Белый Волк - Геммел Дэвид - Страница 5

• Предыдущая
• 5/87
• Следующая

— Чувство безопасности. Чувстйо, что я здесь у себя дома.

— Ты ради этого и пришел к нам? Ради безопасности?

— Отчасти да. Это плохо?

— Но теперь безопасности больше нет — вот и на тебя в городе напали.

— Да. Я очень испугался тогда, святой отец. Настоятель задумался, глядя в огонь, и наконец спросил:

— Как там поживает брат Лайбан?

— Он поправляется не так быстро, как следовало бы. Дух его угнетен, однако раны заживают. Думаю, через несколько дней он пойдет на поправку.

Настоятель перевел взгляд на Брейгана.

— Брат Лантерн полагает, что мы должны уйти. Он думает, что толпа соберется снова и с недобрыми намерениями придет к монастырю.

— Ты тоже так думаешь, святой отец? — с бьющимся сердцем прошептал Брейган. — Нет, быть не может! Они уже успокоились. Мне кажется, что нападение на брата Лайбана явилось последней каплей. Сделав это, они поняли, что поступали дурно. Поняли, что мы не враги им, а друзья. Разве ты думаешь иначе?

— Ты ведь родом из большого города, Брейган?

— Верно, святой отец.

— И у вас, наверное, многие держали собак?

— Да.

— А в полях за городом паслись овцы?

— Да, — недоумевая, повторил Брейган.

— Я тоже городской. Люди прогуливают своих собак рядом с овцами, и ничего не происходит. Но бывает, что собаки убегают от своих хозяев и сбиваются в стаю. В такой стае домашние животные быстро дичают и могут причинить овцам большой вред. Случалось тебе видеть нечто подобное?

— Да, святой отец. У стаи свои законы. Собаки забывают все, чему их учили, и становятся., . Ты уподобляешь горожан этим одичавшим собакам?

— Да, Брейган. Они собрались в стаю и верят, что их действиями руководит праведный гнев. Убивая, они почувствовали себя сильными. Они, как одичавшие собаки, упиваются этой своей силой и жестокостью. Последние годы были для них тяжелыми — неурожай, засуха, чума. Война с Датией истощила страну. Люди напуганы и озлоблены. Им нужно свалить на кого-то вину за свои лишения и потери. А предстоятели нашей Церкви высказываются против войны, и многих из них заклеймили предателями. Некоторые уже казнены, и сама Церковь обвиняется в пособничестве врагу. Горожане придут непременно, Брейган, — придут с ненавистью в сердцах и смертоубийством в умах.

— Тогда брат Лантерн прав, и нам надо уходить.

— Ты не принес еще монашеского обета и волен поступать, как пожелаешь. Как, впрочем, и брат Лантерн.

— Так ты не хочешь уходить, святой отец?

— Орден останется здесь, ибо это наш дом, а горожане — наша паства. Мы не покинем их в час нужды. Подумай об этом, Брейган. Возможно, у тебя будет еще несколько дней, чтобы принять решение.

Настоятель Кётелин с тяжелым сердцем проводил взглядом молодого послушника. Брейган — добрый, хороший мальчик. В его душе нет зла, нет темных углов.

Кётелин распахнул окно и вдохнул прохладный горный воздух.

В этом воздухе не чувствовалось ни безумия, ни злых чар, и тем не менее они присутствовали. Миром овладевало безумие, словно некая невидимая чума проникала в каждый дом, замок и хижину. Когда-то в детстве Кётелин, гуляя с отцом на высоком морском берегу, видел, как грызуны полчищами бросаются с утесов в море. Пораженный, он спросил у отца, почему зверьки это делают. Отец не сумел объяснить и сказал только, что это происходит через каждые двадцать лет — непонятно отчего.

В этих словах — «непонятно отчего» — было что-то жуткое.

Такое повальное самоуничтожение должно иметь хоть какую-то причину. Кётелин и теперь, в шестьдесят семь лет, не нашел ее — только на сей раз его занимали не грызуны, а люди. Когда это началось? Когда Венгрия вторглась в Дре-нан? Или это было лишь признаком болезни? Война охватывала страны восточного континента, как степной пожар. В Вентрии до сих пор не утихала междоусобица, вспыхнувшая после поражения при Скельне пять лет назад. Тантрию тоже терзали мятежи, за которыми последовала война с восточными соседями, Датией и Доспилисом, идущая до сих пор.

