Выбери любимый жанр

Цапля - Аксенов Василий Павлович - Страница 14


Изменить размер шрифта:

14

МОНОГАМОВ. Кто варит эту драму?

ЛЕША-ШВЕЙНИК (оглядываясь). Это ничтожество, так называемый сторож, не нашел в себе силы вас предупредить, а когда я прибыл, было уже поздно.

МОНОГАМОВ. Вы? При чем здесь…

ЛЕША-ШВЕЙНИК (своим маскировочным голосом). При чем, при чем! Ты мне, кореш, мозги не долби! Я здесь по путевке право на отдых. Ты здесь по семейным обстоятельствам у пищеблока пригрелся, а я законно. (Косолапит прочь, потом останавливается и с сожалением смотрит на Моногамова, протягивает бутылку.) Хочешь из горла хлебнуть для храбрости?

МОНОГАМОВ. Чего мне бояться? (Пьет из горлышка.)

Яркий солнечный полдень воцаряется на сцене.

Сверху спускается Ф.Г.Кампанеец с папкой. По крыльцу на веранду поднимается Степанида с портфелем. Филипп Григорьевич по сравнению с предыдущими актами изрядно уже очертенел: волосы закрутились в мелкие рожки, на губах плотоядная улыбка, взгляд блуждающий.

Женский деятель, напротив, прибавил в величественной округлости. Занимают места во главе стола, за которым обычно проводились совместные трапезы пансионата.

СТЕПАНИДА (строго). Начинайте, начинайте, Филипп Григорьевич! Хватит почесываться!

КАМПАНЕЕЦ. Личному составу! Прошу занять места за столом. Начинаем собрание… (Старикам Ганнергейтам, подобравшимся к нему под бочок.) Бомбовозы везут, огнеметы метут… (Хихикает.) Пока товарищи рассаживаются, Цинтия, спинку почешите по хребточку, под лопаточкой… ох… ох…

Все рассаживаются вокруг стола. Лайма, конечно, вполоборота к телевизору.

Ну, в общем, начинаем… (мрачнеет, скучнеет) собрание, очередное там или еще какое, экстренное, что ли, внеочередное или хер его знает там какое… (Перебирает бумаги.) В общем, по делу бывшего сотрудника ЮНЕСКО Моногамова Ивана Владленовича.

МОНОГАМОВ. Бывшего? Браво, Филипп Григорьевич! Хорошая шутка!

СТЕПАНИДА. Рано радуетесь, господин Моногамов. Прелюбопытнейшие в центре выявились данные. Что же вы в своих безупречных анкетах ничего не писали об аптекарях, о своих фармацевтических родственничках? Прикидываетесь, что ничего и сами не знали? (С нарастающей яростью.) Так вот, теперь все всё знают! Личность ваша ясна. ЮНЕСКО отчислила вас из своих рядов!

МОНОГАМОВ. Позвольте, но у меня контракт!

ЛЕША-СТОРОЖ. Чаво изволите? Какой коньяк?

ЛЕША-ШВЕЙНИК. Контакт, деревня! Контакты у него! Сионист! Вот кого за границу посылают! Честных не посылают, а с контактами едут и гребут лопатой!

МОНОГАМОВ. Это противоречит международному праву, мадам!

СТЕПАНИДА. Я вам не мадам! Какая наглость! В лицо – мадам!

МОНОГАМОВ (Кампанещу). Филипп Григорьевич, я бы хотел все-таки знать, как формулируется против меня обвинение.

КАМПАНЕЕЦ (роется в бумагах). Ах, пропади ты все пропадом… Обвинение, обвинение… Дьявольски хочется датского пива «Карлсберг»! (Мощная очистка рта.) Вот оно, ваше обвинение. (Читает, морщась.) Цапля – редкий и хрупкий вид животного мира, подвергается хищническому истреблению в странах капитала. Только в условиях планово детально организованной охраны цапельного поголовья при развитом социализме… (Ищет бумагу, тяжело кряхтит.) В общем, вам, Моногамов, предъявлены обвинения в злостном нарушении экологического равновесия. (Кряхтит, тяжело дышит, шепотом чертыхается.) Признаетесь, что состоите с Цаплей в половой связи?

МОНОГАМОВ (отнюдь не обескуражен, а вроде бы даже доволен вопросом, как это бывает при счастливой любви). Это касается только нас с ней. Ее и меня!

СТЕПАНИДА. Видите, товарищи, какая наглость?

ЛЕША-ШВЕЙНИК. Что же, Ваня, мужества не хватает признаться?

ЛЕША-СТОРОЖ. Хотишь-не-хотишь, давай признанку, Вантяй! Здесь тебе не парламент!

КАМПАНЕЕЦ. Охо-хо, давайте уж на голосование. Кто за признание Ивана Владленовича?

Все поднимают руки, включая и самого Моногамова, но исключая стариков Ганнергейтов.

РОЗА. Признанье заблудшей души – это захватывает! Не комкайте ваш рассказ, Моногамов!

