Искатель. 1986. Выпуск №1 - Темкин Григорий Евгеньевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/39
• Следующая

Вилли Берсинджер и Сэмюэл Фиттс сидели и пытались вообразить все это, оправиться от тяжелого удара.

— Двадцать восемь дней в парикмахерской нет отбою от посетителей, бреются два раза в день, так что можно услышать что-нибудь и от них, — говорил Антонелли и брил Вилли. — А то прежде, помнишь, до заварухи с телевизорами, парикмахеры считались самыми болтливыми людьми. Теперь же нам потребовалась целая неделя, чтобы их догнать. Мы заставили себя встряхнуться, оживились и уже выпаливаем четырнадцать слов на каждые их десять. О качестве говорить, конечно, не приходится, зато количество ужасающее. Слышал, какой шум тут стоял, когда вы вошли? Но когда мы смиримся с Великим Забвением, разговоры тоже пойдут на убыль.

— Так вы это называете?

— Для многих так оно и есть.

Вилли Берсинджер усмехнулся и покачал головой.

— Теперь я понял, почему ты не дал мне выступить с лекцией.

«Ну, конечно, — думал Вилли, — как же я сразу не догадался! Каких-то четыре недели назад дикая природа обрушилась на город и перепугала всех до смерти. Из-за солнечных пятен в Западном полушарии так наслушались тишины, что этого им хватит на десять лет вперед. А тут еще заявляюсь я со своей порцией тишины и своей непринужденной болтовней о пустынях, о безлунных ночах, о звездном небе и легком шелесте песка, струящегося по руслам пересохших рек. Страшно подумать, что бы со мной могли сделать, если бы Антонелли не заткнул мне глотку. Меня бы вываляли а смоле и перьях и вышвырнули из города.

— Антонелли, — сказал он вслух. — Спасибо тебе.

— Не за что, — сказал Антонелли. Он взял ножницы и расческу. — Так на висках покороче, а на затылке подлиннее?

— На висках подлиннее, а на затылке покороче, — сказал Вилли Берсинджер и опять закрыл глаза.

Спустя час Вилли и Сэмюэл забрались в свой драндулет. Пока они сидели в парикмахерской, кто-то неизвестный выкрасил и отполировал им машину.

— Светопреставление — Сэмюэл протянул Вилли мешок с золотым песком. — Светопреставление с большой буквы.

— Оставь у себя. — Вилли сидел за рулем, погруженный в раздумья. — Давай лучше на эти деньги съездим в Феникс, в Таксон или в Канзас-Сити, а? Мы здесь сейчас лишние. Пока телевизоры не начнут опять петь, плясать, вышивать елочкой, нам туг делать нечего

Вилли прищурившись смотрел на убегающее шоссе.

— Он сказал «Жемчужина Востока». Представляешь, этот старый, грязный город Чикаго, весь свеженький и чистенький, как младенец на утреннем солнышке. Ей-богу, поехали в Чикаго!

Он завел мотор, прогрел немного и посмотрел на город.

— Человек выживет, — пробормотал он, — все снесет, все сдюжит. Как жаль, что мы не — застали перемену, эту великую перемену. Это было время мучительных испытаний. Сэмюэл, может, ты помнишь, что мы смотрели по телевизору вообще, а то я уже забыл.

— Как-то вечером смотрели схватку женщины с медведем, два раунда из трех.

— Ну и кто победил?

— Черт его знает. Женщина…

Но тут машина тронулась, увозя Вилли Берсинджера и Сэмюэла Фиттса. Они были пострижены, волосы напомажены, хорошо уложены, источали душистый запах, щеки после бритья порозовели, ногти блестели на солнце. Мимо проплывали свежеполитые деревья с подрезанными ветками, переулки-оранжереи, дома цвета нарцисса, сирени, фиалки, розы и мяты, на дороге ни пылинки.

— Жемчужина Востока, мы едем к тебе!

На дорогу выбежала собака. От нее разило духами, а шерсть была завита перманентной завивкой, она попробовала ухватить зубами покрышку и лаяла, пока машина не скрылась из виду.

Перевел с английского А. ОГАНЯН.

