всего два месяца.
— Мне нужно отправиться в путь до зимы, не то все следы заметет.
— Мы сделаем для вас все, что в наших силах, мистер Шэнноу.
- Предыдущая
- 15/74
- Следующая
