Сумерки героя - Геммел Дэвид - Страница 67
- Предыдущая
- 67/79
- Следующая
— Подай вина для гостя, — приказала она толстухе.
Арик поцеловал Лалитии руку и сел на кушетку напротив нее.
Отметив белизну ее шеи и красивые выпуклости грудей, он подумал вдруг, как хорошо было бы вонзить кинжал в это зеленое платье. Он вообразил себе, как оно окрасится кровью.
Нет, напрасно Элдикар не допустил его посмотреть на пытки. Сладостные вопли жертвы мерещились ему весь день.
Лалития не нужна ему больше — так почему бы ее и не убить?
— Я вижу, вы в хорошем расположении духа, князь? — сказала Лалития.
— Да, дорогая. Я чувствую себя... бессмертным.
Что-то в манере Арика заставило ее вздрогнуть — она сама не знала, что именно. Он казался спокойным, только глаза как-то странно блестели.
— Я испытала большое облегчение, узнав, что вы пережили это побоище. Должно быть, это было ужасно.
— Напротив, восхитительно — ведь столько моих врагов погибло разом. Жаль, что я не могу этого повторить.
Теперь ей стало по-настоящему страшно.
— Итак, отныне нашим герцогом будете вы, — сказала она.
— На какое-то время. — Он встал и вынул кинжал из ножен.
Лалития замерла на месте.
— Скучно мне, Рыжик, — самым обычным тоном промолвил он. — Ничего-то меня больше не интересует. Покричишь для меня немножко?
— Ни для тебя, ни для кого другого. — Лалития выхватила из-за атласной диванной подушки тонкий стилет.
— Рыжик, ты прелесть! Вот теперь мне совсем не скучно!
— Подойди поближе, и тебе уж больше не придется скучать.
Дверь позади Лалитии отворилась, и вошел Шардин, священник Истока. Арик, увидев его, улыбнулся.
— Вот, значит, где ты прятался, священник. Кто бы мог подумать? Мои люди обыскали дома твоих прихожан, но к шлюхам заглянуть не догадались.
— Что с тобой, Арик? — помолчав, спросил священник.
— Со мной? Смешной вопрос... Я стал молодым, сильным и бессмертным.
— В прошлом году я был у тебя на Ивовом озере. Ты казался довольным жизнью. Я помню, как ты играл с ребенком.
— Да, с моей дочуркой.
— Не знал, что у тебя есть дочь. Где она теперь?
— Умерла.
— Ты горевал по ней? — тихо, но властно спросил Шардин.
— Горевал? Ну да, наверное.
— Горевал или нет?
Арик поморгал. В голосе священника слышалась почти гипнотическая сила.
— Как ты смеешь меня допрашивать? Ты преступник... тебя ищут. Предатель!
— Отчего ты не горевал по ней, Арик?
— Перестань! — попятившись, крикнул князь.
— Что они сделали с тобой, сын мой? Я видел тебя с девочкой и видел, что ты ее любишь.
— Люблю? — Арик отвернулся, совсем забыв про кинжал. — Да... мне помнится что-то такое...
— Что тебе помнится? Что ты чувствовал?
— Я не хочу говорить об этом, священник. Уходи, и я не стану доносить, что видел тебя. Уходи. Мне надо... поговорить с Рыжей.
— Тебе надо поговорить со мной, Арик. — Священник смотрел на князя своими темно-голубыми глазами, и тот не мог отвести взгляда. — Расскажи мне о своем ребенке. Почему ты не горевал по ней?
— Н-не знаю. Я спрашивал Элдикара... в ночь смерти герцога. Я сам не понимаю, почему это так. Я ничего... не чувствую. Я спросил его, не лишился ли я чего-то, когда он вернул мне молодость.
— И что он ответил?
— Он сказал, что я ничего не лишился. Нет, не совсем так. Он сказал — ничего такого, что имело бы ценность для Куан-Хадора.
— И теперь ты хочешь убить Лалитию?
— Да. Это развлекло бы меня.
— Постарайся вспомнить, Арик. Вспомни того человека, который сидел со своим ребенком у озера. Хотелось ли ему убить Лалитию, чтобы развлечься?
Арик отвел глаза в сторону и сел, глядя на кинжал у себя в руке.
— Ты путаешь меня, Шардин. — У него вдруг сильно разболелась голова. Он положил кинжал на стол и потер виски.
— Как звали твою дочь?
— Зарея.
— Где ее мать?
— Тоже умерла.
— Как она умерла?
— Я задушил ее, потому что она плакала и не желала уняться.
— Дочь свою ты тоже убил?