Свет луны упал на лысый череп Шрайбера, когда он толчком вырвал свое грузное тело из глубин длинного, грубо сколоченного кресла. Он прислушался. Его взгляд, обращенный в сторону ночных джунглей, замер, а уши, казалось, улавливали малейший шум, доносившийся со стороны бунгало. Аллея, в призрачном лунном свете похожая на известковую ленту дороги, тянулась до странно чужой массы деревьев; по сторонам, по всей ее длине, как бы протестуя против бесплодия, созданного человеком, поднимались высокие шероховатые стволы рирро.

— Что там? — спросил я тихим голосом.

— Ничего, — пробормотал натуралист, но не отпустил рук судорожно вцепившихся в прямоугольник, сделанный из ветвей железного дерева, на который была натянута даякская циновка.

Вдруг резко втянув голову в плечи, он оттолкнулся от кресла. Черная живая лента обозначилась в серебре лунной дорожки, и француз, несмотря на свою массу, бросился к ней с проворством кошки.

— Опять эта чертова змея, — проворчал он, возвращаясь и держа за хвост извивающееся пресмыкающееся. — Вот уж второй раз она пытается удрать в джунгли…

— Вы заметили ее, когда она пересекла тропинку? — спросил я.

— Нет — ответил Шрайбер сухим тоном. — Я почувствовал: что-то не так. Это совсем просто. Когда она выскользнула, произошла небольшая пауза, затем голоса тех, кто по ночам не спит изменились. Пожалуйста, прислушайтесь теперь.

Из глубины бунгало, где царила темнота, сочилось особое жужжание, похожее на шум ос, оно бесконечно лилось в таинственную ночь. Сначала уши, которые пытались его анализировать ничего не улавливали, затем монотонный шум распался на отдельные звуки. Это были немые, нечленораздельные крики узников Шрайбера: мягкие жалобные вздохи гиббона, щелканье циветты, плач черной макаки.

— Теперь все в порядке, — удовлетворенно пробормотал француз. — Они успокоились, хорошо.

— Но как они узнали, что змея выскользнула из клетки?

Натуралист засмеялся смехом довольного человека, которому подобный вопрос щекочет самолюбие.

— Как? — повторил он. — Гиббон, мой приятель, почувствовал это и тихо вскрикнул. Новость сразу распространилась по всем клеткам. Я почувствовал, как изменились голоса. Змея — это создание, которое может заползти куда угодно… послушайте сейчас! Каким-то образом всем стало известно, что змея уже в клетке.

Чувство, похожее на прозрение, овладело мной. Бунгало представилось мне единым живым организмом в этих джунглях из тапангов, фикусов, сандаловых деревьев, густо переплетенных разросшимися лианами.

— Мне кажется, что это все же дьявольски жестоко — ловить их, — пробормотал я — Если вы взглянете…

Спокойный смех натуралиста оборвал меня, и я замолчал. Он глубоко затянулся из маленькой трубки.

— Это не жестоко, — медленно сказал он. — Там, — он показал на джунгли, — они поедают друг друга. Мои пленники в укрытии, у них есть все. Разве вы только что не слышали, как они забеспокоились, когда змея выскользнула? У черной мартышки есть детеныш, и она боялась за него. В джунглях для слабых жизнь длится недолго…

Из бунгало лилось все то же гипнотизирующее жужжание.

— Нет, плен не так уж и плох, если за животными хорошо ухаживают, — продолжал натуралист. — А скажите мне, где с ними плохо обращаются?

Я не ответил.

— Зоологи лучше ухаживают за животными, чем наше с вами общество за людьми. Да, натуралисты хорошо обращаются с животными. Я не знаю таких, которые бы вели себя иначе. Впрочем…

Он остановился на мгновение, затем тихо, невнятно выругался. Видимо, в его памяти всплыло нечто такое, чего он не хотел вспоминать.

— Я ошибся, — резко сказал он после минутного молчания! — Я был знаком с одним… Это произошло давно, в те времена, когда я был на берегах Самархана. Имя этого человека — Лезо, Пьер Лезо. Он тоже называл себя натуралистом, но душа у него не лежала к нашей работе. Нет! Он все время думал только о том, как заработать деньги.

…Однажды на своей лодке я спустился к дому Лезо, и он сунул мне под нос иллюстрированный журнал из Парижа, не то «Пари-матч», не то еще какую-то гадость… Он смеялся и был очень возбужден. Он почти всегда был такой, недовольные всегда такие,

• Предыдущая
• 37/39
• Следующая