Царь призраков - Геммел Дэвид - Страница 33

• Предыдущая
• 33/55
• Следующая

– Но ты не видел, как действуют Кровь-Камни.

Они разъедают душу подобно неисцелимым язвам. Я знаю это по опыту, Кулейн. Ты был тогда слишком юным, но спроси у Мэдлина, каким был Пендаррик, когда Кровь-Камень правил Атлантидой. Я руками вырывал сердца из груди моих врагов. А однажды посадил на кол десять тысяч восставших. Меня спас только конец нашего мира. Горойен не спасет ничего.

– Мой внук затерялся в Тумане. Я должен найти его.

– Он в мире Горойен, и она его разыскивает.

– Так пусти меня туда! Позволь помочь ему. Она его возненавидит, потому что он сын Алайды, а ты знаешь, какие чувства Горойен питала к Алайде.

– К сожалению, Кулейн, я знаю больше. Как и Мэдлин. И нет – врата останутся закрытыми, если, разумеется, ты не пообещаешь уничтожить ее.

– Не могу!

– Она не та женщина, которую ты любил. В ней не осталось ничего, кроме зла.

– Я уже сказал: нет. Или ты меня совсем не знаешь, Пендаррик?

Царь замолчал.

– Знаю ли я тебя? Конечно, я тебя знаю. Более того: ты мне нравишься, Кулейн. У тебя есть честь.

Если передумаешь, отправляйся на Скитис. Одни врата открыты. Но тебе придется убить ее.

Грозовые тучи заклубились в глазах Кулейна, его лицо побледнело.

– Ты оставил Кровь-Камень позади себя, Пендаррик, хотя многие были готовы убить тебя. Тысячи вдов и сирот искали бы отмщения.

Царь кивнул.

– Но я не был болен, Кулейн. Горойен должна умереть. И это не кара, хотя многие сказали бы, что она ее заслужила, – но потому, что болезнь убивает в ней все, кроме зла. Она уже ежегодно приносит в жертву двести восемьдесят женщин, взимая их как дань с десяти подвластных ей племен. Два года назад она требовала лишь семь женщин, а в будущем году, по моим вычислениям, ей понадобится тысяча. О чем это говорит тебе?

Стол затрещал под кулаком Кулейна.

– Тогда почему ты сам не покончишь с ней? Ты же когда-то был воином. Или Бригамартис?

– И ты будешь счастлив, Кулейн? Обретешь покой? Нет, Горойен – это часть тебя, и только ты способен приблизиться к ней. Ее могущество возросло. Если мне придется уничтожить ее, то я вынужден буду сокрушить мир, в котором она обитает. И тогда с ней погибнут тысячи – ведь я обрушу океаны на сушу.

Твой выбор, Кулейн. А теперь мне пора.

Окно исчезло. Мэдлин налил вина в другой кубок и пододвинул его Кулейну, но Воин Тумана не взял его.

– Сколько из этого тебе было уже известно? – спросил он Мэдлина. Волшебник отхлебнул из своего кубка, полуприкрыв глаза тяжелыми веками.

– Не так много, как ты думаешь. И прошу тебя: последуй собственному совету и успокойся. – Их взгляды встретились, и Мэдлин судорожно сглотнул. – О болезни Горойен я не знал ничего. Слышал только, что она вновь начала играть в богиню. Клянусь!

– Но есть еще что-то, Волшебник, что-то, о чем знает Пендаррик. Так говори же!

– Сначала обещай, что не убьешь меня.

– Я тебя убью, если ты будешь молчать! – Кулейн в бешенстве вскочил со стула.

– Сядь! – прикрикнул на него Мэдлин, чей страх вытеснился гневом. – Какая тебе польза осыпать меня угрозами? Разве я тебе враг? Разве я когда-нибудь был тебе врагом? Вспомни, Кулейн! Вы с Горойен пошли разными путями. Ты взял в жены Шалеат, и она подарила тебе Алайду. Но Шалеат умерла от укуса ядовитой змеи. Ты знал – не нужно отрицать! – что ее убила Горойен. А если и не знал, то, во всяком случае, подозревал. Вот почему ты позволил Аврелию увезти Алайду из Ферага. Ты думал, ненависть Горойен угаснет, если Алайда выберет жребий смертной. Ты даже не дал ей ни единого Сипстрасси.

– Я не желаю тебя слушать! – закричал Кулейн, а в его глазах появился страх.

– Алайду убила Горойен. Пришла в замок Аврелия и дала ей яду. Он проник в плод и изменил кровь Алайды. Когда она родила, то унять кровотечение было невозможно.