— Не я. Элдикар. Ее жизнь дала мне молодость и силу. Ты же видишь, как хорошо я выгляжу.
— Я вижу не только это.
Арик поднял глаза и увидел, что Лалития смотрит на него с омерзением.
Шардин подошел и сел рядом с Ариком.
— Ты говорил мне как-то, что Алдания была добра к тебе — помнишь?
— Да. Когда умерла моя мать, она пригласила меня в Мазинский замок и утешала меня в моем горе.
— Почему ты горевал тогда?
— Потому, что мать умерла.
— Но смерть дочери ты не оплакивал?
— Нет.
— Ты помнишь, что чувствовал, когда умерла твоя мать?
Арик заглянул в себя. Он видел человека, которым был прежде, и видел, как тот плачет, но не мог понять, с чего его так разбирает.
— Ты был прав, Арик, — тихо молвил Шардин. — Ты действительно потерял кое-что — вернее, это отнял у тебя Элдикар Манушан. Ты утратил свою человечность, забыл, что такое сострадание, доброта и любовь. Ты перестал быть человеком. Ты убил женщину, любившую тебя, и дал согласие умертвить ребенка, которого ты обожал. Ты участвовал в гнусной бойне и смотрел, как убивают Алданию, которая была так добра к тебе.
— Зато... зато я теперь бессмертен. Вот что главное.
— Да, ты бессмертен, и тебе скучно. В тот день у озера ты не скучал. Ты смеялся, и слышать это было приятно. Ты был счастлив, и ничьей смерти не требовалось, чтобы развлечь тебя. Не видишь разве, как тебя обманули? Тебе продлили жизнь, но отняли все чувства, нужные, чтобы наслаждаться этой долгой жизнью.
Голова у Арика раскалывалась. Он прижал ладони к вискам.
— Перестань, Шардин. Меня это убивает. Голова вся в огне.
— Я хочу, чтобы ты вспомнил Зарею в тот день у озера. Вспомнил, как ее ручонки обнимали тебя за шею и как весело, по-детски, она смеялась. Слышишь ты ее смех, Арик? Слышишь?
— Слышу.
— Перед тем, как мы все вошли в дом, она прижалась к тебе и сказала что-то — помнишь?
— Помню.
— Повтори.
— Не хочу.
— Повтори, Арик.
— Она сказала: «Я люблю тебя, папа!»
— И что ты ей ответил?
— Сказал, что тоже ее люблю. — Арик застонал и откинулся назад, крепко зажмурившись. — Не могу напрягать голову... больно!
— Ты околдован, Арик. Это злые чары мешают тебе вспоминать. Хочешь ли ты вспомнить, что значит быть человеком?
—Да!
Шардин расстегнул ворот и достал висящую на золотой цепочке яшмовую слезу с вырезанными на ней рунами.
— Это талисман, благословленный настоятелем Дардалионом. Говорят, что он отводит чары и лечит все болезни. Не знаю, обладает ли он в самом деле волшебной силой, но если хочешь, я надену его на тебя.
Арик смотрел на камень. Одна часть его души приказывала ему оттолкнуть талисман и вогнать кинжал священнику в горло, под самую бороду, другая часть хотела вспомнить, что он чувствовал, когда дочка сказала, что любит его. Не двигаясь с места, Арик посмотрел в глаза Шардину и сказал:
— Помоги мне!
Священник надел талисман ему на шею.
Сначала ничего не случилось. Потом от нового приступа боли у Арика потемнело в глазах, и он вскрикнул. Шардин вложил талисман ему в руку.
— Держись за него — и думай о Зарее.
«Я люблю тебя, папа!»
Буря чувств поднялась из глубин вопреки боли и захлестнула Арика. Он снова ощутил, как ручонки дочери обнимают его за шею, как ее мягкие волосы щекочут ему щеку. На миг он преисполнился чистейшей радости, но потом снова увидел себя, стоящего у ее кроватки и крадущего у нее жизнь. Он закричал и разрыдался. Лалития и Шардин сидели тихо, глядя на него. Постепенно рыдания утихли. Арик со стоном поднял кинжал и вдруг направил его в горло себе самому. Шардин перехватил его руку.
— Нет, Арик! Не так! Ты проявил слабость, согласившись принять подобные дары, но твою женщину убил не ты. Тебя околдовали. Не понимаешь разве? Они тебя использовали.
— Я смеялся, когда погибла Алдания, — дрожащим голосом сказал Арик. — Я любовался кровавой бойней. Я убил Рену и Зарею.
- Предыдущая
- 67/79
- Следующая