КЛАВДИЯ. Давай подробности! Как это у вас получается?

ЛАЙМА (глядя в телевизор). Опять фальстарт! Осталась последняя попытка! Иван Моногамов, не позорьте сына!

СТЕПАНИДА (Ганнергейтам). А вы почему руки не поднимаете, хуторяне?

ЦИНТИЯ, КЛАРЕНС. Мы все зналь комплетно… аллее… эврисинг… мы никогда не голосоваль… мы нихт обожаль голо-совательный демократия…

КАМПАНЕЕЦ (мрачно). На собрании надо ручки поднимать. Для чего же тогда собрания проводятся?

МОНОГАМОВ (Ганнергейту с укоризной). В самом деле, на собрании нельзя же не голосовать. Это же бессмысленно. Если все за, то надо руки поднимать. Так положено.

КЛАРЕНС, ЦИНТИЯ. Корректман! Корректман! Зи вильде тойфель, немного забываль исторический урок. Мы – за!

МОНОГАМОВ (встает). Тогда я отвечу! Дамы и господа… простите ооновские привычки, товарищи, с волками жить – по-волчьи выть… Итак, товарищи, жизнь моя складывалась странно. Я всегда жаждал монолюбви и потому редко участвовал в свальных оргиях моего военизированного студенчества. Увы, я быстро разочаровывался, и произошло это, конечно, не благодаря браку со Степанидой Власовной, но вопреки ему. Жизнь как бы померкла для меня, и я стал плейбой и циник, каким и запомнился тогдашней Москве.

Хочу подчеркнуть, что у меня никогда не было поползновений к выезду за пределы нашей родины, я очень трезвого мнения о своих способностях, а двадцать восемь языков – это чистейшая физиология, фактическая ошибка природы.

Как вдруг меня вызывают, подвергают проверке высшей сложности (ни о каких аптекарях, Степанида Власовна, и речи не было) и направляют в комиссию по борьбе с голодом при ООН, штаб-квартира в Лозанне…

Я не помню, когда и где это произошло… ночью на аэродроме в Дакаре?… Ранним утром на Амазонке?… в закатный час на пляже Бит Сур?… короче, в какой-то пронзительный миг я снова влюбился в жизнь, я почувствовал общность всей нашей живой среды, огромность ее и малость; хрупкость и эластичное растягивание. Мне кажется, что именно с того мига я стал слышать крики моей Цапли или что-то в этом роде, я стал ждать женщину своей жизни, птицу-юность. Я ждал и искал, господа, простите, товарищи. Только поисками я и объясняю столь длинный список медработников в рамках ООН, предъявленный мне нашими пытливыми кадровиками. Увы, я, кажется, был неправильно понят… увы…

СТЕПАНИДА. Поняты правильно. Могу поздравить: со вчерашнего дня вы – «невыездной»!

МОНОГАМОВ. Простите, но это звучит несерьезно. Человек не может быть невыездным. (Слегка по-горьковски.) Человек – это всегда выездной! (Задумывается, а потом вскрикивает, словно раненая птица.) Как?! В твоем голосе, Степа, прозвучало сейчас что-то жуткое, то, о чем мы, советские международники, и думать боимся. Как?! Я рискую теперь никогда больше не увидеть ни Лондона, ни острова Мальты, ни Джакарты, ни Парижа?…

ЛЕША-ШВЕЙНИК. К нам, в Париже-Коммунск, оформляйся, друг. Будем проводить совместный досуг!

ЛАЙМА (истошно). Взял! (Падает со стула.)

ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА. Победила советская школа прыжков в высоту, делающая упор на левую толчковую с выносом вперед правой и плавным перекатом через планку.

Входит Боб с двумя большими чемоданами. Все поворачиваются к нему. Лайма скульптурно простирает руки.

БОБ. Весь мир ополчился против меня. Некий Девис. Некий Чевис. Некий Кроуфорд. Мы, советские прыгуны в высоту, должны знать, что у нас глубокий счастливый тыл.

ЛАЙМА. Он здесь, мой мальчик! Твой тыл здесь!

БОБ (чуть поморщившись). Тетя Лайма, вы слишком буквально. У нас, прыгунов, чрезвычайно подвижные нервные структуры.

СТЕПАНИДА. Как мать и гражданин, я горжусь тобой, Борис! Как гражданин и мать, призываю тебя присоединиться к осуждению твоего отца, оторвавшегося от родной почвы.

БОБ. Однако я тоже оторвался от родной почвы. Два метра пятьдесят – сам не верю. У меня не было в Ташкенте никакой надежды на успех. Пропустил две попытки. Левая толчковая как будто налита свинцом, как будто чувствует чье-то глубочайшее несчастье. И вдруг… не знаю, что случилось… папа, мама, тетя Лайма… я будто услышал чей-то зов… меня пронизало ощущение чьего-то счастья… Оно возможно, сказал я себе, и тут как раз подошла моя попытка. Мировой рекорд пал! Что это было?

14
Перейти на страницу:
Мир литературы