– Нет! – прошептал Кулейн, но Мэдлина уже было не остановить.

– А у Туро не было стремления жить. Чтобы спасти его, я израсходовал камень целиком. Но первые годы Горойен была рядом, и я не мог допустить, чтобы Туро рос сильным. Я вселил слабость ему в грудь. Я отнял у него телесную силу. Горойен увидела, как терзается король, и оставила мальчика жить. Она всегда была мстительной ведьмой, но твоя слепота мешала тебе это увидеть. Наконец она решила, что настало время отомстить сполна. Это она пришла к Эльдареду и разожгла в нем честолюбие. Не для того, чтобы он покончил с королем, но с сыном Алайды. Твоим внуком. Ты винил меня в смерти Алайды. Но в то роковое утро, когда я ушел, ее пульс был сильным и ровным, тело здоровым, дух – счастливым. Тогда недуг царей еще не поразил ее, Кулейн.

Воин Тумана взял кубок и осушил до дна, чувствуя, как теплота вина охватывает его.

– Ты когда-нибудь кого-нибудь любил, Мэдлин?

– Нет, – ответил волшебник. С сожалением, как вдруг стало ему ясно.

– Ты прав. Я знал, что Шалиет убила она, но не смог возненавидеть ее за это. Вот почему я выбрал смертность. – Кулейн невесело засмеялся. – Какой слабый ответ для воина! Я умру, чтобы наказать Горойен!

– Какая ирония, Кулейн. Ты умираешь, хотя мог бы жить, а она умирает, хотя не хочет этого. Что ты будешь делать?

– Какой у меня выбор? Мой внук затерян в ее мире вместе с другим дорогим мне существом. Чтобы спасти их, я должен убить женщину, которую любил две тысячи лет.

– Я отправлюсь с тобой на остров Скитис.

– Нет, Мэдлин. Останься здесь, помоги римлянину Аквиле. Удержи страну для Туро.

– Мы не сможем продержаться. Я подумываю о том, чтобы снова отправиться в странствование.

– Но что тебе осталось? – спросил Кулейн. – Тебе, знавшему Ассирию, Грецию и Рим во всей их славе. Куда отправишься?

– Есть другие миры, Кулейн.

– Останься ненадолго. Мы оба много отдали этому захудалому островку. И мне не хочется, чтобы он достался Эльдареду… или варвару Хенгисту.

Мэдлин грустно улыбнулся.

– Ты прав. Отдали мы ему немало. Я пока останусь. Но у меня такое чувство, будто мы удерживаем море плотиной изо льда… и наступает лето.

Прасамаккус притаился с Коррином Рогером за кустами среди восточных холмов Марин-са, следя за плоскорогими оленями, пасущимися в трехстах шагах от них.

– Как нам к ним приблизиться? – спросил Коррин.

– Никак. Мы подождем, чтобы они приблизились к нам.

– А если они не подойдут ближе?

– Тогда мы вернемся домой голодными. Охота – это терпение. Следы говорят, что олени ходят этой тропой к ручью. Мы сидим тут и ждем час за часом. Твой друг Хогун решил соснуть, чтобы скоротать время. Неплохой способ, если кто-то следит за дичью.

– Ты спокойный человек, Прасамаккус. Завидую.

– Я спокоен, потому что не знаю ненависти.

– И с тобой никогда не обходились несправедливо?

– Много раз. Когда я был малышом, пьяный охотник допустил, чтобы его лошадь наступила на меня. И с тех пор всю мою жизнь я терплю боль – боль в искалеченной ноге, муки одиночества. На ненависти я не продержался бы.

Коррин улыбнулся.

– Я не могу быть таким, как ты. Но с тобой я спокоен. Зачем вы явились в Пинрэ?

– Насколько мне известно, мы ищем какой-то меч.

Вернее, его ищет Туро. Он сын короля – великого короля, как я слышал, – которого изменнически убили несколько месяцев назад.

– Из какой страны за большой водой вы приплыли?

Прасамаккус прислонился спиной к стволу и вытянул больную ногу.

– Это край магии и тумана. Римляне называют его Британией, но на самом деле он состоит из многих земель. Мое племя – бриганты, возможно, лучшие охотники в мире и, уж во всяком случае, самые свирепые воины.

Коррин ухмыльнулся во весь рот.

– Свирепые? Значит, они совсем на тебя не похожи?

Прасамаккус не успел ответить, потому что олени внезапно обратились в стремительное бегство. Бригант толчком поднялся с земли и захромал к толстому дубу.

– Быстрее! – сказал он.

Коррин нагнал его.

• Предыдущая
• 33/55
• Следующая