На юго-востоке войска наашанской королевы-колдуньи вошли в Пантию и Опал. Даже миролюбивым фосийцам пришлось взяться за оружие, чтобы защитить себя от захватчиков. На северо-западе надиры ворвались в Пелюсид, пересекли огромную Намибскую пустыню и разорили прибрежные города.

Война повсюду, и за ней неотступно следуют стервятники: ненависть, ужас, чума, отчаяние.

Последнее представлялось Кетелину наибольшим злом. Человеку, посвятившему всю свою жизнь любви к ближнему, невыносимо видеть, как эта любовь непристойно преобразуется в слепую, нерассуждающую ненависть. Его мысли обратились к брату Лайбану. Дети, которых тот воспитывал, отплатили ему за науку пинками и бранными словами.

Вздохнув, Кётелин преклонил колени на голых досках пола и начал молиться. Потом встал, спустился вниз и просидел около часа у постели брата Лайбана. Он не сумел утешить страдальца, но в конце концов тот уснул.

Усталый Кётелин снова поднялся к себе и прилег на узкую кровать. Короткий дневной сон помогал ему поддерживать силы, но сегодня ему не спалось. Он лежал на спине и думал о Лантерне и Брейгане, во многом противоположных друг другу. Лантерна следовало бы, пожалуй, отправить за море, в орден Тридцати. Из него вышел бы хороший монах-воитель.

Монах и воитель — какие противоречивые слова!

Видя, что соснуть не удастся, настоятель прошел через кухню, пустую ткацкую и поднялся в Первую библиотеку. После подъема правое колено у него разболелось и сердце стучало, как молот. Несколько монахов, сидевших над книгами, при его появлении встали и низко поклонились. Он улыбнулся им и попросил продолжать. Миновав последнюю арку, он вошел в скрипторий, где переписывались обветшавшие фолианты. Монахи, поглощенные работой, не заметили, как он преследовал мимо них в восточную читальню. Там, у окна, изучая пожелтевший пергамент, сидел брат Лантерн.

Он поднял глаза, и Кетелин ощутил силу его сапфирового взгляда.

— Что ты читаешь? — Настоятель, усевшись напротив, поморщился и потер колено.

Лантерн, заметив это, сказал:

— Аптекарь говорит, что через месяц даст тебе свежий можжевеловый чай от твоих болей. — Тут на его лице мелькнула сконфуженная улыбка, и Кетелин понял ее смысл:

— Может быть, у нас еще будет этот месяц, если Исток захочет. Так что же это за свиток?

— Собрание малоизвестных датийских мифов.

— О Воскресителях? Да, помню. Происхождение у них не датийское. Они проистекают из древности, из времен Миссаэля. Герой Энсибар был воскрешен, когда его преданный друг Каодас принес в Царство Мертвых осколок его кости и прядь волос. Тамошние чародеи вырастили Энсибару новое тело и отозвали его дух из чертога героев. Красивая легенда, нашедшая отклик во многих культурах.

— Каждый миф, как правило, содержит в себе долю истины, — осторожно заметил Лантерн.

— Ты прав, брат мой. Не потому ли ты носишь у себя на шее локон и кусочек кости?

Сапфировые глаза Лантерна на миг вспыхнули гневом.

— Тебе многое открыто, брат. Чужие сны и чужие медальоны. Возможно, тебе стоило бы заняться снами горожан.

— Их сны мне известны, Лантерн. Они хотят, чтобы на столе у них стояла еда, а зимой в доме было тепло. Хотят, чтобы их дети жили лучше и спокойнее, чем они сами. Мир для них — страшное место, где нельзя найти ответы даже на самые простые вопросы. Они боятся, что война нагрянет сюда и отнимет у них то немногое, чем они владеют. И вот им говорят, что во всем виноваты мы. Что если нас не станет, все снова наладится. Поля будут давать обильный урожай, опасность минует.

— Ты не веришь в тайный храм Воскресителей, верно? — глядя в сторону, спросил Лантерн.

— Я не говорил, что не верю в него. На свете есть множество странных мест, а уж магов и чародеев и того больше. Возможно, кто-то из них способен тебе помочь. Но, с другой стороны, не лучше ли оставить мертвых в покое?

— Нет.

— Говорят, что у каждого в жизни должна быть какая-то цель. Вот и у тебя она есть. Могу я попросить тебя об услуге?

• Предыдущая
• 5/87
• Следующая