Белый Волк - Геммел Дэвид - Страница 11
- Предыдущая
- 11/87
- Следующая
Величайшим его даром на этом поприще было врожденное умение чувствовать, откуда ветер дует.
Когда королевские войска стали терпеть поражение и король сорвал гнев на своих министрах, настало время арбитров. До этих пор они мало что значили, и их выпады против иноземцев, живущих в пределах Тантрии, никого особенно не волновали. Теперь их суждения стали решающими. Во всех бедах, постигших страну, обвинялись выходцы из Доспилиса, Наашана и Венгрии. Даже на немногих дренайских купцов взирали с большим подозрением. Ирония заключалась в том, что вождь арбитров, Шакузан Железная Маска, капитан Бойцовых Псов и личный телохранитель короля, сам был иноземцем. Рассив оказал прибывшим в Скептию арбитрам радушный прием, объявил себя их сторонником и втайне лелеял мечты о высоком положении, которое со временем займет в Мелликане.
Когда арбитры начали кампанию против Церкви, Рассив увидел в этом не только возможности для политического роста, но и удобный случай рассчитаться с долгами. Церковь владела большой долей городской недвижимости и предоставляла ссуды местным дельцам. Такую ссуду получил и Рассив, но два затеянных им предприятия — поставка леса и горные разработки — потерпели крах и принесли ему большие убытки. Церковники так и так обречены, так почему бы не извлечь выгоду из их гибели?
Трудность заключалась в том, что ему никак не удавалось разжечь народ до такой степени, чтобы двинуть его на монастырь. Многие не желали забывать, как монахи оказывали им помощь во время чумы и засухи. Нападение нанятых Рассивом молодчиков на старого учителя немало горожан встретили с неодобрением, хотя открыто против этого никто не высказывался. А когда другой монах подстроил арбитру каверзу и тот напоролся на собственный нож, в толпе слышались смешки.
Но теперь Рассиву представился хороший случай.
После смерти Тодхе симпатии горожан будут на его стороне. Пущен слух, что убийца укрылся в монастыре и что настоятель отказывается выдать его властям. Вранье, конечно, но это не важно — лишь бы поверили.
Тодхе, облаченный для погребения в лучшее свое платье, лежал в задней комнате, и мать рыдала над ним. Странные существа женщины. От этого тупицы и буяна никогда толку не было, одни неприятности. Авось хотя бы мертвый он принесет какую-то пользу.
Рассив в эту ночь сидел дома, но его доверенные люди усиленно обрабатывали горожан, подговаривая их идти на монастырь и взять оттуда убийцу.
Возглавит толпу Антоль-булочник, злобный и мстительный субъект. Сторонники Рассива возьмут с собой оружие и достанут его только у стен монастыря. Резня начнется как бы сама собой. Сколько-то монахов будет перебито, остальные разбегутся, а Рассив тем временем присвоит себе их сокровищницу. Заодно и долговые расписки уничтожит.
Он обдумывал завтрашнюю речь. Она будет записана, и любой сможет убедиться, что советник Рассив предостерегал народ против ненависти и порожденного ею насилия.
Политическим ветрам свойственно менять направление, и в будущем он, Рассив, сможет доказать, что никоим образом не способствовал убийству монахов.
«Столь многочисленные смерти не могут не удручать», — написал он и крикнул жене:
— Ты перестанешь выть или нет? Мне работать надо!
Бессонная ночь, наполненная болезненными воспоминаниями и чувством вины, тянулась для Скилганнона бесконечно. Он водил людей в бой и не стыдился этого, но как быть с разорением городов и сопутствовавшей этому резней? Он, руководимый ненавистью и местью, обагрял свой меч кровью невинных, и это из памяти не сотрешь.
Королева, обратившись к своим солдатам перед осадой Пераполиса, которой и завершилась война, приказала не оставлять в живых никого — ни мужчины, ни женщины, ни ребенка.
«Все они предатели, — заявила она, — и пусть их судьба послужит примером другим».
Войска, предвидя окончание долгой и кровавой гражданской войны, ответили ей громким «ура». Но сказать что-то — одно дело, а выполнить — совсем другое. Скилганнон, как полководец, не обязан был убивать лично, однако убивал. Он мчался по улицам Пераполиса, рубя направо и налево, пока кровь не залила его доспехи.
На следующий день он снова прошел по затихшим уже ; улицам. Там лежали тысячи трупов — дети, младенцы, старухи и юные девушки. В тот день чувство горше всякого отчаяния вошло в его сердце.
С монастырской башни Скилганнон смотрел на меркнущие звезды. Если высший разум существует — в чем он сомневался, — то ему никогда не смыть своих грехов. Его душа навеки проклята в этом проклятом мире.
— Где ты был, когда убивали детей? — спросил он вслух, глядя в безбрежную черноту. — Где были тогда твои слезы? Вдали засветилось что-то: в городе снова вспыхнул пожар. Еще кого-то терзают, прежде чем убить. Охваченный бессильным гневом, Скилганнон потрогал медальон у себя на груди. Там лежало все, что осталось от Дайны.
Они провели вместе три дня, когда он вернулся с войны. Ее беременность не была еще заметна, только румянец стал ярче и золотые волосы приобрели шелковистый блеск. Глаза ее сияли, и вся она лучилась радостью. Первые знаки беды появились, когда они сидели в саду у мраморного бассейна с высоко бьющим фонтаном. Побледневшее лицо Дайны блестело от пота, и Скилганнон предложил перейти в тень. Она тяжело оперлась на него, и у нее вырвался стон. Он подхватил ее на руки, отнес в дом, уложил на кушетку. Ее лицо сделалось восковым. «Больно здесь», — сказала она, прижав пальцы к подмышке. Он расстегнул ей платье и увидел под левой рукой растущую на глазах опухоль. Скилганнон перенес Дайну в спальню, раздел и послал за лекарем.
К вечеру она вся горела. В подмышках и паху вздулись багровые опухоли. Скилганнон запомнил навсегда, как повел себя лекарь, увидев больную. Всегда такой опытный и уверенный, он вошел, поклонился, откинул покрывало — и Скилганнон понял, что дело плохо. Лекарь побелел, отпрянул назад и попятился к двери. Скилганнон удержал его.
— Что с тобой такое? В чем дело?
— Черная чума!
Вырвавшись от остолбеневшего Скилганнона, лекарь бежал из дворца. Слуги очень скоро последовали его примеру. Скилганнон один сидел около Дайны, охлаждая мокрыми полотенцами ее пышущее жаром тело — он не знал, чем еще ей можно помочь.
К рассвету бубон в одной из подмышек лопнул. Жар на время уменьшился, и больная пришла в себя. Скилганнон смыл с нее кровь и гной и укрыл чистой простыней из белого шелка.
— Как ты? — спросил он, гладя ее мокрые от пота золотистые волосы.
— Теперь полегче. Пить хочется. — Он напоил ее, и она повалилась на подушки. — Я умираю, Олек?
— Я тебе не позволю, — с деланной беззаботностью ответил он.
— Ты любишь меня?
— Разве можно тебя не любить? Ты чаруешь всех на своем пути. — Это была правда. Скилганнон ни в ком еще не встречал такого чудесного характера, без тени злобы и ненависти. Даже со слугами она обращалась, как с равными, и дружески болтала с ними. Ее заразительный смех поднимал настроение всем, кто его слышал.
— Жаль, что мы не встретились раньше, когда ты еще не знал ее, — сказала Дайна. У Скилганнона упало сердце. Он поцеловал ей руку, и она заговорила снова; — Я старалась не ревновать тебя, Олек, но это сильнее меня. Тяжело любить кого-то всем сердцем, зная, что этот кто-то любит другую.
Он не знал, что ответить, и молчал, держа ее за руку.
— Ты лучше ее во всем, Дайна, — вымолвил он наконец.
— И все-таки ты сожалеешь, что женился на мне.
— Нет! Мы с тобой всегда будем вместе. До самой
— Ты правду говоришь, Олек?
— Чистую правду.
Она сжала ему руку и закрыла глаза. Весь следующий день он просидел возле нее. К вечеру она снова горела в жару и кричала от боли, а он смачивал полотенцами ее лицо и все тело. Дайна осунулась, темные круги легли под глазами. В паху вскрылся еще один бубон. Ночью Скилганнон почувствовал сухость в горле. Пот стекал со лба ему в глаза, под мышками побаливало, он нащупал там бугорки, начатки опухолей.
- Предыдущая
- 11/87
- Следующая
